Тайна

У Персиваля Грейвса есть одна страшная тайна. Точнее, страшных у него много, но эта особенная. Даже не так - не страшная - постыдная. Грейвсу от нее некомфортно, от осознания бросает в дрожь, и даже (!) трясутся руки. И тем не менее, встречи с этой тайной он с нетерпением ждет каждый вечер. Персиваль приходит домой, уголком губ улыбается выглянувшему из комнаты гостю, получает робкую улыбку в ответ, и уходит в свой кабинет. Вот там-то, за запертой заклинанием дверью, все и начинается. Персиваль Грейвс, взрослый, умудренный опытом и сединами, аврор и мракоборец... рукоблудствует. Великий Мерлин, именно так. Рукоблудствует. Мастурбирует. Или, если выражаться совсем уж закулисным языком особо отчаянных коллег - гоняет василиска. Персивалю просто безумно стыдно. Но день ото дня, из раза в раз, он не может ничего с собой поделать. Он проходит в кабинет, зажигает на столе старую керосиновую лампу, задергивает на окнах плотные шторы и... И на этом его разум отключается. Казалось бы, что такого? Как говорят не-маги, что естественно - то не безобразно, и подобными вещами занимаются все мужчины. Особенно те, что, как и Персиваль, женаты на своей работе. Но нет - его тайна глубже, опасней, темней. Она сжирает его изнутри. У этой тайны и у этих действий одна причина. И вскоре, думает аврор, он не сможет спокойно смотреть этой причине в глаза. Мужчина вздыхает. Он - отличный боевой маг, великолепный мракоборец, правая рука президента Магического конгресса Соединённых Штатов Америки - не может победить свою собственную правую руку. На пол у кресла летят поспешно стянутый с шеи шарф, пальто и жилетка. Обычно он не допускает вокруг себя такого беспорядка, но не сейчас. Сейчас ему плевать на это со шпиля Департамента. Волшебник облизывает пересохшие губы, попутно расстегивая рубашку. Говорит себе - ты сильнее этого, Персиваль, соберись. Прекрати. Вдохни поглубже, переоденься и выходи к ужину. Но стоит только сделать этот пресловутый вдох - и его накрывает с головой. Вожделение. К тому, кто днем, пока его нет, без спросу лазает здесь, рассматривая книги и статуэтки, с ногами забирается на это самое кресло (возмутительно!), и - подштанники Мерлина Гриндевальду в глотку - везде оставляет свой запах. Желание обладать настолько велико, что Персиваль до скрежета зубов сжимает челюсти. Желание обладать... мальчишкой. Ведь несмотря на возраст, Криденс именно мальчик. Еще такой ребенок, Господи. До чего он докатился... Крепкая ладонь обхватывает уже напряженный член, и Персиваль мычит сквозь зубы, уткнувшись лбом в жесткую мебельную обивку. Что-то загорается внутри, заполняет его, готовое в любой момент выплеснуться через край чаши его терпения. Он не мог оставить маль... парня у этой психопатки Мэри Лу. Не имел морального права. В обход всего, что только можно, в обход собственных принципов, он забрал его к себе. И, честно, плевать хотел на то, что Криденс, скорее всего, так и не сможет пользоваться магией. А также на то, чем ему грозит подобное "гостеприимство". Присутствие сквиба в доме Грейвса не пугало, пугало как раз-таки другое. Подуспокоившийся и начавший доверять ему, мальчик... раскрывался. Будто увядший цветок, поставленный в волшебную воду цветочницей - он как-то наблюдал подобное в магическом салоне. И цветок этот был прекрасней всего, что Персиваль когда-либо видел. Тогда, в самом начале, смазывая синяки и царапины на спине Криденса особой мазью, мужчина каждый раз ловил себя на мысли, что не хотел бы вновь видеть на этом поджаром, гибком, фарфорово-белом теле ничего темного - ни кургузого черного сюртука, от которого Криденса еще предстояло уговорить избавиться, ни тем более следов побоев. И если с сюртуком Персиваль еще благородно повоюет, то любой след, любая отметина... оставленная не им... уничтожится безжалостно. Криденс себя, скорей всего, считал чем-то вроде гадкого бледного слизняка, поэтому из своей раковины вылезал неохотно, жался по углам, и при ходьбе втягивал голову в плечи. Тем прекрасней поначалу Грейвсу казался его образ, засевший у аврора в голове - каким он будет, излеченный, исцеленный. Образ, с которого можно было писать картины - умей Персиваль рисовать, конечно. Мужчина запрокидывает голову, скользя пальцами по разгоряченной плоти. Казалось, что все мышцы в его теле напрягаются разом, пропуская по себе невидимый огонь. К щекам приливает кровь. Еще совсем недавно маг вряд ли мог вспомнить, когда последний раз краснел. Теперь же... Теперь же образ мальчишки в голове уже не был таким идеальным - зато он был живым, настоящим. Слегка наклоненная, с интересом, голова; взгляд темных, кажущихся угольно-черными, глаз из-под отросшей челки; и едва заметная робкая улыбка. Казалось бы, обыденный, рутинный, изученный образ. Да только вот Грейвсу теперь нужен не эталон, ему нужен сам Криденс, со всеми своими страхами и недостатками, со всеми своими проблемами. А это уже серьезно. Ведь если так, то... Ощущения ошеломляют аврора, раскаленной волной прокатываются по выгнувшемуся в экстазе телу, смывая фантазию, запечатленную на обратной стороне век. С губ срывается тихое, смущающее, почти жалобное: - Кри-и-денс! В этот самый момент на двери в кабинет щелкает замок. Последней связной мыслью в голове Персиваля Грейвса, взирающего на покрасневшего, застывшего в проеме, виновника торжества, оказывается следующая: "Возможно, с магией все не безнадежно. "Алохомора" получилась отличная."