Жар и Холод семьи Руссо

Они редко целуются, Ладд может по пальцам пересчитать те редкие случаи, когда Луа сама припадала к его губам своими, тонкими и бледными, когда она жарко ласкала их кончиком языка, дразнила, требуя большего. Но всякий раз, стоило ему перехватить инициативу, она тут же отстранялась, принимая свой обычный слегка скучающий вид. Будто и не она секунду назад готова была отдаться Ладду без всяких раздумий. Будто не она расстёгивала пуговицы на его рубашке и водила пальцами по груди, вычерчивая только ей одной известный узор. Поцелуи – единственное, что запрещает ему Луа. Странное дело, как она вообще может запрещать что-то Ладду? А ведь запрещает, упирается тонкими изящными пальцами в широкую грудь и тихо, но уверенно говорит «не надо». И Ладд тут же притихает, щекочущим дыханием касается её шеи, колюче целует в щёку, просит прощения. Это никак не сочетается с его образом, но Луа единственная в этом мире, кто любит его, не требуя ничего взамен. Луа улыбается, обнимает его за шею и совершенно неприлично смотрит влажным зовущим взглядом. Ладд плохо понимает женщин, он проводит больше времени с мужчинами: за карточным столом, за работой он общается только с ними – какое может быть удовольствие расправиться с беззащитной женщиной? Здесь его принцип «убивать тех, кто чувствует свою безопасность и потому никак не ожидает смерти» не работает: женщину обидеть может каждый, а Ладд не привык быть таким, как все. И какой из женщины соперник или напарник? Тем ценнее для него Луа, тихая, милая, добрая, будто не подозревающая, что за профессию выбрал её любовник. Если смотреть со стороны – во всем мире нет создания беззащитнее, чем она. На первый взгляд так и есть, но когда они остаются одни, Луа преображается на глазах. Спокойный и всегда чуть отрешённый взгляд исчезает, теперь в карих глазах пылают страсть и огоньки похоти. Стоит прикоснуться к Луа, провести по её щеке костяшками пальцев, которые ещё в крови после очередной работёнки, и она уже льнёт к нему, трётся набухшими сосками о запачканную красными разводами рубашку, обнимает чуть дрожащими то ли от страха, то ли от желания руками, бледными холодными пальцами касается лица, будто она слепа и на ощупь проверяет – не пострадал ли он? И Ладда словно бьёт током. Даже в моменты страсти, когда Ладд берет её властно, даже грубо, выходя почти на всю длину, а потом снова вторгаясь в хрупкое тело, у неё холодные пальцы. Контраст между жаром, которым дышит Ладд, и почти могильным холодом, исходящим от Луа, заводит ещё больше, а прикосновения пальцев прошибают Ладда сильнее, чем когда он убивает очередную жертву, упиваясь своим безумием и всесильностью. Иногда Ладд думает, что она куда безумнее его самого, только показывает это иначе, когда они остаются наедине. Луа похожа на холодный горный родник, и сколько Ладд не пьёт из этого родника, припадая к нему губами, жадно лаская её языком, мокрую, трепещущую в его сильных руках, он не может насытиться. Он проникает языком глубже, обхватывает губами, почти втягивает в себя и довольно отмечает про себя всхлипы Луа. Она беспомощно раздвигает колени шире, предлагая себя полностью, и когда он дразнит её, со всей силы тянет за волосы, вскрикивает, дрожит и сминает ногами простыни. Её бьёт крупная дрожь, она притягивает Ладда к себе, большого, сильного, горячего, он кожей чувствует её холод, и это заводит ещё больше. Луа бросает вызов. И он подминает её под себя, наваливается сверху, смотрит в карие глаза, где огнём горит страсть, и вбивается в неё быстрыми рваными толчками, видит, как меняется выражение её лица, как она просит пощады, и удовлетворённо рычит, сдерживая желание причинить ей боль, добавить в их отношения чуть больше крови. Как тогда, в их первое знакомство... Ладд помнит, каким был их первый раз. Как печально, будто, в самом деле, прощаясь с девственностью, вздохнула Луа и притянула его к себе, когда Ладд замер, не зная, как поступить. Но тогда он в самом деле не знал, что она невинна, потому что так тихие девственницы себя не ведут! Не смотрят таким завлекательным томным взглядом, не тянут мужчину, который вот-вот станет её первым, за галстук в комнату, не раздеваются так, провоцируя немедленно завладеть доступным телом. А Луа вела себя именно так, и когда он спросил её – «какого черта здесь происходит, дорогуша?», и уже сжал пальцы вокруг изящной шейки, чтобы убить её, опасную, непохожую на других женщин, она поцеловала его. Ладда никогда не целовали так: пылко, страстно, отчаянно. Будто Луа боялась, что это мгновение исчезнет, грань между жизнью и смертью сотрётся, и ничего больше не будет. Ладд разжал руки, но ещё долго помнил это ощущение – как холодило и покалывало пальцы и как жаром отдавало в виски. Поцелуй на краю, до крови, влажный горячий рот Луа, обещание в её глазах – Ладда затягивало в водоворот, и когда он почти сдавил её шею, она дотронулась до его щеки холодными, будто уже окоченевшими пальцами. «Хватит», – раздался её тихий голос, и Ладд почувствовал, как на него словно вылили ведро холодной воды. Он мотнул головой, разжал пальцы и перехватил руку, едва ощущая на её запястье пульс. «Кто ты такая, дорогуша?» – спросил он, уже зная ответ. Она улыбнулась, заёрзала под ним, и он понял, что этой ночью все будет не так, как с девицами лёгкого поведения. С Луа его жизнь никогда не станет прежней. И хорошо, что тогда она не ответила на его вопрос. Луа и сама не знала, кто она, не знала до того момента, как встретила Ладда. Теперь она – его спутница или любовница, девушка, которую может убить только он, Ладд. Когда Ладд с гордостью напоминает ей это, обычно всегда при посторонних, Луа покорно соглашается, хотя и она, и Ладд знают правду, что случится тогда, на самом деле. Но никто из них не хочет признавать это первым. Слишком горячий Ладд, слишком холодная Луа. Иногда Ладд забывается, до боли прикусывая кожу на шее, оставляя яркие красные отметины, и чувствует, как спину царапают ногти Луа, как она отчаянно стонет, будто призывая его не заходить так далеко. Ей страшно, и Ладду по венам передаётся её страх, страх того, что будет за гранью, если они оба слишком увлекутся... До грани действительно близко, ещё чуть-чуть, несколько движений, быстрых рывков и наступит освобождение. Луа не стыдится этих моментов – когда Ладд заполняет её полностью, когда они становятся одним целым, когда сильный и всегда побеждающий Ладд всего на несколько секунд становится беззащитным, тогда Луа кажется, что его жар, страсть и огонь передаются ей. И уже она ведёт в этом бешеном танце на краю, между жизнью, смертью и наслаждением. В такие моменты она оживает, мертвенная бледность её лица исчезает, на щеках появляется румянец, она прикусывает губы, впивается в спину Ладда ногтями и тянет, тянет на себя, желая ощутить его силу, его тяжесть, его эмоции и его чувства. Она живая, настоящая – такая же сумасшедшая, как и он. Они вместе скользят по краю, и Ладд знает – пока Луа сдерживает его, пока останавливает коротким, но отрезвляющим словом «хватит», пока её пальцы холодят его спину – он не сойдёт с ума.