Рассвет

      Тяжёлое дыхание, бег через бесконечное поле. Он чуть прихрамывает, но это ничего. Выход уже открыт, и он скоро покинет это место.       Надолго ли?       Нож ярко сверкает в сумраке. Это даже не ночь, это… Словно предрассветное время. Глубокий тёмный туман скользит густыми клубами, обвивая стены и преграды. Он задыхается, чувствует, как хрипит в горле кровь, но всё равно не сбавляет темпа.       Тьма не отступает, идёт за ним, защищает. Он ускользает через ворота, снова исчезая где-то в небытие, а тьма остаётся по эту сторону жизни, вечной, никогда не кончающейся.       На земле остаются следы, глубокие следы от шагов и крови. Тьма наклоняется, чтобы коснуться их, вдохнуть запах чужой крови и насладиться им, но не от жестокости и желания убить, а просто… Просто от больных эмоций.       Запах кислый и неприятный, тьма стоит на коленях, не переставая вдыхать, а потом просто поднимает голову и истошно кричит. Этот крик слышат все: тот человек, что стоит в тумане с ножом в руке, мрак, затаившийся в подвале, и тот, кто бьёт в колокол, исчезая, знаменуя этим конец снова и снова повторяющейся игры.       Дуайт всё ещё помнит своё имя. Помнит, как писать. Он упорно напоминает себе всё это. Не чтобы рано или поздно сбежать из лап Сущности, а чтобы хоть немного оставаться человеком. Не уподобиться ей самой. Конечно, он понимает, что все они люди. Но… Его всё ещё держит что-то по другую сторону.       Все знают, что. Но вслух говорить боятся.       Он пишет имена на земле длинным пальцем с заострённым когтем. Рядом с ним сидит Деревенщина, он упорно повторяет ровные английские буквы и чётко их выговаривает.       Сущность дала ему новое тело. Сильное, способное. Хоть и ужасное.       — М-э-г… Мэг, — повторяет он, глядя на Дуайта. Тот, обвитый тенями и изломленный, кивает, прикрывая свои жёлтые глаза, — это та девушка. Рыжая.       — Ага.       — Она красивая.       — Самая красивая.       Деревенщина улыбается своим скошенным ртом. Наверное, если бы мёртвая кожа могла краснеть — он бы покраснел.       Они видят их каждый день, но только Дуайт — так близко. Он может позволить себе прикасаться к ним, лечить их, спасать. Любить их.       — Но тебе нравится не она, — он вздрагивает от таких очевидных слов, и его захлёстывает обида.       Проницательность его семьи… Была очевидна сразу.       Узкая ладонь Джейка лежит в его руке. Она едва тёплая — без перчаток он мёрзнет очень быстро, и Дуайт прижимается к пальцам губами, урывая это тепло. Джейк хрипло дышит, вряд ли он понимает, что происходит. Позволить себе больше просто невозможно, парень в сознании, его тело ещё способно… Функционировать. Это даже жизнью назвать нельзя.       Он исчезает во тьме, когда Парка находит рыжеволосая красавица-спортсменка. Дуайт улыбается в ней, в своей темноте, его переполняет ощущение ласки и бесконечной любви, пока девушка берёт Джейка и отводит к выходу буквально на себе.       Рассвет за воротами ярко блеснул, ослепляя его. Он шёл за ними, а понял это только сейчас. Вздрогнув, он отступил.       Они уже испарились. Но внутреннюю боль всё ещё не унять.       Призрак смотрит на него, маскируясь в блеске вечной ночи, но Дуайт чувствует его взгляд. Такой же, как и у него самого: больной, сломленный, чуточку влюблённый. Ему хочется ободрить его, сказать, что это всё пустяки и мелочи, но вместо слов он лишь обвивает его ноги мягкой тенью, пока сам сидит на сырой земле у открытого выхода.       Они оба гниют здесь от тоски.       Резкий удар в грудь и вдох, Дуайт всё чаще ловит себя на мысли, что меняется. Он кашляет, сплёвывает горькую чёрную кровь. Его тело давно умерло, но он ещё держится за него, наводит на себя морок тьмы и поддерживает вид настоящего человека. Никто не должен видеть его гнилые раны, чёрные от разложения руки, укрытые множественными бинтами. И этот большой разрез на груди, который он прикрывает грязно-белой рубашкой. Он не должен пугать их. Он должен помогать.       Он лежит на холодном полу поместья, его голова покоится на широкой груди Призрака, и в тишине раздаётся лишь их мерное дыхание. У Дуайта — спокойное и слегка срывающееся, а у Призрака — урчащее и нервное.       Между ними не может быть тесного контакта в принципе, но там, в их общих снах, они могут быть людьми по-настоящему. Прикасаться друг к другу, чувствовать под пальцами тёплую кожу и жёсткие волосы.       Там, в их общих снах, Филипп целует его. Дуайт отвечает ему, чувствует, как чужая боль и обида захлёстывают его. Они целуются, но ощущения от этого горькие, и дышать становится тяжело.       И если бы они могли плакать — они бы плакали.       Когда Джейк целует его зло, остервенело, больно, Дуайт чувствует только долгожданное облегчение. Он обвивает длинными руками-тенями его тело, он чувствует его полностью: каждое его движение и каждый судорожный вдох, когда они разъединяют губы, чтобы вдохнуть. Это не сон, это реальность. По крайней мере, та реальность, в которой может жить Дуайт.       Он отпускает Парка не сразу, они стоят возле выхода в рассветных лучах, а потом звучит колокол, и Джейк снова сбегает. Вот так просто, выпутываясь из бесконечно-длинных теней, исчезает по ту сторону небытия.       Дуайт чувствует тяжёлый взгляд. Падает на колени, нюхает кровь. Ворота медленно закрываются, а его трясёт от страха и гнева на самого себя.       Но Призрак не злится. Лишь тихо исчезает, позволяя Альтруисту вдоволь побыть наедине с самим собой.       Он сжимается в комок, стараясь казаться меньше, подтягивает худые колени к груди, и его скулёж слышат все. Тот человек, что стоит в тумане с ножом в руке, мрак, затаившийся в подвале, и тот, кто бьёт в колокол, исчезая, знаменуя этим конец снова и снова повторяющейся игры.       Пальцы медленно выводят на земле слово «солнце». Но оно исчезает под тёмной рукой, которая не успевает дописать что-то ещё.