Бледное солнце Абердина

Пропустив сквозь пальцы холодный бледный песок, Киллиан вскинул голову и обвел жадным взглядом умиротворенно покачивавшиеся на воде яхты, катера и портовые кораблики. Будь его воля — увел бы из-под носа нерасторопного хозяина одну из этих красавиц и бороздил бы морские просторы себе — впрочем, и другим — на радость. На работе никто скучать не стал бы, мысленно добавил он, любуясь выходящим из порта судном. Но, увы, под его ногами не дощатая палуба, а всего-навсего пляжный песок Абердина. И не видать ему плавания как своих ушей, потому что… Потому что. Киллиан с досадой швырнул горсть песка в море, но та мириадами песчинок распылилась по ветру, так и не долетев до воды. Не в силах не оценить подобную иронию, он негромко усмехнулся и прикрыл ладонью лицо. Видимо, ему, как и злополучной горсти песка, до моря тоже добраться не суждено. Послышалось шуршание, а затем кто-то опустился рядом с ним. Киллиан убрал руку и нахмурился. — Привет, — она поставила на песок рюкзачок и приподняла уголок губ в улыбке. Значит, ему не показалось. По береговой линии с четверть часа назад или чуть больше бродила именно она — блондиночка из кафе в двух кварталах от его хостеля, которую он утром выручил парочкой фунтов. Черное полупальто, забавная вязаная шапочка и россыпь светлых волос. Он удивленно улыбнулся в ответ. — Кстати, — порывшись во внутреннем кармане, она извлекла оттуда несколько монет и протянула Киллиану, — еще раз спасибо, прям спас меня. — Пустяки, — он отрицательно помотал головой и снова устремил взгляд к морю, — лучше бросьте в воду и загадайте желание. — Ага, например, нормальную погоду, — пробормотала блондиночка и притянула колени к себе. Киллиан последовал ее примеру и, задрав голову, посмотрел на бледный, совершенно не греющий диск солнца, затянутый тонкой пеленой облаков. Погода в Абердине, конечно, оставляла желать лучшего, но тратить на это желание — допустим, загаданное действительно могло сбыться, — было как-то… Киллиан недоверчиво покосился на сидящую по правую сторону. Она тут же перехватила его взгляд и смело улыбнулась. — Я Эмма. И нет, я тебя не преследовала, чтобы вернуть эти несчастные фунты, честно. Киллиан выразительно повел бровью и, хмыкнув, кивнул. Она говорила так просто, так непринужденно — как же он, однако, соскучился по небрежным свободным ноткам, сквозящим в голосе собеседника! И взгляд светло-зеленых глаз был прямым, спокойным, с искорками лукавого интереса. — Киллиан, — он бережно пожал ее холодную руку. Из-под рукава пальто показался повязанный вокруг ее запястья кожаный шнурок. — Ты здесь по делам или на отдыхе? — М-м, два в одном? — Эмма усмехнулась и тряхнула волосами. — У нас что-то вроде семинаров по повышению квалификации. Начальница завела интрижку с шотландцем, а место проведения семинаров выбирает обычно она, так что… Но я никогда не была в Шотландии, поэтому жаловаться не собираюсь. — Она весело сощурила глаза и склонила голову набок, словно любопытная птичка. — А ты? — В Шотландии бывал несколько раз, но начальник интриги с шотландцами не заводил, и я здесь не по работе, — будничным тоном отчитался Киллиан и криво улыбнулся, когда Эмма прыснула со смеху. — Значит, отдыхаешь? О, если так, то он мог бы желать подобного отдыха самым злейшим врагам! Поспешно переведя взгляд на воду, Киллиан бесшумно выдохнул и сжал горсть песка в кулак. — На полную. — Неужели? — она развернулась к нему всем корпусом, и Киллиан, повернувшись, заметил странный блеск в ее глазах. — Я в Абердине всего третий день, но уже засыхаю от скуки. Серьезно, унылее городка и не придумать. Ума не приложу, чем тут можно себя занять. Что-то непонятное, совершенно неуловимое, но отчего-то знакомое сквозило за ее игривым тоном, плескалось в светло-зеленых глазах. Что-то странное и далеко не беспечное, каким могло показаться на первый взгляд. — Думаю, я в состоянии понять и менее явный намек, — прищурившись, произнес он. — Прости, но я предпочитаю перестраховаться. Профессиональные штучки, — отмахнулась она. — И кем же ты работаешь? Она хитро улыбнулась и, приблизив к нему свое лицо, произнесла: — На твоем месте я бы лучше поинтересовалась, как далеко моя гостиница. О, и поверь, ответ будет: «Совсем близко».

***

Она обхватила Киллиана за шею и, стоило ему закрыть дверь ее номера, припала к его губам так стремительно, будто от этого поцелуя зависело что-то до ужаса важное. На мгновение Киллиану даже показалось, что он уловил это «важное», но затем, по мере того, как ее пальцы впивались в кожу шеи, как она с жадностью исследовала его губы, на задворках сознания мелькнуло другое слово — «нужное». Когда Эмма, тяжело дыша, отстранилась и подняла на него глаза, он окончательно убедился: не важное, а нужное. Взгляд потемневших зеленых глаз больше не казался спокойным и уверенным — скорее тяжелым, замутненным чем-то схожим с болью, и не просто решительным, а обреченным. Киллиан смотрел в эти глаза и видел там то же самое, что мог бы увидеть в своей душе. Тоску, боль, усталость, давнее и уже почти не полыхающее устрашавшим пламенем отчаяние и всепоглощающее желание раствориться в чем-либо другом, кроме нынешней жизни. Она призывно вскинула голову, словно давая понять, что теперь инициатива принадлежит ему, и переместила руки на его плечи. Киллиан еще раз окинул ее лицо пристальным взглядом, невесело усмехнулся и, одной рукой схватив Эмму за предплечье, а другой сжав ее волосы у корней, впился в ее губы своими. Не разрывая поцелуй, Эмма стянула шапку, кое-как расправилась с собственным пальто и торопливо перешла к куртке Киллиана. Ее резкие, обрывистые движения, довольно грубые поцелуи — ему казалось, что с каждой секундой он сильнее увязает в чем-то мрачном, липком и неприятно-теплом. Не в силах избавиться от этого ощущения, Киллиан на долю мгновения отпрянул, как бы переводя дыхание. Было такое чувство, будто в номере стало темнее, хотя он был уверен, что не прошло и десяти минут с тех пор, как они зашли внутрь. Истолковав его промедление по-своему, Эмма принялась расстегивать свою рубашку. Она торопилась, пальцы не слушались, то и дело соскальзывали с гладких пуговиц. Теперь на ее лице не осталось и следа от былых эмоций, непринужденных и смешливых, — Киллиан с непонятным ему ужасом читал меж строк неожиданно открывшуюся его взору книгу. И это было сродни чтению текста на неизвестном, но схожем с английским языке: из отдельных знакомых слов вырисовывается общая картина, детали которой невозможно разглядеть. Внутренний голос, прозвучавший в разы реальнее, чем все происходящее, приказал отбросить эти размышления и перестать блуждать в догадках о чужой жизни. Что ему за дело до написанной на этих страницах истории? Ему с лихвой хватало и своей. Она наконец отбросила рубашку, и это словно подвело итоговую черту. Их жизни — его, ничтожная, сузившаяся до инвалида-отца и ненавистной работы, и ее, неизвестная, однако совсем не счастливая, — оказались где-то за злополучной чертой, и Киллиан сделал то единственное, что казалось ему правильным и чертовски нужным: лишившись старого, пускай и на мгновение, схватился за нечто новое. Цепляясь пальцами за его спину, плечи, Эмма прижималась к его телу так плотно, словно пыталась стереть физические границы между ними. Ее тело, податливое и отзывчивое, теперь говорило за нее, и Киллиан отчетливо слышал этот язык. Ее прикосновения отзывались огненной волной, стремительно разливавшейся где-то внутри, под кожей, и это жжение сводило с ума. Он чувствовал ее, всю ее, как если бы они действительно слились в единое целое. Она, обхватив его ногами, прижалась губами к его коже сперва на шее, затем на скуле — мурашки от горячей дорожки не то поцелуев, не то печатей устремлялись вниз, к его груди. Киллиан слышал ее сбивчивое дыхание, ее надрывные стоны, ощущал, как тонкие цепкие пальчики в непостижимом танце исследуют его спину, и желал лишь одного: никогда не выпускать из рук это тело, никогда не переставать чувствовать ее тепло, ее жар, незримым ореолом окутавшие его самого. И на мгновение — всего лишь на мгновение — ему почудилось, что мрачная тяжесть, холодным камнем все эти месяцы лежащая у него на груди, испарилась, исчезла, и взамен появилась светлая легкость. Он стиснул Эмму в объятиях, отчаянно пытаясь запечатлеть в памяти почти забытое, удивительное ощущение свободы, а затем, привстав и подмяв ее под себя, начал двигаться быстрее. Все слилось воедино, и в этой мешанине срывающихся стонов, быстрых поцелуев, солоноватых запахов тел и еще недавно свежего постельного белья невозможно было ни отделить одно от другого, ни уцепиться за какую-либо мысль. Это напоминало безумие, первородный хаос. «Вначале правил хаос, — обессиленно опустившись на подушку, подумал он. — А потом зародился свет». Киллиан повернул голову к неподвижно лежавшей по правую сторону от него Эмме и с неожиданной ясностью осознал: новый свет был во сто крат ослепительнее предыдущего, когда-то озарявшего его праздную и пустую жизнь. И больше всего на свете ему хотелось, чтобы она ощущала то же самое. — Что это за призраки, от которых ты пытаешься скрыться? — зачем-то спросил Киллиан. Эмма моргнула, будто проснувшись, и, накрыв рукой шнурок на левом запястье, отвернулась набок. — С чего ты взял? — хмыкнула она с той беспечностью, с которой говорила на пляже. Однако теперь он слышал в голосе едва уловимые нотки ее нерассказанной истории. — Ты будто открытая книга, — Киллиан усмехнулся и привстал на локте, чтобы заглянуть ей в лицо. — Тоже мне умник нашелся, — Эмма недовольно нахмурилась и несильно толкнула его в грудь, намереваясь подняться. — И, к твоему сведению, у тебя там тоже далеко не код да Винчи. Но я в твою жизнь, заметь, не лезу. Киллиан шутливо ойкнул, получив толчок, и откинулся на подушку. — Ну и ладно, — скользнув рукой по лбу и влажным у корней волосам, он шумно выдохнул и устремил взгляд в потолок. — Но знаешь, я просто подумал… Призраки боятся света, — Эмма, закутанная в гостиничный халат, застыла на полпути к ванной и недоуменно на него посмотрела. Киллиан криво улыбнулся и пожал плечами. — Это так, вдруг ты не знаешь или забыла. Она смерила его долгим настороженным взглядом, медленно кивнула и отвернулась. — Ладно, странный парень из кофейни, буду иметь в виду, — раздалось из ванной прежде, чем зашумела вода. Киллиан понятия не имел, придала ли она значение его словам, думала ли вообще о произошедшем, и что творилось в ее голове в течение этих нескольких минут. Но когда Эмма вернулась в комнату, шнурка на левом запястье уже не было.