Слепая любовь

Вдали темно-синий океан сливался с серо-стальным горизонтом, даже прищурившись, невозможно было найти границу стыка. Волны ударялись о берег, размазывали грязно-белую пену по влажному песку. Ее клочки подхватывал и уносил сильный, порывистый ветер. Краски дня погасли, выгорели, словно кто-то наложил серый фильтр, обесцветил. Все было серым и ненастным, отчего слабо напоминало российскую зиму. Только песок под ногами не рассыпался бисером, а замерзал, покрываясь тонкой ледяной корочкой, припорошенный снегом. Виктор скучал по российской зиме. Не по той, что царила сейчас - отчасти именно погода являлась причиной нежелания возвращаться - а по настоящей, снежно-белой, с завалами, сугробами, потерянными под ними машинами, и детьми на санках, весело хохочущими при полете с горки. Ближайшая находилась во дворе начальной школы, где учился маленький Витя Никифоров. На самом деле, это был то ли подвал, то ли какой-то склад, врытый в землю, уходящий вглубь, но холм зимой обрастал снежными бровями, а потом леденел. По скользкой дорожке можно было доехать почти до самой темно-желтой стены школы. Не один портфель погиб в неравной схватке с желанием прокатиться, ведь санки имелись далеко не у всех. Да и лень тащиться домой, когда можно приспособить картонку или сумку. Виктор чувствовал себя опустошенным. Пустым, как вот этот пляж, по которому гуляет ветер. Как сосуд, из которого год за годом выливали, выплескивали содержимое, пока он не опустел окончательно. В этом сезоне фигурист выжал из себя последние капли. Запал, тлевший внутри последние годы, погас, наступили спокойствие и тишина. Мышцы окутались слабостью, в голове не было никаких мыслей и идей. Любимое дело, дело всей жизни, теперь казалось... пустым. Не стоящим внимания. Виктор устал. Он просто устал. Все так сразу навалилось. Он читал и слышал, как выгорают фигуристы на закате своей активной карьеры. Многие ли стали тренерами, продолжили кататься, по-настоящему, не кривляясь перед публикой, а вновь отдавая всего себя спорту, в любом качестве? Виктор чувствовал, что по физической форме даст фору более молодому Плисецкому, что может откатать не один сезон, унести еще медали, но... запал пропал. Не было ни единой мысли о том, что же делать, какую программу ставить. Уходить с катка сейчас слишком больно, хотя вроде бы пик карьеры. Раньше он не останавливался, даже не шел, бежал вперед. Стоило закончиться одному сезону, как он уже знал, что будет в следующем. Какую программу покажет, какие чувства вложит. Как будто кто-то сверху диктовал ему построчный план, как в детстве, в школе. Он слышал эти слова, видел перед собой дорогу, прыжки снились ему. Яков ворчал и чуть ли не принудительно отправлял на пару дней отдыхать, но Виктор возвращался. Он жил, горел, отдых казался ему пустой тратой времени. Ведь его так мало, а успеть нужно так много! Всего этого не стало, он докатал программу нынешнего сезона и замер. Даже не на распутье, в пустоте. Так как не знал, что ему делать, как быть дальше. Чтобы стать тренером, нужен опытный наставник, Яков поможет, тут нет сомнений. Ему только в радость будет, если лучший ученик не сопьется от безысходности, а продолжит путь, будет сражаться. Однако сам Виктор не был готов передавать умения. Просто не знал, что ему передавать - внутри было пусто. Прикрывая глаза, он видел темный силуэт, лишь контур человека. Такой не сможет удивить зрителей и судей, показать новый, неповторимый сезон. Хоть сейчас Виктор придумает программу, построенную на тройных и четверных, но будет ли она настоящей? Подлинным искусством, как предыдущие, в которые он вкладывал частицу себя? Бездушная техника не для него, ему нужно поражать, нужно показывать себя, душу рассыпать искрами по льду. Невозможно творить с пинка. Виктор пытался нащупать верный путь, читал книги, слушал музыку. Все не то, все не так. Лучше вообще пропустить сезон, чем позориться с недоразумением, на которое люди будут удивленно хлопать глазами и переговариваться: "Тот ли это Никифоров? Что с ним случилось?" Лучше уйти сейчас, на пике славы, чем стать известным благодаря провалу. Да, техничному, но все равно бездушному провалу. Виктор закинул голову, посмотрел в нависшие небеса. Он приехал в Нью-Йорк на местные соревнования, посмотреть на молодое дарование в надежде вдохновиться. Дарование таковым не оказалось - в самом деле, Юрий при всей его хулиганской натуре больше нежности отдает, чем это, заявившее "Нежность" смыслом программы. А потом... черт его дернул уехать в Нью-Джерси. Наверное, вспомнил, как нахваливал местный пляж и маленький домашний городок один из знакомых по высшей лиге. Зимой, конечно, пляж опустел, туристов тоже не было. Январь собирает всех в Нью-Йорке, в парке и ботаническом саду, возле центра Рокфеллера, на катке, но никак не в маленьком городке возле океана. Конечно, пляж известен, но это в сезон, длившийся тут с июня по октябрь. Наверное, отсутствие толп людей сыграло свою роль, потому что Виктору внезапно понравился городок. Захотелось остаться, отдохнуть от суеты, привести мысли в порядок. Не может же у него быть кризис среднего возраста? Рановато как-то. Что убедило фигуриста в правильности решения - наличие в соседнем городе, в двадцати минутах езды на автобусе, спортивного комплекса с катком. Правда, он туда так ни разу и не наведался. Сил не было вообще. Мысли о собственном будущем удручали, если бы Виктор на них зацикливался. Однако Никифоров просто жил, вставал, когда захочет, ел, что захочет, делал иногда гимнастику. Единственное, что не изменилось - пробежки на пару с Маккачином. Псу нравилось носиться по песку, забегать в океан. Виктор наблюдал за ним с деревянного помоста с рядами аккуратных скамеек. В такие минуты он ощущал слабое умиротворение. - Простите, не возражаете, если я присяду? Негромкий голос с забавным восточным акцентом вызвал раздражение. На помосте все лавочки свободные! Так какого черта? Поклонники тоже раздражали, напоминали, чего Виктор может лишиться - почти лишился. Он раздавал автографы, а сам с долей злорадства думал, какой будет их реакция, если он останется здесь и не выйдет больше на каток? Хорошо, что шумиха первых дней улеглась, больше на фигуриста внимания не обращали. Да и то, здесь остались на зиму в основном пенсионеры, им просто не до ахов-вздохов и бури эмоций. Голос был молодым, и Виктор развернулся, нацепив привычную улыбку. В конце концов, не стоит срываться на еще одном фанате. - Конечно, присаживайтесь, - собственный голос хрипел, и Никифоров закутался в шарф. Он умудрился простудиться, хорошо еще, после Гран-при, а не накануне, как некоторые, не будем тыкать пальцем, Георгий. Улыбка облетела кусочками, как осенние листья с деревьев под сильным порывом ветра. Возле скамейки стоял молодой парень в коричневом пальто. Рукой держался он за спинку, глаза его были закрыты солнечными очками, хотя солнца не видно уже два дня. Но и так Виктор понял, что его неожиданный собеседник слеп. На удивление ловко тот обогнул острый угол скамейки, присел чуть дальше от края, привычно, расправил полы пальто, пристроил трость рядом. И только потом стал натягивать перчатки на покрасневшие замерзшие пальцы. Перчатки были толстые кожаные, с коротким шоколадным мехом внутри. - Извините, если потревожил, - парень мягко улыбнулся, даже не повернувшись в сторону Виктора. Если не обращать внимания на очки, можно было сказать, что смотрит он прямо перед собой, на океан. - Просто эта скамейка любимая, она единственная, на которой не бывает чаек и сюрпризов от них. Действительно, Виктор выбрал ее именно поэтому, хотя толком не обратил внимания. Но для слепого наверняка важно знать, что он не выглядит грязным, а на его вещах нет птичьих какашек. Виктор скосил глаза, а когда парень не отреагировал, чуть повернулся и стал разглядывать его без стеснения. Лет двадцать с хвостиком на вид, трудно сказать из-за все тех же очков. Из-под шапки с помпоном выбиваются кончики волос цвета горького шоколада. Горло прикрыто накрученным в несколько оборотов пестрым шарфом. Только сейчас Виктор заметил, что пальто не было классического кроя, как у самого Никифорова. Что-то более современное, поэтому неброский пестрый головной убор отлично подошел. Как и кроссовки. Одежда, казалось, собрана из нескольких стилей, однако удивительным образом гармонировала с обликом, не делала парня смешным и нелепым. У него загорелая кожа, покрасневший от мороза нос. Видимо, не первый час гуляет. Но больше всего Виктора поразило, какой расслабленной была поза человека. Как будто он совершенно не чувствовал стеснения от присутствия постороннего. От всей его фигуры веяло умиротворением, благодушием. Призрак легкой улыбки витал на губах. Он наслаждался погодой, подставлял лицо ветру. - Вы так пристально смотрите на меня, - в английском нет разделения на "ты" и "вы", однако при желании можно понять, как именно обращается к тебе человек. По специально подобранным словам. Не каждый иностранец возьмется изучать такие нюансы. Это что-то внутреннее, известное, а потому простое и понятное всем, кроме чужаков. Вроде российского "да нет наверное". - Хотите спросить о чем-то? - парень повернул голову, посмотрел куда-то за плечо Никифорова. Тому вдруг захотелось узнать, каковы на цвет его глаза. - Простите... Просто... вы так расслаблены, в то время, как... Не ошибусь, если предположу, что вы... - говорить почему-то было неудобно. Кто знает, как отреагирует человек на вопрос о собственном увечье. Многие ненавидели обсуждать, даже упоминания не переносили. Легкий смех развеял напряжение. Неожиданный гость тряхнул головой, поправил перчатки. На щеках его сгустился коньячный румянец. - Да, я слеп, если вы об этом. Не стоит смущаться, тем более, это не секрет. А насчет расслабленности... "Коренное население" Оушен-Гроув, если можно так выразиться, давно знает меня, и я тут всех знаю. Здесь удивительно доброжелательно относятся к людям с увечьями, особенно, если те сами не считают себя инвалидами. Вот оно! Виктор понял, что терзало его разум, какое слово никак не могло сорваться с губ. Парень рядом был на удивление самодостаточен, цельной личностью. Он не стеснялся, не принижал, но и не старался быть, как все. Он просто был... собой. - Вы давно здесь живете? Парень прикусил губу. - Дайте-ка подумать... - на лице отразилась работа мысли. - Да, пять лет уже. Это еще раз подтвердило мысль о самодостаточности слепого. Люди, которые просто живут, не считают время. Он не отмеряет его, как тюремное наказание, он просто... идет своей дорогой, живет, скорей всего, по заведенному расписанию. Виктор внезапно позавидовал незнакомцу. Не его увечью, а... цельности. Доброжелательности, отсутствию страха перед чужаками. Разве кто в его родном городе заговорит с незнакомцем, особенно если беспомощен перед ним? - Вы ведь приезжий? Надолго к нам? Сейчас, увы, не сезон, - в голосе не слышалось сожаления. Вернее, оно было, но не о погоде уж точно. Парень любил океан в каждом его проявлении. - На время... не знаю точно. Мне нужно о многом подумать, - Виктор перевел взгляд на океан. Ему действительно нужно поразмышлять о тысяче вещей. Например, о том, что делать с пустотой внутри. - Тогда это место зимой - то, что вам нужно, - с доброжелательностью сообщил слепец. Часы на его руке запиликали, мелодия точками, пульсацией. - Прошу прощения, мне нужно идти, - парень вновь снял перчатки, нащупал трость и поднялся. - Приятно было поговорить с вами. Спасибо, что поделились скамейкой, - легко засмеялся он. Виктор не сдержал улыбки и еще долго смотрел вслед обтянутой коричневой тканью пальто спине. Супермаркет в Америке - отдельная история. Стерильно чистые, с аккуратными, ровными стеллажами и полочками, а между ними - дурманящий запах выпечки. В России самые крупные пытались соответствовать картинке, вроде Ашана, но получалось плохо, особенно в предпраздничные дни. Когда толпы народа, еле успевают подвозить товар, а по полу стелются растоптанные картонки. Иногда даже какая-то жидкость струится, например, рассол из бочонков с огурцами или рыбой. Виктор колебался перед полкой с арахисовым маслом и кленовым сиропом. Хотелось попробовать чего-то новенького. Масла было несколько видов. В чем разница? По цвету оно напоминало пальто недавнего незнакомца. Он ведь даже имени не узнал. Встреча с ним всколыхнула нечто в глубине души. Как в том мультике про мышонка-кулинара. Закрываешь глаза, и в темноте вспыхивают разноцветные звездочки вкуса. Виктор закрывал глаза и видел опустошенный силуэт человека - себя. Но теперь, где-то на уровне солнечного сплетения, вспыхивала и гасла то и дело малая искорка карамельного цвета. Сбоку послышался слабый перестук, из-за стеллажа вывернул давешний незнакомец. Все то же коричневое пальто и неброский шарф, однако сегодня он отказался от шапки с помпоном. От ветра волосы цвета горького шоколада растрепались, красиво опадая вокруг лица. - Простите, - кончик трости уперся в ботинок. - Ничего страшного. - О, это снова вы? Виктор вновь улыбнулся. Приятно, когда тебя узнают, хотя виделись всего один раз. Да и то смешно сказать - виделись. Скорее, слышались. Тем более, приятно, что этому парню нет дела до звездного титула Никифорова, вряд ли он мог узнать Короля льда с его измененным простудой голосом. - Вы сами ходите по магазинам. - Изредка. Найти хлеб и молоко я в состоянии, - он показал упаковку молока в виде бутыли с ручкой. В магазине этот продукт был единственным в подобном оформлении, легко узнать даже на ощупь. - А для всего остального есть доставка, - подхватил Виктор, пользовавшийся услугами этой самой доставки первое время, когда не хотелось никуда выходить. - Именно, - парень помялся немного, видимо, не зная, как обойти собеседника на дороге к кассам. А Виктор не хотел его отпускать. Со слепым было приятно общаться, просто и незатейливо. Таких открытых людей редко можно встретить без шипов и яда. Тот же Плисецкий всегда резал правду-матку, однако сам оброс колючками, как ежик. - Вам помочь с чем-нибудь? - Не знаю, стоит ли брать арахисовое масло, - Виктор прикусил губу. - Вы никогда его не пробовали? - Ни разу. - Хм... - парень почесал подбородок. - У арахисового масла весьма специфический привкус, его обязательно нужно есть с чем-то либо использовать в выпечке. Обычно я готовлю печенье. И это было удивительно. Виктор прищурился. Не похоже, что парень врал. Готовит сам? Но... как? Незнакомец рассмеялся, как будто чувствовал удивление и слышал не заданные Виктором вопросы. - Вы не представляете, какой навороченной может быть современная техника. Не возражаете, если я пройду? Виктор подвинулся, парень прошел мимо него, мазнув рукавом пальто. От него вкусно пахло корицей и шоколадом. Сладко. Плечам стало холодно, когда Виктор остался позади. Как будто вместе с парнем уходило тепло. Странное ощущение. В своей жизни Виктор привык руководствоваться не только разумом, но и чувствами, вернее, интуицией. - Может, проводить вас до дома? Парень обернулся, рот его на секунду приоткрылся удивленной "О", затем сложился в легкую усмешку. - Если вас не затруднит. - Ни в коем случае. И... может, посоветуете масло? Или у кого можно спросить? - Виктор чуть не ударил себя по лбу за глупый вопрос. Как может описать банку слепой парень? - Все же решились? Тогда берите синюю, со звездочками. Такая нашлась в единственном экземпляре, видимо, в самом деле хорошая. Виктор опустил банку в корзину. - Спасибо. Вам кто-то сказал, как она выглядит? Они подошли к кассам, расплатились, парень-кассир помог слепому сложить продукты в пакет, вручил в руки, за что удостоился искренней благодарности. Незнакомец подождал, пока обслужат Виктора, болтая обо всем, включая артрит миссис Мардж и чудесные бегонии, которые вырастила Элис. Разговор сопровождался живой мимикой, парень знал людей, их привычки, какие-то связанные с ними забавные истории. Виктор никогда не общался с соседями, к нему не ходили за солью. Он все время находился в отъездах, а уже после, когда состоялся, как фигурист, стало попросту опасно открывать лишний раз дверь, так как была вероятность наткнуться на журналиста или фаната. На улицу они вышли вместе, незнакомец поправил воротник и шарф и неторопливо двинулся влево по улице. - Я не с рождения слепой, так что знаю названия цветов, как они выглядят, - продолжил он начатый ранее разговор. Виктор облегченно вздохнул. Он немного опасался, что его новый знакомый обидится на бестактность русского. - Кстати, я ведь так и не представился. Меня зовут Юри Кацуки. - Виктор Бажин, - девичья фамилия матери вырвалась сама собой. Виктор не хотел, чтобы его новый знакомый вдруг оброс пиететом или еще чем-то, полагающимся по статусу фигуристам. До этого момента он не подозревал, как соскучился по обыкновенному общению, когда никто не будет расспрашивать о карьере, прыжках, фигурах, выступлениях, от которых он чертовски устал. - Русский? Здорово, - Юри весело усмехнулся. - У нас тут многонациональный город, хотя представителей всего по одной-две семье. Афроамериканцы, разумеется, парочка индейцев, китайцы держат лавочку и ресторанчик. Если какой-то праздник, когда остальные магазины не работают, то идите к ним, у них всегда открыто. - А вы? - не заметить акцент невозможно. - Японец. - Что же вы забыли так далеко от родины? Или не были там ни разу? - может, чуточку бестактно, но остановиться Виктор не мог. Слепой пробуждал в нем дичайший интерес своей личностью, необычностью поведения и суждений. Абсолютно нетипичная реакция, раньше, когда Виктор только начал выезжать на соревнования, все расспрашивали о Санкт-Петербурге и Москве, о последней чаще, как о столице. - Можно сказать, я тоже искал место, чтобы подумать, - черты лица смягчились воспоминаниями. Дорожка была достаточно широка для двоих человек. Юри шагал уверенно, двигал тростью быстро, привычно. Виктор обратил внимание, что пальцы слепого вновь покраснели от холода, перчатки торчали из кармана пальто. Как он определяет, куда идти? Куда сворачивать? Ведь именно Юри вел их, не иначе. Вопросы кружили на языке, грозили вот-вот сорваться, Виктор усилием воли сдерживал себя, чтобы не начать расспрашивать. Ему не хотелось спугнуть нового знакомца. - Вот, я живу здесь, - Юри провел пальцами по забору, по почтовому ящику. Виктор повернул голову. Двухэтажный дом, типичный для Америки. С верандой, на которой поскрипывало под порывами ветра кресло-качалка, с аккуратными занавесочками на окне. Скорей всего, дом для Юри обустраивал кто-то другой, вряд ли слепой мог по достоинству оценить занавески. Мысль, что Юри делит жилье с кем-то была... не слишком приятной. - Ты живешь один? - переход на более неформальное общение дался легко, его сам Юри предложил, наверное, расслабленность Америки способна искоренить даже традиционную формальность из японца. - Да, - Юри не был расстроен или недоволен интересом Виктора, ни одной негативной эмоции не прорвалось на лицо. Это еще больше интриговало. Мягкий, податливый характер, коньячный румянец, терпкий, чуть горьковатый, как шоколад, голос. Виктор распрощался, но проследил, как парень без проблем преодолевает дорожку и ступеньки крыльца. Стук трости стал редким, на своей территории слепец чувствовал себя уверенно. Дома Виктора ждал соскучившийся Маккачин, который немедленно сунул нос в пакет в поисках чего-нибудь вкусненького. Смешно, но именно банка арахисового масла привлекла внимание пса. Виктор отвинтил крышку, достал ложку и задумчиво посмотрел на чуть тянущуюся массу. Юри говорил, есть с чем-то или печь печенье. Может, стоит попросить хозяйку познакомить с этим аспектом кулинарии Америки? Виктор принюхался к порции, с сомнением взглянул на Маккачина. Пес вилял хвостом и с интересом наблюдал за экспериментами хозяина. Запах у арахисового масла был... никакой. Виктор лизнул его сначала, а потом проглотил всю ложку. Тут же скривился, высунул язык, совсем как Маккачин, и заел стресс прихваченными из магазина маршмеллоу. Как будто земли с привкусом орехов наелся. Послевкусие было терпким, оставалось надолго, сладость от него помогала плохо. Виктор прополоскал рот водой. Продукт на любителя, теперь понятны советы Юри. Он забрался на подоконник с открытой пачкой зефира. Окно комнаты выходило на дорогу, вдалеке виднелся океан. Отсюда до пляжа рукой подать, что, наверное, отлично в сезон. Что делать дальше, Виктор не представлял. Не с карьерой, а вообще. Без тренировок освободилась уйма времени, в сутках оказалось слишком много часов. Виктор слишком привык отдавать катку всего себя, каждую свободную минуту. Школа, а затем учеба в институте казались чем-то вторичным, второстепенным. Он не задумывался, что будет делать, когда придет пора прощаться. Тогда казалось, что кататься он будет вечно. Десять лет - долгий срок, но они пролетели молниеносно. Виктор слышал, что многие занимаются шахматами, фотографией. Тем более сейчас, в век развития Интернета и социальных сетей. Однако превращаться в компьютерного задрота - не то, чего он желал бы для себя. Каток был его единственной страстью, его любовью слишком долгое время, чтобы так легко пережить расставание с ним. Поэтому в ритм свободной жизни он вливался потихоньку. Привыкал к отсутствию диет и строгого распорядка дня, к тому, что он может делать все, что захочется. Вставать, когда угодно, спать до полудня - режим выбить из фигуриста не так-то просто, поэтому Виктор все равно вскакивал чуть ли не с рассветом, а потом долго валялся в кровати, бесцельно бродя по просторам Интернета, как русского, так и американского, не особо вдаваясь в смысл. Взгляд упал на открытую банку с арахисовым маслом. Маккачин понюхал ее и смешно расчихался. Может, зайти в гости? По-соседски? К Юри он зашел только через два дня, когда банка арахисового масла, как повод, намозолила глаза, а Маккачин поскуливал, реагируя на волнение хозяина. Ему пришлось позвонить дважды прежде, чем из глубины дома раздались "Иду!" и торопливые шаги. Юри распахнул дверь рывком, на лице его, не прикрытом сейчас очками, отразилось удивление. Кончик носа его забавно дернулся, затем брови сошлись к переносице в недоуменном расстройстве. Он узнает гостей по запаху? Это насмешило и еще больше заинтриговало Виктора. Хандра, преследовавшая его по пятам, отступила, стоило только увидеть японца в домашней белой кофте, вязаной, с длинными полами, накинутой поверх черной майки. Бриджи и босые стопы почему-то напомнили о хоббите, хотя повышенной мохнатостью ног тут не пахло. - Привет, это я... эм... Виктор. - Привет, - Юри улыбнулся. - Да, я узнал тебя. - По запаху? - В основном. Эм... - парень смутился до коньячного румянца. - Я с соседским визитом. Слепой ощупал всунутую ему в руки банку арахисового масла, открыл, принюхался. Затем весело прищурился. - Ты ведь уже пробовал? - Да. Это... кошмар какой-то! - выпалил Виктор, взмахнув руками, чуть не ударив Юри по носу. - Ой, прости. Почему-то рядом с Юри Виктор забывал о том, что он дряхлая развалина в конце спортивной карьеры. Получалось чувствовать, думать, вести себя, как прежде, внутри пробуждался интерес, прогоняя спокойную апатию и бездействие прошлых дней. Юри был самодостаточной натурой, люди к нему наверняка тянулись именно из-за внутреннего огня, не полыхающего костра, а уютного каминного пламени. С ним хотелось быть, и Виктор не собирался отказывать себе в удовольствии провести время с понравившемся в плане общения человеком. На самом деле такого вот простого разговора у него не было черт знает сколько лет. Даже у Плисецкого коммуникативный опыт больше, хотя внешне Русская фея самый асоциальный тип в сборной. Виктор умел общаться с журналистами, поклонниками, коллегами и соперниками, однако Юри не являлся ни тем, ни другим, ни третьим. Это представляло собой новый, незабываемый опыт. - Ничего, проходи. Покажу тебе, как нужно есть арахисовое масло. Сейчас, минуточку. Японец пропустил гостя внутрь, а сам зашарил рукой по тумбочке возле входной двери, где стоял телефон. Он ищет очки, догадался Виктор и перехватил руку. - Подожди, не надевай. Юри моргнул недоуменно, когда тонкое запястье оказалось в крепкой хватке. - Ты уверен? - Если нет никаких противопоказаний, то не стоит затруднять себя из-за меня. - Противопоказаний нет, - Юри с долей облегчения отложил очки, и Виктор поздравил себя с правильным решением. Видимо, носить аксессуар дома доставляло слепому лишние хлопоты. - Глаза не реагируют на свет. Очки я ношу из-за других людей, многих пугает взгляд в никуда. Идем, руки можешь помыть на кухне. Пока Юри вел его, Виктор с интересом осматривался. Первое, что привлекло внимание, как ни странно, полное отсутствие ковров. Только гладкие, начищенные до блеска полы. Мебель не была расставлена по углам, ее не было много или мало, в самый раз, только необходимое для жизни. Два дивана и столик в гостиной, в данный момент на столике стоял включенный ноутбук. Возле одной из стен высился массивный шкаф, книги занимали в нем разве что одну четвертую, по большей части пространство было заполнено дисками. На кухне посередине стоял массивный деревянный стол, обстановка была самой современной, однако ничто не напоминало о стиле хай-тек. Наоборот, уютно, по-домашнему. Виктор не раз пытался представить, как живет Кацуки Юри - кажется, именно так принято представляться в его родной стране, сначала фамилия, затем имя. Сначала он подумал о современном стиле минимализма и хай-тек, пока не понял, что слепому попросту было бы неудобно со всеми этими металлическими элементами декора и стеклянными столами. Юри не вписывался в современность в том смысле, что нынешняя молодежь. Его нельзя было назвать древним стариком, скорее, среднего возраста, когда начинаешь ценить уют больше, чем следование веяниям моды дизайна. Юри поставил масло на стол, из холодильника достал необходимые ингредиенты для приготовления теста, из шкафчика над раковиной - несколько металлических баночек. На боку, там, где должна быть надпись с названием специи, были точки и выгнутые черточки. Шрифт Брайля. Юри проводил по ним пальцами, задумчиво кивал, расставлял в только ему одному ведомом порядке. - Ты в самом деле собираешься печь?! - сдержать удивление не получалось. - Да, - просто ответил Юри, замешивая тесто. Он разбивал яйца аккуратно, со сноровкой. Ни одного осколка не попало в тесто. - Конечно, у меня это занимает в два раза больше времени, чем у здоровых людей, но... - он взбивал венчиком смесь. - В самом начале это было частью моей терапии. Готовка помогала мне чувствовать себя не таким ущербным. Благодаря ей я прошел пять знаменитых стадий. - Но... как же плита, огонь? - Это называется "кухня для разгильдяев". В Америке много людей, кому нужна специализированная техника, как мне, или тех, у кого просто нет времени на длительное наблюдение за готовкой. Поэтому придумана техника, максимально облегчающая процесс быта. Виктор сидел за столом и смотрел, как Юри ловко, хоть и медленно, замешивает тесто, выливает его в форму, добавляет каким-то своим особым способом арахисовое масло и содержимое вынутых ранее баночек. Слепой не торопился, от каждого шага процесса получал максимум удовольствия, а Виктор не мог отвести взгляда от воодушевленного лица. Просветлевшее, оно напоминало Виктору о том, что ощущал он сам, впервые встав на лед. Тишина, нарушаемая лишь гудением разогревающейся духовки, не тяготила его. Не висело напряжения в воздухе. - В духовку встроен таймер, регулятор температуры. Видишь, у каждого пункта насечка, рычажок проходит ее с щелчком, - Юри сопровождал свои действия объяснением. - Поэтому иногда чувствую себя грабителем из старых фильмов, где такие вот сейфы открывали. Виктор засмеялся. Картина в самом деле напоминала сцену из старого кино: Юри, чутко прислушивающийся к духовке и прокручивающий рычажок. - Таймер имеет шаг в пять минут. Конечно, если готовить что-то тяжелое и длительное, можно устать только высчитывать и накручивать его, но я ничего сложнее бисквитов не беру. Кстати, извини, внешний вид может получиться не очень, но будет вкусно, гарантирую. - Ничего страшного. Небольшая цена за свет и уют кухни, тепло хорошей компании. Виктор ощущал, как оттаивает. Внутри его пустого силуэта, возле коричневого огонька, загоралась желтая искорка. Когда прозвенел таймер, Виктор хотел помочь достать форму из духовки, но Юри сам легко выключил подачу газа, ловко вынул бисквит и накрыл его чистым полотенцем, чтобы постоял немного. Запах стоял восхитительный, Виктор легко нащупал в нем знакомые нотки земляного ореха, однако сейчас они не вызывали отторжения. Юри готовил чай и со смехом рассказывал, как первое время наставники караулили его кулинарные опыты, так как он все время забывал то высчитывать температуру и время, то выключать духовку. Несколько месяцев проверял пальцами, не осталось ли скорлупок от разбитых яиц, учил наклон дверцы духового шкафа, положение противня, чтобы не обжечься. Концентрация и бдительность. Ему помогали развитое воображение и воспоминания о картинах окружающего мира. На самом деле слепые не так беспомощны, как привыкли считать люди. Однако мировоззрение окружающих частенько определяет их. Если все вокруг считают тебя слабым, очень трудно подняться с колен без чужой поддержки. Центры реабилитации и обучения созданы специально, чтобы помочь ослепшим внезапно людям адаптироваться к своему новому состоянию. Кто-то осваивает компьютеры для слепых, кто-то подсаживается на книги. У Юри была знакомая, которая пекла торты в несколько коржей - три, как правило. Очень трудно не быть частью привычной жизни, чувствовать, как она разваливается на глазах. Упрямство чистой воды, но оно необходимо, если хочешь двигаться дальше. Виктор видел следы ожогов на кистях парня. Слабые, белесые отметины, почти незаметные под загаром, они побледнели, выцвели, но все равно остались. Почему-то казалось, что здесь не только плита виновата. Но упрямство Юри вызывало уважение. Оказаться в пустоте и пересилить себя, встать и пойти дальше. Что он чувствовал при этом? Виктор не мог спросить, они еще не настолько близки, но с каждым днем этот и другие вопросы волновали все сильнее. - Ты всегда так доверчив, Юри? - не выдержал Виктор, этот вопрос волновал его. Почему японец пустил его в дом? Незнакомого человека, с которым встречался два раза. Юри посерьезнел, обхватил кружку с горячим чаем пальцами, словно греясь. Незрячие глаза были обращены на что-то далекое, понятное только ему одному. - Наверное, я привык к спокойствию этого места. К бдительным соседкам и полиции, к тому, что здесь ничего не происходит, так как в Оушен-Гроув не живут богачи. Максимум, что тут можно украсть - это пенсне миссис Розмерты, оно у нее антикварное и раритетное. А еще... слепота обостряет многие другие чувства, в том числе интуицию. Я просто знаю, что ты хороший человек. Виктора оглушило, он откинулся на спинку стула, убрал подрагивающие пальцы от чашки с чаем. Простые слова, сказанные прямо... Хороший человек? Да, он не собирался причинять вреда, но Юри как будто вложил иной смысл в данное словосочетание. Непонятные эмоции захлестывали с головой, Виктор постарался как можно незаметнее перевести дыхание. Юри тактично сделал вид, что не услышал шумного вздоха. - Кстати, - вместо этого он встрепенулся. - Ты так и не сказал, где живешь. Раз уж с соседским визитом... - В "Ракушке", снял там комнату. - А, у тетушки Мо. Напряжения как ни бывало. Юри умел развеивать его одним словом, одним взмахом ресниц и кроткой, терпеливой улыбкой. Сколько времени потратил он, чтобы научиться терпению? Никифоров хотел бы знать, каким был Кацуки до слепоты. - Тетушки Мо? - весело осведомился Виктор. Юри негромко рассмеялся. - О, одна из местных достопримечательностей. На самом деле владелицу зовут Молли. Поначалу она решила назвать пансионат "У тетушки Молли". Но последнюю часть вывески то сбивало ветром, то веткой дерева. Один раз даже молнией угодило. Тогда она сменила название на "Ракушку", однако местные до сих пор называют пансионат "У тетушки Мо". Там очень вкусно готовят, лучше, чем в некоторых ресторанах. Летом туристы ходят туда даже не снимать комнату - просто поесть. Поэтому там такой большой задний двор - тетушка Мо расставляет столики под открытым небом. Уходить из теплого, наполненного ароматом выпечки дома не хотелось. Виктор поднял воротник, поправил шарф, когда столкнулся с первым порывом зимнего ветра. Какой контраст с оставшимся за спиной домом. На улице быстро темнело, в домах зажегся свет. В отличие от российских старушек, здесь ни одна занавеска не шелохнулась, не было видно ни одного силуэта, однако Виктор в человеческой природе не сомневался: вскоре улица будет в курсе, кто захаживает к слепому. Правда, не скажут ему имя - Виктор через домовладелицу по сарафанному радио просил передать, что хочет тишины и покоя. Пусть будет просто Виктор. В душе играла мелодия, пока еще тихая, но ждущая своего часа. Когда Виктор прикрывал глаза, видел лед и движения бедер Юри на светлой кухне. Ему лампы в принципе не нужны, парень зажег их ради гостя. У японца красивое тело, спортивное, но не жесткое, как у Никифорова, а мягкое, как булочка. Все на своих местах, все аппетитное и округлое правильно настолько, что не возникает вопросов о диете и сбросе веса. Юри сам прекрасно следит за собой. В холодильнике у него полно салатов, есть парочка супов и микроволновка. Раз в неделю к нему приходит женщина, которая генералит дом и готовит. Вкусно готовит, Никифорова угостили. Юри вообще гостеприимен. Воспоминания о передвижении слепого по кухне рождают в душе новый виток мелодии. Музыка принадлежит телу Юри, он рождает ее сам, не замечая этого уникального свойства. Двигается легко и грациозно, с идеально ровной спиной, взмахивает руками, как крыльями, но всегда по делу. Танцует под неслышимую никому, понятную только ему мелодию. Как много людей видело его таким? Виктор не знает, это вызывает слабое раздражение и желание вернуться в светлый дом, разделить с Юри вечер и, возможно, ночь. Не в плане секса, хотя японец привлекателен для бисексуальной натуры Никифорова, только прикоснуться, полежать, растопив лед. Бывают такие люди, встречаются, хоть и очень редко, на которых смотришь и понимаешь - твое. Родное, близкое, сразу по сердцу пришлось. Исключительное. Виктору должно быть стыдно так беззастенчиво навязывать свою компанию слепому, но по-другому он не мог. С каждым днем он чувствовал Юри лучше и лучше, как будто настраивался на его волну. Впервые за долгое время ему хотелось съездить на тот каток в соседнем городе. Виктор привычно уже поднялся по ступеням домика Кацуки, позвонил в дверь. Видеться им удавалось часто, хотя большей частью по вечерам, в первой половине дня у Юри были какие-то свои дела, а Никифоров посещал каток, возвращал себе былую форму. Программа пока не обрела четких очертаний, была расплывчата, даже названия ее Виктор не знал, порою чувствуя себя слепым котенком, тыкающимся наугад в темноте, однако... Тело пело. Это было то, что нужно. Впервые пустота заполнялась, медленно, потихоньку, его сосуд вновь наливался красками, как бокал - рубиновым вином. Он крутился на льду, прыгал, взлетал, парил, как будто вернулся в свои беспечные шестнадцать, когда катался ради самого себя и льда, а не ради зрителей. Чего-то не хватало, какой-то нотки, Виктор надеялся найти ответ у слепого, но удивительно прозорливого Кацуки. Они никогда не разговаривали о травме Юри, хотя Виктор подозревал, катастрофа произошла пять лет назад и стала причиной переезда японца в Оушен-Гроув. Вместе с травмой Юри приобрел удивительное мировоззрение. Впитал в себя спокойствие океана, легкость ветра, основательность скалы. Юри равнялся постоянству. Беседы с ним... Виктору открывали глаза. На мир вокруг, на себя самого, как будто отмывали от старой корки копоти прилипших взглядов, жадного, расчетливого восхищения. В жизни Виктора был только один человек, который смотрел на него так, как Кацуки, видел в нем Виктора, а не Никифорова. Поэтому фигурист никогда не менял тренера, хотя ему предлагали и не раз. Дверь открыла миловидная брюнетка в очках. Удивленно вскинула брови. - Добрый день. - Добрый день, - немного растерянно поприветствовал незнакомку Виктор. В груди поселилось неприятное ощущение, как будто заворочался огромный червяк. До этого дня он, разумеется, слышал о контактах Юри с другими людьми, однако не встречал никого, кто бы попал в дом Кацуки. Слепота и вежливость японца надежной, хотя и прозрачной преградой стояли между ним и остальным миром. Женщина тем временем наклонилась, принюхалась к нему. - Юри, высокий мужчина в пальто, пахнет хвоей и океаном. - Пропусти, - донеслось из гостиной. - Это Виктор. - Да знаю я, - пробурчала тихо брюнетка, смерила Никифорова недобрым взглядом. - Не понимаю, в какую игру вы играете, мистер Никифоров, но если разобьете ему сердце, я вас прикончу, - прошипела практически в ухо, затем отстранилась, злость исчезла из ее глаз. - Юри, я поскакала. Наша леди-босс уже ждет меня на суд и казнь. - До встречи, Лиза! - Пока-пока. Женщина накинула пальто, еще раз предостерегающе посмотрела на Никифорова и вышла. Виктор перевел дыхание. До сих пор город играл на его стороне, не говорил Юри подлинную фамилию, а, может, сам Кацуки не спрашивал, однако эта женщина... она не была обязана сохранять секрет. Не важно, кто или что Никифоров, для нее на первом месте оставался Юри, это было видно невооруженным взглядом. В глубоких черных глазах вспыхивало и гасло пламя Ада, когда она угрожала ему. Между ними что-то большее, чем просто отношения. Неужели... Думать об этом было крайне неприятно, Виктор поморщился. Раньше за ним не наблюдалось подобной неуверенности в себе. Юри изменил его, сам того не замечая. - Привет. Кацуки сидел на диване в гостиной, перед ним стоял ноутбук. Клавиши на нем были крупнее обычных, с насечками, по которым скользил сейчас палец Юри. - Привет. Виктор привычно устроился возле японца на диване. Зверь внутри утробно заурчал от удовольствия, когда бедра коснулось тепло Кацуки. - Твоя подруга? Юри смущенно засмеялся, коньячный румянец залил щеки и шею. Он почесал кончиком пальца переносицу. - Нет, помощница. Когда я ослеп, пришло вдохновение, захотелось поделиться с миром своими мыслями и чувствами. Раньше такого не возникало, - он стал задумчивым, печальным. - Люди мало ценят возможность общения, невербальной коммуникации. Только когда лишаются этого, понимают, сколь много значат один выразительный взгляд или возможность увидеть собеседника. Виктор затаил дыхание. Глупая ревность, как и угрозы женщины, вылетели из головы. Юри часто рассказывал о себе, но редко делился чем-то по-настоящему важным и личным. Сейчас он переступил через себя, взяв за руку неопытного в отношениях Никифорова, провел через порог очередной ступени. Виктор молчал, чтобы не сбить, не разрушить то интимное, что воцарилось между ними. Тишину, пронзенную доверием, открытостью Юри. Мир в комнатке замер и затих, притаившись, прислушиваясь к негромкому голосу. Он видел, японцу самому хочется рассказать, поделиться с ним, именно с Виктором, а не с кем-то другим. - Я был выброшен в эту темноту так резко, внезапно, что совершенно растерялся. Это был новый мир для меня, полный неизвестности, а неизвестность, как правило, страшит сильнее боли или смерти. Поэтому отчаянно искал приложение себе, своим талантам, в привычном мире. Что-то, что позволило бы не считать себя обузой, стать полноценным членом общества, пусть по-своему, - Юри говорил плавно, перед глазами вспыхивали страшные картины. Виктор видел его в темноте, растерянного и напуганного, как ребенка, проснувшегося от страшных кошмаров. Каково это - ослепнуть? Он не знал, боялся узнать. А Юри пережил это, прошел и стал сильнее. Сила воли и упорство восхищали. - Поэтому я записал пару монологов, пробных "черновиков" на диктофон и отослал в несколько издательств. Одно из них заинтересовалось возможностью открыть людям мир слепых, но помнящих буйство красок. Ко мне приставили Лизу, я записываю на диктофон главы, она печатает их, затем читает, и мы вместе их перерабатываем. Кстати, я только потом узнал, что она замужем за редактором. Это была своеобразная проверка моих талантов. Сам был удивлен, когда книга получила признание критиков. Виктор не знал, что сказать. Столько всего навалилось сразу. Откровения Юри, облегчение от того, что женщина занята, значит, ничем не угрожает ему. Картины, образы, мысли и чувства - все это поглощало Никифорова. Недостающие кусочки в образе Кацуки вставали на свои места. - Ты пишешь только о своей жизни? - с трудом выдавил он. - Нет, - Юри светло улыбнулся. - На самом деле, о жизни слепых была только первая книга. Теперь я... хм... - он смутился. Виктор поерзал, подгоняемый почти охотничьим азартом. Это что тут за секреты такие? Юри никогда не стеснялся ни себя, ни своих поступков или ошибок, которые так или иначе допускают все люди, даже зрячие, что уж там говорить о слепых. И хотя румянец в такие моменты заливал его лицо, он никогда не опускал голову, не прятался за волосами. - Ты?.. - Пишу любовные романы, - Юри вспыхнул. Сейчас, спустя какое-то время после знакомства и несколько стен вежливости, Кацуки предстал в истинном свете. Стеснительный, легко краснеющий, эмоциональный, многое принимающий близко к сердцу. Это настолько ярко дополняло образ спокойного, цельного парня на берегу, что Виктор... Он не мог подобрать слов. Впервые в жизни он внимательно наблюдал, как раскрывается перед ним заинтересовавшая его человеческая личность, и переносил свои впечатления на лед. Музыка в ушах звучала все громче, требовательнее, как было только в молодости. Вдохновение возвращалось. Юри стал вдохновением. Слой за слоем, каждый из которых - тончайшая полупрозрачная пленка - Никифоров открывал себе противоречивую человеческую натуру. Виктор смотрел на профиль Кацуки, на его незрячие глаза. Глубокого шоколадного цвета, при правильном освещении иногда казалось, что они несут в своих глубинах малиновый оттенок. В отличие от фотографий многих слепых, просмотренных Никифоровым в Интернете, глаза Юри не застилала пелена. Ничто не говорило об увечье, кроме расфокусированного взгляда и мелких шрамов на висках. Они паутинкой уходили под волосы. Шрамы украшают мужчину. Виктор всегда считал это своеобразным утешением для тех, кто не сумел уберечь собственную внешность. Поэтому берег лицо, руки, прятал синяки от тренировок под слоями дорогой одежды и тонального крема. Встречают ведь по одежке. Шрамы Кацуки Юри были незаметны, тонкая паутинка, скрытая темным загаром, если не присматриваться, то заметить тяжело, особенно, когда он надевает широкие очки. Те прячут почти все. Юри забрался с ногами на диван, обхватил колени руками и водил пальцами по верхней части стопы. Дома он ходил только босиком, как любой слепой, зависящий от ощущений. Любых ощущений. Мебель никогда не переставлялась, ковры не появлялись, а Виктору нравилось слушать, как шлепает Юри ему навстречу. Негромко, удивительно уютно. С тоской вспоминал о Маккачине. Наверное, большой и шебутной пудель стал бы огромной проблемой для привыкшего к спокойствию и определенному порядку в каждой сфере жизни слепого. Виктору нравилось следить за скольжением пальцев Юри по коже. Стопы у парня были узкие, длинные, пальцы аккуратные, ухоженные. Сбоку виднелись старые потертости, въевшиеся в кожу. Такие бывают у фигуристов, когда те много тренируются или часто меняют коньки и вынуждены пробовать и растаскивать новые. Тело Юри являлось картой его жизни, год за годом, как возрастные кольца дерева, представляло, что происходило в жизни парня. Никифоров не задавал вопрос, занимался ли Кацуки фигурным катанием. Ему не пришло в голову искать информацию в Интернете. До этого момента между ними пролегала определенная граница товарищества и зарождающейся дружбы, однако откровение толкнуло вперед, на новый виток эволюции. Тишину собеседники не спешили нарушать, она такая уютная, однако каждой интимности должен быть предел. Они успеют еще помолчать в свое удовольствие, сейчас лучше не перебарщивать. Виктор в первый раз выстраивал серьезные отношения, не любовные, в которых даже не упоминалось о сексе и не имелось сексуального подтекста. Работа оказалась сложной. Уровень за уровнем, кропотливо, осторожно укладывал он хрустальные стены замка, стоящего на скале в окружении леса и гор. Словно наяву видел фигурист прозрачные стены, способные выдержать напор любого урагана, возносящиеся к синим небесам шпили остроконечных крыш. Как в сказке. Деликатность, осторожность, бдительность - этому научил его Юри Кацуки. Против воли, в мир слепого японца нельзя врываться с шумом и треском, нельзя нахрапом брать очередную высоту. Необычное, незнакомое ощущение. Правильное где-то внутри, там, где судорожно трепыхалось нечто живое и теплое, знакомое и незнакомое. Виктор обвел взглядом комнату, ища, за что бы зацепиться взглядом и использовать как предлог новой темы в разговоре. Юри терпеливо ждал, хотя Никифоров знал: слепой чувствует каждое его движение. Внимание привлекло красочное видео на экране. Пробило холодным потом, по спине побежали мурашки. С удивлением Виктор узнал запись собственного выступления. - Ты... - голос внезапно охрип еще сильнее. Виктор порадовался, что простуда оставила после себя подарок длительного действия в виде изменившегося голоса. Если Юри его поклонник, он наверняка слышал многочисленные интервью. Конечно, записи меняют голоса, но... Не хотелось открывать правду, не сейчас, не таким образом. Виктор боялся разрушить то хрупкое, что успел выстроить. Боялся лишиться маленького мирка с вареньем и кривоватыми, но сладкими бисквитами, где его принимают просто так, без фамилии, только по имени. Мучил стыд за ложь Юри, но Виктор утешал себя тем, что солгал только в одном - своей фамилии. В остальном он был предельно искренен и открыт, насколько это вообще возможно для полузнакомых людей. Лишиться расположения Юри, увидеть, как захлопнутся перед ним двери дома слепого... Картина пугала, по плечам бежал мороз, Виктор нервно дергался. - Ты любишь фигурное катание? - Да, - Юри провел пальцами по клавишам, но не запустил видео. - Раньше я профессионально занимался им, но вынужден был бросить. Сейчас мой друг присылает мне записи, где описывает каждое выступление, не только прыжки, как это делают комментаторы. Каждый раз с видео. Глупости, но Пхичит настаивает, говорит, хочет стать режиссером, - засмеялся Юри. Ему не было обидно, он не считал издевательством или насмешкой видео для слепого. Принимал заботу и радовался ей. Виктор знал только одного Пхичита. Чуланонт из юниоров. Говорили, что в новом сезоне он будет пробоваться во взрослой категории. Почему-то он никогда не слышал о Юри Кацуки. - Тебе нравится Никифоров? Юри прикрыл глаза, откинулся на спинку дивана. Черты лица его расслабились умиротворением, ласковой памятью о прошлом. Вспоминайте только то, что доставляет вам удовольствие. - Твой тезка великолепен. Именно он вдохновил меня заняться фигурным катанием, его первая программа во взрослой категории. Он выделялся среди остальных фигуристов. Не могу объяснить. Талантливых много, встречаются гении, но Никифоров так откровенно был влюблен в лед. Он получал удовольствие от самого проката, от номера, от музыки и выступления. Улыбался искренне, наслаждался каждым мгновением. Ошибки ли, удачи ли - все принимал. У Виктора перехватило горло. Да, да, именно так. Он был влюблен в само катание, а не медали. Они казались ему чем-то сопутствующим и неважным. Холод льда, тонкий баланс на острой грани лезвий, восхитительное ощущение полета, когда на полной скорости скользишь вдоль бортиков, раскинув руки. Свобода и полет. Как давно это сменилось на желание удивить, поиграть для публики? Ведь никогда раньше его не волновало, что скажут остальные. Да, он хотел восхищения, не терпел небрежности, но умел... получать удовольствие. От победы, от поражений. Главное - от самореализации. - Виктор, все в порядке? - Юри обеспокоенно повернулся и нащупал руку мужчины. Тонкие пальцы обжигали своим теплом. Виктор машинально переплел их со своими, чтобы удержать озарение. - Я что-то не то сказал? - Нет... нет, - голос проходил через горло с трудом. Виктор прерывисто вздохнул, в глазах стояли слезы. - Я тоже занимался фигурным катанием, но мне казалось... забыл, что такое вдохновение. Он подвинулся ближе, прижался к боку Кацуки и положил голову на плечо. - Можно я так немного посижу? - Конечно, - Юри потянулся к компьютеру. - Хочешь, послушаем выступление Никифорова? Виктор хрипло рассмеялся. Так про него еще не говорили. Интересно узнать мнение возможного конкурента. Хотя, если друг Юри хоть немного похож на него самого, с ним легко будет завязать знакомство. Одного Криса маловато для нормального общения, а остальные казались слишком... меркантильными, настроенными вырвать глотку конкурентам. - Как ты с ним управляешься? Пальцы замерли над клавиатурой на долю секунды. - На самом деле, компьютер нужен мне только для прослушивания записей и общения. Специальная программа сортирует записи, каждую папку открывает определенная комбинация клавиш. Как и скайп, так что все на самом деле просто. Просто для Юри, но не для Виктора, которому страшно было представить, сколько времени запоминал комбинации Кацуки. Из динамиков полилась музыка, но она шла фоном. Виктор скользил по льду, а где-то бодро трещал оптимистичный таец, описывая все подряд. Пхичит с забавным акцентом рассказывал о прогибе в спине, о выставленной в бильмане ноге, о растяжке на трибунах болельщиков, о реакции судей, и все это, казалось, одновременно. Еще сообщал личное мнение, успевал проходиться по восхищению Никифоровым Юри - Кацуки каждый раз слегка краснел и улыбался - по соперникам. А еще давать характеристику прыжкам и пируэтам. Виктор впервые сталкивался с таким толкованием своей программы, и, надо признать, ему нравилось. Вот, кого нужно сделать комментатором, с ним точно не соскучишься. Было в этом что-то умиротворяющее. Сидеть на диване, в гостиной, погруженной в приятный сумрак, лежать на плече у Юри и слушать веселую речь его друга-фигуриста. Виктор никогда не искал Юри в Интернете, но последним разговором словно получил разрешение. Он пришел во временное жилище, поздоровался с хозяйкой и закрылся в комнате. Книга Кацуки Юри называлась "Пять знаменитых стадий" и была переведена на русский язык. Последнее порадовало Виктора, так как погрузиться в мир слепого он предпочел бы на более выразительном родном языке. Темная обложка, на которой был изображен тот самый привидевшийся во время разговора потерянный в пустоте мальчик, испуганный, не понимающий. Он никуда не шел, просто стоял. Виктор провел пальцами по монитору. Мальчик не походил на Юри, но отчего-то японец виделся в нем. Виктор потрепал улегшегося на ноги Маккачина и с нетерпеливым предвкушением открыл первую страницу электронной версии. История велась от первого лица. Вопреки ожиданиям, началась не с самой аварии, а вышла из маленького прибрежного городка в префектуре Сого, Хасецу. Родители Юри владели единственной в городе гостиницей с горячими источниками. Виктор с первых слов погрузился в незамысловатый, но насыщенный быт обычной японской семьи с сыном-фигуристом и старшей дочерью-музыканткой. - Виктор! - в дверь постучали. Виктор встрепенулся, оторвался от компьютера. Который сейчас час? - Виктор, к тебе пришли, - голос хозяйки звучал встревоженно. - Он не выходит уже вторые сутки, только просит погулять с псом, - кому-то рассказала она. - Не возражаете, если я зайду? Виктор охнул, подскочил. Он совсем не ожидал услышать в пансионате Юри. Двое суток... Уже столько времени? Он совсем не заметил его хода. Книга действительно хороша, не оторваться. А ведь он только до половины прочитал. - Виктор, можно? - Конечно, проходи, - Никифоров втащил японца в комнату, улыбнулся хозяйке. Аккуратно усадил в кресло, предварительно согнав с него Маккачина. Юри снял очки и теперь смотрел - если можно так сказать - перед собой. Прямая спина, трость в руках, перчатки в кармане знакомого коричневого пальто. Теперь, прочитав его книгу, Виктор знал, почему он их не носит во время ходьбы. Плотная кожа защищает от мороза, но совсем не пропускает вибрации трости. Из-за чего парень чувствует себя неувереннее. Было так странно видеть его в своей комнате, где каждый предмет за недолгое время пребывания Никифорова успел обрасти отпечатками его личности. На спинке кресла, где сидел парень, висел шарф, уже изрядно обмусоленный Маккачином, соскучившимся по зависшему перед компьютером хозяину. Юри выделялся из обстановки своей... упорядоченностью, аккуратностью. Как английский лорд на приеме. С тростью, в пальто и безукоризненно спокойным выражением лица. - Мы договаривались встретиться, но ты не пришел, - Юри не осуждал. - Я волновался, поэтому решил навестить тебя. Надеюсь, не помешал? - Прости, - Виктор ощутил угрызения стыда. Они действительно договаривались о встрече, но за чтением он совсем потерял ход времени. - Твоя книга... не смог оторваться. Как, как описать все, что он пережил вместе с Юри? Как будто окунули в горящую кислоту, а потом швырнули в ледяной азот. Как будто распаренный выскочил на сорокаградусный мороз, и ледяной ветер обвевает разгоряченную слезами кожу щек. Ты замерзаешь и горишь одновременно, когда мир, еще недавно ослепительный, стал оглушительным настолько, что болит голова, и закладывает уши. А сердце бьется в груди. Никто не знал пустоты Виктора Никифорова, а Юри пережил ее. Звенящую, темную, оставляющую в растерянности. Только Виктор мог продолжать поиски вдохновения, мог смотреть на мир вокруг, а Юри остался один на один со слепящей пустотой и огромным количеством звуков, источников которых он не знал. Растерянность, попытки найти себя, вывести константу. Он лишился опоры под ногами и чуть не полетел в пропасть собственных ощущений. С таинственной японской недосказанностью, с простотой открытого человека Юри рассказывал обо всем. О первых днях в больнице, после гибели родителей, о сестре, не оставившей его и потратившей свою часть наследства на пластические операции, которые скрыли шрамы и оставили лицо Юри прежним. Он сам просил не изменять его внешность. О страхе сделать первый шаг в неизвестность. Реабилитационный центр стал его спасением, где ему объясняли каждый звук. Страсть к готовке теперь виделась под другим углом. Вместе с Юри Виктор открывал мир ощущений под кончиками пальцев. Чем различаются ткани, как приятен лед, как обжигает пальцы горячий пар. За свой срыв становилось стыдно. Фигуристы сгорают, теряют вдохновение, а после ноют и жалеют себя. Виктор чудом не пошел по этой дорожке. Юри не сдался, не опустил руки в куда более худшей ситуации. Выпрямился, пошел вперед. Виктор не знал, что там дальше, в книге, он остановился на реабилитационном центре и комнате с большим количеством темного в глазах Юри света. Он просто знал результат, видел его перед своими глазами. Главному Юри уже научил его. Пустоту можно заполнить, потому что на самом деле... Виктор богатый человек. Он видит мир вокруг. А Кацуки остались только воспоминания. Нельзя разбрасываться таким богатством. Виктор обратил внимание на себя. Двое суток без отрыва от компьютера, и по сравнению с собранным, причесанным Юри он выглядит как дворняжка. - Прости, я сейчас, мне нужно душ принять. - Да, - сморщив весело носик, согласился Юри, - не помешало бы. Виктор выругался на родном и услышал звонкий смех японца. Как он мог забыть про чувствительность обоняния. В зеркале ванной отражение посмотрело воспаленными красными глазами, почесало задумчиво седую щетину на подбородке. Красиво звучит - платиновый цвет волос, а вот борода получается невыразительной и какой-то... плешивой. Виктор поморщился, залез в кабинку, сбросив вещи в корзину для грязного белья. Потом постирает. Вода привела в чувство, он с наслаждением вымылся, в животе заурчало, как бы напоминая, что свежим воздухом и душем сыт не будешь. Виктор, посвежевший, выпорхнул в клубах ароматного пара из ванной, готовый к новым свершениям. На столе его, потеснив компьютер, ждал сытный завтрак. - Тетушка Мо заходила, просила передать, - Юри махнул рукой немного правее стола. Парень не поднялся с кресла, и хотя его руки лежали расслабленно на трости, чувствовал себя в новой обстановке явно неуютно. - М-м, она прелесть, - Виктор набросился на блинчики с кленовым сиропом. В отличие от арахисового масла, он мужчине понравился. - Какие планы? Юри выглядел задумчивым, и Виктор задался вопросом, не возражает ли японец против прочтения книги. Одно дело, когда не знаком лично с читателями, а другое - когда приоткрываешь ему душу и сердце. Мнение таких людей всегда более важно. - Я хотел бы показать тебе одно место, но мне понадобится помощь, - Юри засмеялся и попытался отстраниться от полезшего с облизываниями Маккачина. Виктор с затаенным восторгом смотрел, как путаются гибкие пальцы в кудрявой шерсти пса, и тот скулит от восторга. - Можем взять его с собой, если хочешь. Наверное, он соскучился по прогулкам за время твоего добровольного затворничества. - Тетушка выгуливала его... наверное, - если честно, Никифоров не помнил, жизнь проскальзывала мимо него, пока он погрузился в книгу. - Тогда тем более нужно отвлечься. Требуется время, чтобы уложить прочитанное в голове, посмотреть свежим взглядом, - Юри поднялся, коньячный румянец заливал щеки и шею. Сердце Виктора забилось сильнее в предвкушении. Что-то изменилось между ними, неуловимо, но окончательно. Как будто книга помогла перейти еще одну черту, подпустила Виктора ближе к своему создателю. Куда он поведет его? Что покажет? Будет ли это той самой недостающей частью, кусочком в мозаике, которая почти сложилась? Ответа Виктор не знал. Поэтому ждал его с нетерпением. Он снова чувствовал, снова жил, дышал полной грудью. Странно было вспоминать об апатии, когда каждый день готовил новое открытие. - Я подожду тебя на улице, можешь не спешить, - Юри вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Виктор проглотил завтрак моментально, накинул пальто, шарф, прихватил Маккачина. Почему-то было важным познакомить Юри с верным другом, посмотреть, не возражает ли он против его присутствия. Домашние питомцы много вреда способны принести слепому. Заматывая на шее шарф, выскочил мужчина на улицу, не чувствуя землю под ногами. Как будто ему снова шестнадцать, и он летит на первые в жизни взрослые соревнования. Юри о чем-то беседовал с хозяйкой, оба склонялись над кустами роз. Кацуки кончиками пальцев гладил лепестки, кивал, уголки губ приподнимались в улыбке. Увидев Виктора, хозяйка всплеснула руками. - Ну, наконец-то, а то совсем стал походить на страшилок из игрушек моего внука. Держите, собрала вам перекус, - сунула Никифорову корзину с ланчем. - Все холодное, так что разогревать не потребуется. - Спасибо, тетушка Мо. Я поговорю с Лизой насчет новых сортов. - Идите, идите! Удачного свидания! Кончик носа зачесался. Виктор краснел удивительно: на щеках цвета было мало, зато отличался нос. Сразу как у Деда Мороза. Юри от души рассмеялся. Приласкал сунувшегося под руку Маккачина. - Не лезь, глупый пес, - прикрикнул Виктор, боясь, что пудель сунется под трость и собьет слепого с ног. Все-таки тушка была не самой легкой. - Ничего страшного, раньше у меня была собака Вик-чан. Маленькая, но озорная. Все время приходилось следить, чтобы не наступить на нее. Виктор читал. Любимица всей семьи, лучший друг Юри, названный так в честь Никифорова. Она погибла вместе с родителями. Взрыв газа на источниках послужил причиной пожара. Кто-то подозревал умышленный поджог, но доказательств не имелось. Юри сумел вытащить сестру, Мари, вместе с которой заснули в одной комнате, после долгих разговоров. А когда сунулся в горящее здание за родителями, его накрыло балкой. - Ты поэтому не завел собаку-поводыря? Юри покачал головой, как бы говоря, не здесь и не сейчас. Слишком людно, несмотря на то, что на улице ни души. Виктор понимал это. Сокровенным делиться нужно наедине. Погода стремительно менялась, с каждым днем становилось теплее. Оушен-Гроув в самое холодное время года не мог похвастаться сильными морозами, здесь температура не опускалась ниже минус семи, теперь же, весной, вовсе становилось теплее. Виктор по привычке надевал пальто, так как знал, как опасна переменчивая погода межсезонья, как легко подхватить какую-нибудь заразу и потратить время впустую на порошочки и сиропы. Болеть Никифоров не любил, диета, здоровый образ жизни сделали его тело крепким и выносливым, а вот эмоциональное напряжение выступлений, наоборот, старалось всячески ослабить иммунитет. Юри кутался в пальто скорее машинально, нежели из прямой потребности. Он легко привыкал к вещам, а отвыкал тяжело. Пока не станет совсем жарко, из пальто не вылезет под страхом смертной казни. Парень провел рукой по перилам, направился к спуску. - Идти придется по песку. Поможешь? - Конечно. Теперь Виктор видел за каждым жестом Юри намного больше. Знал, какую важную роль для него несут царапины, шероховатости, неприметные на вид. Зрячие люди не замечают их, а для слепых это ценные указатели. Песок зыбкий, по нему не постучишь палкой, океан приносит палки и коряги, водоросли, в которых легко запутаться. Если бы мог, Виктор на руках пронес бы Юри до самой цели. Мешало лишь осознание, что парень откажется. Поэтому Никифоров переплел пальцы, согревая озябшую ладонь. Маленькую, сильную, крепкую, обхватил, спрятал в своей. Шаг за шагом, медленно, постепенно, они шли по берегу, ступали по зыбкой почве песка, как по хрупкому стеклу. Вокруг носился с радостным лаем Маккачин, Юри держал глаза закрытыми, улыбался уголками губ. Это было самым важным - тепло Юри, плечом к плечу, возле сурового, посеревшего сегодня океана. Виктору хотелось, чтобы Юри развернулся, схватил его за руки и побежал вперед. Посмотрел и увидел. - Нам сюда. Тропинка вела между природных заграждений из обломков скал, Юри перебирался по ней ловко, знал, куда ставить ладонь, но ногой нащупывал дорогу. Виктор помогал ему. Тропинка оборачивалась вокруг скалы, поднималась на самый верх. Мужчины последовали за ней, оставив Маккачина внизу, носиться по песку. Даже с псом Виктор не был готов разделить вспыхнувшее в груди жаркое чувство без названия. Они сели на камень, подстелив полы своих пальто. Перед ними расстилался бесконечный океан, покрытый белыми пенными кучеряшками, чайки парили над волнами, а вдалеке вода сливалась с небом, светлела на горизонте. - Закрой глаза, - Юри положил ладони на лицо Виктора. - Слушай. Просто слушай. По телу пробежался жар, исходящий от руки Юри, запах парня окутал с головы до ног легким облаком. Никифоров облизнул губы и послушно закрыл глаза, пощекотав ресницами нежную кожу. Сначала он слышал только биение собственного сердца, ток крови в ушах. Хотелось носом провести по загорелому запястью с прожилками вен, поцеловать там, где виднеется биение жизни. Юри терпеливо ждал, потому что знал, как тяжело отвлечься от видимого и перейти к слышимому. Сердце успокоилось, хотя близость парня все еще дурманила разум, Виктор сумел отвлечься и прислушаться по совету Юри. В горле пересохло. Шум океана, крики чаек, плеск волн о камни под свисающими с края ногами, ветер в лицо - все сплелось в единую мелодию, ритмичную, живую. Когда к ней присоединилось фортепиано, Виктор не понял. Музыка, поначалу тихая, бежала вперед ручейком, капелью звенела, струями воды переливалась. Нежная, хрупкая, невесомая. В ней был Юри и целый свет, она разделялась, одна нить тянулась, поддерживая напряжение, а вокруг вилась спираль звенящей капели. Сквозь камни, сквозь обломки скал, тягучие пески и низины прокладывала она дорогу, ликующая, свободная, торжествующая. Расправляла крылья, как чайка, взлетая все выше и выше, пока... не опала, затихла. Лишь единичные звуки напоминали о ней. Как будто человек поднимался с колен, медленно, с трудом. Но ему удалось, он встал и пошел дальше, побежал. С радостью и смехом, преодолевая препятствие, расправив крылья. Победитель. Все закончилось торжеством, не жесткими, категоричными фанфарами, но мягкой нежностью пиано. Виктор распахнул глаза. Юри больше не ослеплял его, он держал руки на коленях, сжимал телефон, в котором остановилась музыкальная дорожка. Никифоров коснулся внезапно замерзшей щеки и понял, что кожа мокрая. В мелодии был Юри, аккуратный, тактичный, вежливый, мягкий. Умеющий любить беззаветно. Упавший, но поднявшийся вновь. Капель и перелив, струи и ручей. Победитель. - Это... Это было прекрасно, - голос хрипел не от простуды. - Я учился в Детройте, - Юри на японском проговорил голосовую команду, телефон погас. - Там познакомился с Мией, она заканчивала музыкальную академию. Когда ослеп и перебрался в Оушен-Гроув, она приехала и подарила мне эту мелодию и это место. У музыки нет названия, она сказала, что это - я. - Она права. Это ты. Юри помялся, убрал телефон в карман, покусывал губы. Страдальческий изгиб бровей - он почему-то нервничал. Виктору хотелось успокоить его. - Виктор... ты... - Юри вздохнул. - Можно мне тебя увидеть? В груди вспыхнула и рассыпалась искрами сверхновая. - Да! Да, конечно, - Виктор запустил пальцы в волосы. С губ рвался счастливый смех. Он так хотел, чтобы Юри посмотрел на него. Именно на него, не на Никифорова-фигуриста, чемпиона и таланта. Пальцы трепетными крыльями бабочки коснулись щеки, тут же отдернулись. Виктор не торопил. Здесь и сейчас они были одни в целом мире, перед океаном, на скале, никого, кроме них. Все время мира было у них в кармане. Юри развернулся, подвинулся ближе. Пальцы смелее коснулись щек, заскользили по скулам, пробежались по бровям. Виктор прислонился щекой к ладони, сердце билось в горле, каждое робкое касание пробивало молнией с головы до ног. Дыхание ласкало щеки вместе с пальцами, рождая жажду. Это любовь? Когда хочешь трогать без остановки, когда желаешь греть озябшие пальцы и поддерживать. Смотреть без оглядки, без остановки в слепые карие глаза, тонуть в словах, в мягком голосе и сладком запахе шоколада. Подставляться под чуткие пальцы, позволять им путаться в серебряных волосах. Юри наполнил его жизнь вдохновением, показал, что можно жить без фигурного катания, что конец карьеры - не конец света. Пустой силуэт человека вновь наполнился красками и смыслом. До закипающих на щеках слез, до перехваченного спазмом горла. Между ними происходит безграничное волшебство. Виктор подставлялся под пальцы Юри, поднял руку и погладил слепого по щеке. Он вздрогнул, но лица не отвел. Они изучали друг дружку, кусая губы, заменяя этим поцелуи. Их мир не нуждался в словах. - Юри... - Кацуки встрепенулся в ответ на шепот, не разбивший хрустальный покой. - Позволишь показать тебе кое-что? Водитель терпеливо ждет, пока Виктор поможет сойти Юри. Тот опирается полностью на Никифорова, трость в руках скорее для вида и ходьбы по прямым поверхностям. Вести себя Кацуки позволяет мужчине, это наполняет фигуриста гордостью. Ему доверяет удивительный человек, прислоняется к плечу во время короткой поездки, обсуждает свои книги. Юри писал о слепоте только первые две книги, потом переключился на любовные романы и сказки для детей. Никакого Гарри Поттера, волшебники и феи, сказочный мир страны восходящего солнца в простом и понятном изложении. Книги пользуются популярностью, по Интернету ходят слухи, что собираются снимать по одному из романов фильм. Юри закатывал глаза и обещал натравить на них Лизу, вредную и способную переговорить даже языкастую Барановскую и ядовито-матерного Плисецкого. Виктору не хочется о них думать, его мир здесь и сейчас. Он упивается своим новым чувством, танцует в нем. Ему не хватает только мелодии для новой программы, но он слышит ее в голове, чувствует всем телом. Каток вечером пустует, но даже если бы нет, Никифоров арендовал бы его целиком, лишь бы никто не помешал им с Юри. Виктор берет коньки и ведет парня по коридорам, вполголоса предупреждая о порожках и неровностях в плитах. От холода павильона Кацуки ежится. - Виктор? - неуверенно поворачивается к мужчине. Виктор с восторгом понимает, что ему доверяют, Юри боится встать на лед. - Покатаешься со мной в паре? - ему важно знать ответ. Юри хлопает глазами, раздумывает мучительные, тягучие две секунды, а затем кивает. - Да. Это самое важное согласие в жизни Виктора. Как будто подразумевали нечто другое, говорили о другом. Мужчина зашнуровывает коньки Юри, подхватывает на руки, от чего парень неприлично взвизгивает, ставит на лед, руки кладет на бортик. - Жди, я сейчас. Зашнуровывает свою пару, краем глаза смотрит на Кацуки. Тот неуверенно покачивается, как тростинка на ветру, но стоит. Тело помнит, разминку Юри не забрасывал. Без пальто, в брюках и водолазке, легко рассмотреть гибкое, красивое тело. Виктор выходит рядом, обнимает стройную талию и вывозит парня в центр. Музыка звучит в голове, на катке, льется из динамиков. Юри охает, глаза его округляются, губы жалобно кривятся. От радости, от... Виктор дочитал его книгу, нашел упоминание подруги-музыканта. Юри хотел ставить программу под написанную ею мелодию. Но поехал на каникулы в онсен, где случилось несчастье. Мари, его сестра, отдала деньги брату, вышла замуж. Юри переехал, чтобы не затруднять ее, так как знал, что сестра не откажется от него, будет разрываться между ним и любимым человеком. Юри не желал становиться причиной конфликта. Они бегут вместе с капелью, летят вместе с ручьями, раскрывают крылья, поднимаются с колен. Вместе пишут историю, только на двоих. Юри гибкий, подчиняется, чувствует Виктора, как продолжение себя. Без прыжков, просто быстрый бег-полет и кружение в танце... Виктор счастлив, как в свои шестнадцать лет. Музыка останавливается, фигуристы замирают в центре катка. Виктор склоняется, он знает, что Юри чувствует дыхание на щеке, понимает. Но не останавливает. Первый поцелуй кружит голову. Сладкие, горячие, сухие губы, жаркий рот, гибкий язык. Виктор прикусывает, нежит, ласкает, выпивает. Под ребрами сосет, скручивается в клубок волнение, когда руки Юри взлетают птицами и приземляются на широкие плечи. Лезвия коньков и лед под ногами куда-то пропадают, он летит в бездну, сжимая в объятиях Кацуки, и счастлив в этом полете. - Возьми эту мелодию, - говорит слепой, как только губы размыкаются. Смотрит своими невозможными глазами, как будто видит. - Юри, я... - он не для этого! Ему ничего не нужно, кроме самого Юри! - Знаю, - парень улыбается той умиротворенной улыбкой. - Я верю тебе. Виктор не удивился желанию поцеловать Юри. Не стал ему препятствовать. Звонок прозвучал громом среди ясного неба. - Никифоров, где ты шляешься?! - Яков по телефону дышал огнем. - Либо возвращаешься и показываешь программу, либо говоришь о дальнейших планах! Причем срочно, они перенесли сроки приема заявки! Я уже заказал тебе билет на самолет. Наверное, стоило этого ожидать, не могло долго продлиться равновесие. За все нужно платить. Однако от осознания не становится легче. Виктор хотел бы навсегда остаться здесь, с Юри, послушать запись симфонического оркестра под бокальчик вина, как собирались раньше. Сходить на пляж с Маккачином - кличку собаки Виктор так и не сказал, во избежание. Реальность ворвалась в их тихий, уединенный мирок слишком жестоко. Дорогу до дома Юри Виктор преодолел за считанные минуты, вихрем ворвался в гостиную. Кацуки на звук шагов поднял глаза и выключил диктофон, куда надиктовывал очередной роман. - Виктор? Что-то случилось? - моментально обеспокоился, приподнялся, но Виктор уронил его обратно. Сел на пол, обхватил ноги Юри, прижался щекой к выпуклому колену, хотелось поцеловать каждую впадинку, каждую косточку. Увы, пока это было невозможно. - Юри, мне срочно нужно уехать. На некоторое время... - страшно поднять глаза, но... Юри не заслуживает объяснения в спешке, вот так, впопыхах. - Пообещай никого не слушать, пожалуйста, я приеду и все объясню. - Виктор? Что происходит? У тебя все в порядке? - обычно спокойное лицо парня исказилось беспокойством. Волнение изливалось в комнату, нагнетало атмосферу. - Да, в порядке. Пожалуйста, обещай, Юри. Кацуки кивнул, запустил пальцы в растрепанные волосы. Снова расслабленный, доверяющий. Виктор с ужасом осознал, насколько сильна беззаветная, слепая любовь Юри, парень всего себя отдавал новому чувству, щедро делился сердцем, как будто так и должно быть, как будто это заложено в человеческой природе. Виктор бежал от ответственности отношений всю жизнь, но хотел добровольно возложить на себя обязательства перед Кацуки Юри. - Обещаю, - губы коснулись переносицы, бабочкой перелетели на кончик носа. На душе стало легче, свое слово Юри держал всегда. Время понеслось вскачь. Пребывание в Оушен-Гроув приучило к неторопливости, распорядку, тягучести в движениях и мыслях. Там никто никуда не торопился, там умели жить и наслаждались этим. Виктор, если признаться, отвык от метро Петербурга, от его бесконечных дождей, криков Якова. У него не получилось сбежать на несколько дней до начала серии соревнований Гран-при, чтобы объясниться с Юри. Пхичит будет снимать для друга, тот узнает выступление, узнает музыку... Как он отреагирует? Виктору становилось почти физически больно при мысли, что двери дома слепого захлопнутся перед ним, что он больше никогда не увидит шоколадных глаз Юри, не возьмет его за руку. Бесконечный ворох мыслей измучил Никифорова, одновременно с этим в груди пела радость. Виктор не умел признаваться в любви, не умел говорить красивых слов серьезно, не флиртуя напропалую. Послать улыбку восторженной поклоннице - одно, а вот тихо прошептать на ухо слепому японцу о нежности, охватывающей все существо при одном лишь взгляде на тонкое загорелое запястье, на острую косточку, на тонкие пальцы и нежную раковинку аккуратного ушка, о том, как трепещет душа при касаниях чутких пальцев, когда Юри пытается увидеть. Виктор не умел говорить такие вещи, никто не научил его. Он даже прочитал все романы Юри. В них не было ничего пошлого и тривиального, как во многих произведениях данного жанра. Чуткость и деликатность, присущая Кацуки, вылилась в восхитительное описание взаимоотношений по-настоящему взрослых, но живых людей, без надуманных проблем, но запутавшихся в собственных чувствах, не подвластных природе. Виктор не умел говорить, а именно в словах нуждался Юри, чей мир состоял из звуков. Одновременно хотелось кричать всему свету, всем странам и коллегам о своей любви, о своем нежданном вдохновении. Его последняя программа станет признанием. Виктор признавался своей программой. По счастью, первое соревнование происходило в Америке. Даже если Яков не разрешит, он все равно сбежит в Оушен-Гроув, чтобы поговорить с Юри. Он все объяснит, все расскажет. Только бы Кацуки поверил ему. Название программы Виктора Никифорова в нынешнем сезоне Гран-при - "Слепая любовь". Сильное, безвозмездное, беззаветное чувство, когда имеет смысл только сам человек, а не его внешность. Виктор, при пояснении сути выступления, выглядел чрезвычайно воодушевленным и взволнованным. "- Я хочу посвятить выступление человеку, который отдал всего себя мне, подарил, ничего не ожидая взамен. Человеку, которого я бесконечно люблю и ценю, - сказал чемпион. - Это программа-признание". Виктор Никифоров не сообщает имя своей партнерши, но можно предположить, что вторая часть программы названа в честь нее. В дальнейшем Виктор планирует стать тренером и хореографом. Выступает Виктор Никифоров, Россия. Музыкальная композиция "Юри на льду". Он словно слышал слова комментаторов, но они пролетали мимо него, проходили, не задевая струн души. Виктор танцевал вместе с Юри, мысленно он вновь оказался на том маленьком катке, сжимая своего податливого японца в руках, целуя бережно припухшие, покрасневшие губы, касаясь самых кончиков нежных, пушистых ресниц. Он парил вместе с ним, а в ушах вместо шума зрительской толпы - крики чаек и перезвон капели, дыхание Юри, его тепло в руке. Зал взорвался аплодисментами, когда Никифоров застыл, отбивали ладони судьи, девочки-фанатки чуть ли не плакали. Как, как он мог считать это самым главным? Виктор искренне не понимал. Высокие баллы, удивление судей... Он начинал заниматься фигурным катанием не для того, чтобы стать цирковым мишкой, а потому что любил данный вид спорта. Юри открыл ему глаза. Высшие баллы, золотая медаль, тренер, обнимающий за плечи. Знакомо и избито, не нужно, когда в груди теплится восторг катания, искусства, отголосок чувств, выплеснутых на лед. - Мне нужно улететь, - Никифоров в отеле быстро собирал сумку. Билеты он уже заказал, вопрос к тренеру - суть ненужная процедура. В дверях стоял недовольно сложивший руки на груди Фельцман, возле него застыли сусликами зашедшие поздравить с очередной победой Мила, Георгий и как всегда всем недовольный Плисецкий. - Я вернусь, обещаю, мне нужно... важно... - Виктор всплеснул руками. Тренер вздохнул, сжал переносицу. - Поезжай, - выдохнул он. И внезапно улыбнулся. - Кто бы тебя ни вдохновил, он заслуживает твоего визита. Но чтобы как штык вернулся к соревнованию. Плисецкий большими глазами смотрел на такого непривычно человечного тренера. Ну, да, его-то Фельцман гоняет в хвост и гриву, благо грива загляденье, еще и жену подключил. Виктору уже жаль Юрочку. Совсем немного, больше ему хочется оказаться в самолете, летящем в Нью-Йорк, оттуда в Оушен-Гроув поехать. - Яков, я тебя обожаю! - повис на шее у тренера и вылетел из номера с сумкой. - А... э... почему?.. - Плисецкий не договорил. - Какого хрена ему все можно? - взорвался наконец. Виктор пакостно захихикал. Ну, давай, не подведи, Яков, с мальчишки нужно сбивать спесь. - Вот когда займешь призовое место хотя бы три раза подряд и научишься сам придумывать себе программу, тебе тоже все можно будет! - прогремел в ответ командный рык Фельцмана. Йес! Виктор похлопал бы, если бы не мчался уже к лифту. После победы в своем первом Гран-при в шестнадцать и хвалебных од в газетах и журналах он не зазвездился только благодаря Фельцману. Тот умеет обламывать, как никто другой. Но и в положение войти может, понимает, что фигурист - тоже человек. Стукнутый на голову в большинстве своем, но человек. Ничего уже не имело значения, Виктор запрыгнул в такси и помчался в аэропорт. Только бы успеть, утихомирить обиду Юри, посмотреть в незрячие глаза, поцеловать сжатые в недовольстве губы... Короткий перелет он просидел, как на иголках. Стюардесса не раз предлагала успокоительное, и Виктор задался вопросом: неужели он так плохо выглядит. Внутренности скручивало узлом при мысли, что Юри слышал выступление и теперь ни за что не простит обманщика. На Оушен-Гроув спустился вечер, Виктор мчался по улицам с сумкой, ему казалось, что даже темные окна домов смотрят на него с осуждением. Дверь в дом Юри оказалась не заперта, Виктор влетел, бросив сумку с грохотом у порога, застыл, привыкая к темноте. Не пахло выпечкой, сгустилась отчаянная тишина. Юри вышел из гостиной. Виктор сжал кулаки, когда увидел напряженную линию плеч, искусанные в кровь губы, заплаканные, покрасневшие глаза. Парень нервно комкал подол белой вязаной кофты, переминался с ноги на ногу, поджимал пальчики. Наверное, ему холодно. Не сломленный, но не спокойный. И это все вина Никифорова. Ничего, он исправит, он обязательно исправит. - Я не ждал сегодня гостей, - Юри повернулся спиной, чтобы уйти. Виктор не мог его отпустить, не сейчас. В пару шагов преодолел расстояние между ними, обхватил руками поникшие плечи, притиснул к себе напрягшееся тело. Юри был теплым, домашним, родной запах окутал облаком, когда Виктор уткнулся носом в пушистые, мягкие волосы. - Я никогда тебе не лгал, только в фамилии. Я люблю собак и гулять под осенним ветром, смотреть на океан. Мне понравились кацудон и такояки, что мы заказали в тот раз из ресторана. И твоя книга, и твоя музыка. Мне не нравится цветная капуста, ненавижу шпинат. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь полюбил меня, просто меня, а не Виктора Никифорова, пятикратного чемпиона. Чтобы отругали за развязанный шарф, потерли покрасневший нос и не спрашивали бесконечно о фигурном катании, как будто других тем в разговоре со мной не имеется. Поэтому я был бесконечно счастлив, когда встретил тебя. Я люблю тебя, бесконечно обожаю. Юри... Плечи под его руками затряслись, японец давился слезами, глотал рыдания. Затем развернулся, уткнулся носом в отвороты пальто. - Виктор... скажи еще раз. - Я люблю тебя, я люблю тебя, - Виктор готов был повторить это хоть сотню, хоть тысячу раз. - Хочу быть с тобой, жить с тобой, помогать идти по улице, чтобы ты мог хоть на минутку надеть перчатки на замерзшие пальцы, кататься с тобой на том маленьком катке, гулять по пляжу. Готовить, целовать, слушать... Что угодно, только с тобой. Юри замер под руками перепуганной пташкой, Виктор слышал, как быстро-быстро колотится его сердечко. Его собственное застыло в ожидании ответа, легкие отказывались принимать воздух. Что он будет делать, если Юри сейчас от него откажется? Это будет больнее падения, сильнее потери вдохновения и апатии, охватившей в конце прошлого сезона. Он... он не сможет... не сумеет... Он планировал тренерство, дальнейшую жизнь только в свете Юри. - Я тоже очень-очень сильно люблю тебя, - тихий шепот вновь запустил сердце, Никифоров вздохнул. Притиснул к себе пискнувшего от неожиданности японца, поднял в воздух. Тысячи коротких поцелуев опустились на загорелую кожу, Виктору не хватало воздуха, не хватало времени насытиться своим Юри. Добрым, доверяющим, прощающим Юри. Все-все понимающим Юри. Слепая любовь иногда бывает удивительно зряча. Юри подставлялся, ласкался, пальцами впивался в спину, плечи, как будто сам не мог поверить в присутствие Виктора. Неожиданно обхватил лицо мужчины руками, заставил остановиться ненадолго. В темноте его глаза блестели как ночное звездное небо. Казалось, он смотрит прямо в душу. - Лети на соревнования, победи там всех, а после возвращайся, - Юри улыбнулся. - Я буду вас ждать. - Вас? - Тебя и Маккачина, разумеется. - А... Задать интересующий вопрос Виктор не успел, Юри притиснулся и поцеловал. Никифоров закутал своего домашнего Кацуки в пальто, отогреваясь наконец-то после волнений последних месяцев. Теплые руки Кацуки, его объятия стали лучшим лекарством на свете. - Где Виктор? - Плисецкий мрачно посмотрел на тренера. После отповеди в отеле злить Фельцмана он категорически опасался. - Снова крутится вокруг тайца, - ткнула пальцем в нужную сторону Мила. Никифоров действительно говорил с тайским фигуристом, вернее, наговаривал на телефон, быстро-быстро. Весь сиял, светился, никто не мог понять причин его радости. Лишь Яков качал головой и готовился стать наставником молодого тренера. В редкие минуты, когда никто не видел, лицо Фельцмана освещала короткая улыбка. Виктор не мог остановиться. Сразу после выступления он мчался к Пхичиту, с которым его познакомил-таки Юри. Парень был компанейским, оптимистом, которого не могли пробить даже проигрыши и неудачи. Просто обожал фотографировать. Ему не режиссером, ему комментатором с функциями папарацци становиться надо. Чуланонт Виктору нравился. Уже тем, что рассказал много о "зрячем" периоде Юри в Детройте. И умильно пищал, когда Виктор наговаривал сообщения. Объяснял программу, что сделал и как, какие ошибки допустили другие фигуристы, почему судьи оценили именно в таком порядке. Как обожает Юри, скучает по нему безумно, как не хватает их разговоров, но все обязательно будет, осталось не так уж много времени. Виктор говорил и говорил о том, что планирует сделать. Сходить к океану, заказать еду из тайского ресторана, который ему посоветовала тетушка Мо, научиться есть палочками - пусть Юри покажет, как правильно их держать. Выучить японский - ну, или начать. Научить Юри русскому - ну, или начать. Планов много, не море - океан. Юри ничего не отвечал, Пхичит сказал потому, что у Кацуки нет номера Виктора. Ему в телефон заносят номера, а потом ставят на быстрый набор и голосовую команду. Как-то так, Юри разбирается лучше. Надо попросить его редактора, Лизу или куратора из реабилитационного центра, который изредка заглядывает проверить-посмотреть. Виктор летал, порхал, плевал он на вечное недовольство Плисецкого. У того никак не закончится пубертатный период, хорошо, прыщи не полезли, а то Мила в свое время тонну тональника перевела на это дело. Фельцмана все устраивает, он так и планировал - еще один год и уход на пике славы. Маккачин в восторге от перспективы жить возле океана. Виктора пригласили в школу на окраине Нью-Йорка, почти на границе с Джерси. Сорок минут туда, сорок обратно. Не так уж и много за возможность жить в Оушен-Гроув. Это было... счастье. Любовь, которая никак не прекращалась, не думала гаснуть. Без кипящей страсти, но с сексуальным притяжением. Нет, в самом деле, разве может быть кто-то соблазнительнее спящего Юри? Виктор вздохнул, закончил сообщение традиционным и оттого еще более ценным и трепетным: - Я люблю тебя. Через два часа он открыл барабанившему в дверь номера Пхичиту. Тот протянул телефон, кто-то звонил. Родной голос влился в ухо. - Я тоже тебя, очень-очень. Самолет приземлился в Нью-Йорке в десять часов утра. Виктор вез сумку с медалью, сертификатом, Маккачина, следом должны были прилететь остальные вещи. У Юри большой подвал и есть свободная комната - это они уже обговорили. Жить решили у Кацуки, так как там ему привычнее, он все знает. Виктор мог бы купить собственный дом, но это составило бы огромные трудности для Юри. Ну его! Машинально скользнул взглядом по толпе, ему нравилось смотреть на туристов, разноцветных, шумных, говорливых, таких разных. Внезапно увиденная картина заставила распахнуть глаза и расплыться в счастливой улыбке. В кресле, в зале ожидания, за прозрачной стенкой сидел Юри. В коричневом пальто, с тростью, но без шапки. Шарф котенком свивался на коленях. Как он добирался сюда, в незнакомое место?! - Ты здесь один? - против воли в голос прорвалось беспокойство. Юри поднял голову, улыбнулся, и Виктор тут же передумал сердиться на безответственного возлюбленного. - Меня Лиза привезла, - ответил он, поднимаясь. - Оставила одного, хотя, подозреваю, что караулит где-то неподалеку, потому что я вроде бы самостоятельный. Виктор рассмеялся, обнял Кацуки за плечи и медленно пошел к выходу. Юри намотал поводок Маккачина на руку, пес норовил лизнуть японца в ладонь. - Кстати, - Никифоров нахмурился, этот вопрос не давал ему покоя длительное время. - Ты сказал, что не против Маккачина, но... большая собака в доме точно не помешает? У тебя же все вещи должны лежать на определенных местах, а Маккачин способен кресло или диван сдвинуть. На лице Юри появилось удивление пополам со смущением. - Разве я не говорил? Вся мебель в доме прикреплена к полу. Конечно, во время уборки это вызывает некоторые трудности, но очень пригодилось в первое время, когда я ошибался и падал. Виктору хотелось хлопнуть себя по лбу. А еще лучше - поцеловать своего невозможного Кацуки. Потому что слепая любовь бывает удивительно зрячей.