As if there’s no such thing as tomorrow As if there’s no such thing as a “next time” Right now, in front of my eyes, everything without you Is a terribly pitch-black darkness I say it like a habit We won’t work in the end Even so, I keep hoping As long as I’m with you in the end as well, I’m okay Even if I knew already I can’t stop (BTS — House of Cards)
Рваный вдох срывается с губ, проскальзывает сквозь полутьму и прохладу и быстро теряется в шуме ночного Сеула. Разбитые губы с запёкшейся на них кровью подрагивают то ли от холода, то ли от душащих изнутри эмоций. От каждого вдоха через нос где-то изнутри по горлу медленно стекает кровь, которая всё не может никак остановиться. Шатен вытирает тыльной стороной ладони под носом, размазывая по и так уже окровавленной руке новую порцию тёмной, отдающей железом жидкости. Пальцы дрожат. Они трясутся так сильно, будто бы у парня ломка, да и сам он содрогается всем телом похуже нуждающегося в дозе наркомана. Слёзы стоят поперёк горла. Шатен кашляет в ладонь, орошая кожу кровью, но легче совсем не становится — дышать всё так же сложно. Он бы заплакал, да только слёзы идут с трудом. Минут тридцать назад он плакал как ребёнок, забиваясь в угол, пытаясь уползти от своего мучителя, своего любимого мучителя, а сейчас ни слезинки не может выдавить из себя. А грудь дерёт. Дерёт нещадно. Разрывает изнутри от боли, физической и моральной, и холода, внешнего и внутреннего. Шатен жутко хочет избавиться от этого поганого чувства, да только оно стало уже таким родным за последние три месяца, будто бы неотъемлемой частью самого парня. Остаётся только терпеть. Терпеть, стиснув зубы, как и всегда и тихо шептать себе: «Не обращай внимания». И от этого становится лишь хуёвее. Вглядываясь в полутьму, пытаясь отвлечься на ярко-горящие неоновые вывески вдали, Лу не заметил, как начал зубами обламывать ногти на левой руке. Он попытался себя остановить, отняв ладонь ото рта, да только лишь поморщился от пронзившей руку колющей боли и забил. Промелькнувшие перед глазами воспоминания недавней ситуации, его жалкие попытки скрыться за хрупкими ладонями, грёбанные всхлипывания, звучащие резко и отвратительно в относительной тишине комнаты — всё это вновь было за секунду откинуто в сторону с желанием поскорее забыть данный кошмар. Но не забывалось. Кадры сменяли друг друга подобно в калейдоскопе, и Лу не нужно было закрывать глаза, чтобы их видеть. Мы сами загоняем себя в ловушку, запираем в клетку, а затем льём слёзы и ломаемся от боли, от страданий, не имея сил бросить всё, сбежать и больше ни разу не оглянуться назад. Лухан запер себя сам, отдал ключи единственному человеку, который этого не заслуживал, а сейчас вот с трудом дышит, с трудом проглатывает противную, тошнотворную кровь, бегущую из его разбитого носа, с трудом хватается тонкими пальцами за перила на крыше и давится своей болью. Глупый влюблённый школьник, решивший три месяца назад, что сможет перевоспитать конченого, самовлюблённого студента, пусть их первая встреча и была чем-то спонтанным, случайным. Лухан тогда неловко топтался около университета Ёнсан, терпеливо ожидая, когда же у низенькой студентки с четвёртого курса закончится лекция. Хваён обязала дирекция заниматься распределением иностранных учеников по обмену по выделенным небольшим квартиркам, так что теперь со всеми вопросами касаемо жилья или же своего соседа Лухан вынужден обращаться напрямую к девушке, которая сама приехала в Корею восемь лет назад по специальной программе, как и Лу. Шатен не стал бы тогда тратить время на ожидание, если бы не его сосед, которого по непонятным причинам депортировали обратно в Китай. Лухан-то был совсем не против жить в одиночку или же мог спокойно уехать обратно к себе на родину, ведь время от времени жизнь в Корее казалась ему самым глупым решением, что он принял за всю свою короткую жизнь. Но какой нормальный человек откажется пожить вдали от родительской опеки, полностью предоставленный сам себе? Кто променяет свободу на железные кандалы родительского пристального контроля, если однажды уже почувствовал её? Хваён опаздывала на целых двадцать минут, когда Лу напрямую столкнулся с человеком, перевернувшим всю его спокойную, серую жизнь в незнакомой стране с ног на голову. Он медленно спускался по лестнице вниз, небрежно смахивая лезущие в глаза угольно-чёрные волосы и выпуская через нос белёсый сигаретный дым. Лухан тогда невольно поёжился, но не из-за прохладного мартовского ветерка, а из-за пронзительного взгляда узких тёмных глаз, впившихся в него. Шатен в тот день не один раз почувствовал на себе насмешливые, надменные взгляды, ведь он напоминал белую ворону в своей тёмно-синей школьной форме среди одетых в свободном стиле студентов. Но взгляд четверокурсника пробирал до самых костей, и Лухан невольно вжал голову в плечи, словно провинился в чём-то перед ним. Лу отлично помнит резкий, раздражающий ноздри запах сигарет, ведь парень выпустил лёгкую струю дыма прямо в лицо младшему. А ещё ту насмешливую ухмылку на чужом лице, когда студент прошёл мимо него, довольно-таки сильно задев плечом. До жути красивый и пугающий четверокурсник появился на пороге его небольшой квартирки на крыше трёхэтажного кирпичного дома светло-серого цвета тем же вечером. Три громких удара разорвали воздух, заставили Лухана испугано вздрогнуть и неосознанно схватиться сильнее за кухонный нож. Он не хотел подходить к двери, но всё же подошёл и открыл, как бы сильно сознание ни кричало ему не делать этого. Парень вальяжно вошёл в маленькую квартирку без разрешения, лишь смерив поражённого Лухана пустым, ничего не выражающим взглядом и слегка задев того плечом, как и сегодня в полдень. Китаец не мог и слова сказать и машинально закрыл дверь, будто это было не первое появление четверокурсника у него дома. Студент замер на месте и неожиданно развернулся, отчего Лухан чуть не врезался в него, если бы не затормозил в последний момент. Мурашки вновь прошлись по всему позвоночнику младшего и с такой силой ударили в голову, что он заметно поёжился, вызвав у черноволосого слабую улыбку. У Лухана крутились в голове миллионы мыслей, миллионы слов и фраз, но он мог лишь молчать и пристально рассматривать лицо четверокурсника, будто бы стараясь его лучше запомнить. И парень в ответ делал то же самое, скользя своим ледяным взглядом с ног до головы Лу. Говорят, нельзя полюбить человека, толком его не узнав, но стоило старшему вновь ему улыбнуться, как Лухан осознал, что ничто его уже не спасёт от этого, чёртова неизведанная ранее пучина медленно затягивала его в свои владения, погружала во мрак. Шумно шмыгнув носом, шатен пару раз с трудом моргнул, отгоняя от себя воспоминания о том прохладном, но солнечном дне в начале марта. Всё ещё трясло, и ныла каждая клеточка тела. Теперь текли слёзы: скапливались, закрывали пеленой глаза и затем скользили по щекам вниз к подрагивающему подбородку. Лухан бы не открыл дверь, вернись он в тот чёртов март, в тот чёртов день. Он бы не позволил себе потонуть в этом человеке с головой. Он бы не смел так быстро сдаваться. Он бы не позволил вновь заковать себя в цепи грёбанного контроля. Сехун был хуёвым человеком. Первым хуёвым человеком в его жизни, от которого невозможно было найти силы на побег. Хуёвым с первых секунд и до последних. Тогда, одиннадцатого марта, он пришёл вечером и отлично показал Лухану настоящего себя, свои желания и требования. Младший не смог даже его имени узнать тогда (узнал лишь позже). Старший был слишком занят, стягивая с него одежду, вдавливая всем телом в грустно поскрипывающую кровать, исследуя каждый сантиметр его кожи своими длинными и слегка грубоватыми пальцами. На тихую, неуверенную фразу шатена: «Меня Луханом зовут», он тогда ответил грубым: «Да мне похуй». Сехуну слишком часто было на всё похуй. Чересчур часто. Казалось, ни одна фраза Лухана, адресованная к старшему, не обходилась без ледяного ответа «да мне похуй», от которого слёзы неожиданно подступали к самому краю горла, пережимали так сильно, что дышать становилось сложно. Сдерживаться не было сил. Оставалось в ответ шептать себе «не обращай внимания» и поспешно отворачиваться, чтобы старший не заметил перемены в лице. Для него не существовало понятия человеческой свободы, касательно персоны Лухана. Он не принимал отказа, не терпел лжи, когда ему противоречили или заставляли ждать. Он ненавидел, когда Лухан вырывался, вёл себя как девчонка, ударяясь в слёзы, когда сдерживать стоны боли больше нельзя было, когда реально Лу больше не мог терпеть. На все просьбы о более медленном темпе, о меньшем количестве грубости в прикосновениях и движениях младший вновь получал сухое «да похуй», и отлично понимал, что Сехуну на самом деле глубоко насрать на его мнение. Для Се имели значения лишь собственные чувства и ощущения, реализация собственных желаний, нежели беспокойство за душевное или физическое состояние Лухана. Сехун был хуёвым человеком. Настолько хуёвым, что Лухан бы, не задумываясь ни на секунду, пристрелил его, если бы не любил этого сбрендившего, повёрнутого на контроле и жестокости ублюдка. Настолько хуёвым и непредсказуемым, что страшно становилось, что опасно было находиться с ним рядом. Да только не было сил уйти. Лухана пробила крупная дрожь. Он поёжился от прохладного ночного ветерка, но прохлада волновала его в последнюю очередь. Каждая клеточка тела жутко ныла от распирающей её боли. Кровь, благо, перестала течь, застыла, превратившись противную, отдающую медью корку на коже. Она застыла даже на ладонях, слегка склеила дрожащие пальцы между собой, но тихо треснула, рассыпала по коже тысячи мелких трещинок, когда Лухан слабо сжал кулаки. Чтобы достать из кармана помятую пачку сигарет, пришлось очень сильно постараться — руки-то тряслись. Дрожь пробила и губы, как только меж ними оказалась зажата толстая потрёпанная сигарета. И сколько бы Лухан ни щёлкал колесом зажигалки, ни о каком пламени не могло быть и речи, лишь жалкие мелкие искры, да сыпалась с пальцев застывшая кровь. Такие же жалкие и мелкие, как и сам Лухан. И шатен психанул. И без того помятая сигарета оказалась за секунду разорвана в клочья. Лухан же громко закричал в относительную темноту ночного, неспящего Сеула и со всей силы зашвырнул зажигалку вперёд, подальше от себя. Она ударилась о кирпичную стену соседнего дома и разбилась в дребезги, повиснув в воздухе на пару секунд ярким шаром из искр. Горло теперь саднило, будто кто-то скрёб по нему острыми когтями, а руки ныли от усталости. Лухан разревелся. Разревелся от собственного бессилия, от того, каким жалким он смотрелся со стороны. Разревелся, поставив ноющие от боли локти на железную перегородку, такую же обшарпанную, облезлую, как и он сам. Но сердце грела мысль, что Сехун не будет на него кричать, не будет размахивать кулаками, не будет унижать своими пропитанными ядом, презрением и яростью словами за очередную попытку покурить. Лу был рад, что Се вновь не увидел его с сигаретой в зубах. Честно, ему хватило того раза. Лухан пытался отползти назад, но Сехун крепко впился пальцами в его лицо, сдавил так сильно, что онемели кости челюсти. На глазах выступили слёзы, и младшему не хотелось плакать перед парнем, лишь бы снова не выслушивать едкие комментарии в сторону его педиковатости, но было слишком унизительно больно, чтобы хоть как-то контролировать себя. Чужая злость переливалась сквозь подушечки пальцев на кожу: Лу отлично её чувствовал, как и через взгляд, готовый испепелить на месте. Лухан чувствовал её запах в воздухе. Ярость, смешанная с его собственным страхом, который никак нельзя было спрятать. — И как тебе? — прошипел Сехун, притянув младшего как можно ближе к себе, что шатен уловил терпкий и привычный запах сигарет от парня. — Понравилось? Лухан отрицательно закачал головой, насколько позволило зажатое в тисках чужих пальцев собственное лицо. Слёзы невольно текли по щекам, но Се будто бы этого не замечал. Его губы, конечно, изогнулись на секунду в презрении, но затем на лице вновь возникла ледяная маска а-ля «да мне похуй». — Может, — парень медленно достал сигарету из пачки свободной правой рукой, — мне разодрать эту хуйню в клочья, засыпать тебе в глотку и поджечь, чтоб неповадно было? Лухан усиленно закачал головой, покрывшись противными, острыми мурашками от низкого, хриплого шёпота. Он дрожал от страха, ведь впервые увидел Сехуна в гневе, цеплялся за его левую изящную руку, крепко держащую его подбородок, и с мольбой смотрел на любимого человека с колен сквозь пелену слёз. Старший оттолкнул шатена от себя так сильно, что Лухан пролетел через половину комнаты и врезался в маленький кухонный стол, ударившись затылком об ножку. Се потёр лицо руками, шумно вздохнув, полез в карман и достал синюю пачку сигарет, свою любимую марку, с которой никогда не расставался. Он закурил, вдохнув в лёгкие как можно больше сизого никотинового дыма и выпустив его тонкой длинной струёй в потолок. Лухан сжался всем телом, забито глядя на Сехуна, всё не двигаясь с места. Старший неожиданно посмотрел на него. Хоть в его взгляде ярость заметно уменьшилась, шатену всё равно было страшно. Лу невольно сильнее придвинулся к ножке кухонного стола, стоило Сехуну сделать пару шагов в его сторону. — Послушай, — Се присел на корточки около замершего Лухана, чьё сердце готово было взорваться с минуты на минуту. — Если ещё раз увижу тебя вот с этим, — он показал на сигарету, тлеющую между его длинных аристократически-бледных пальцев, — если только узнаю, что ты вдохнул эту дрянь в свои лёгкие ещё раз... — Сехун ласково и осторожно прикоснулся к покрасневшей коже на линии подбородка Лухана, но младший испугано отшатнулся, не сводя огромных тёмных глаз с бесстрастного лица парня. — Я реально запихну это тебе в глотку и подожгу. Уяснил? Лухан смахнул слёзы с щёк и зачем-то качнул пару раз головой. Этот разговор произошёл полтора-два месяца назад или где-то около того, но воспоминания и ощущения, тот страх и стыд всё равно ощущались ярко, будто бы это произошло только сегодня. Лу ведь всего семнадцать лет. Легко ли быть школьником в приличной сеульской школе, являясь при этом китайцем? Легко ли жить вдали от семьи и решать все свои проблемы самостоятельно? Легко ли сдерживать в себе истерику, отлично понимая, что человеку, которого ты любишь всем своим юным и неокрепшим сердечком, впервые любишь, попросту похуй на тебя? Кто ж тут не закурит. И Лухан ведь тогда только попробовал, сделал одну чёртову затяжку и тут же затушил сигарету, отхаркивая едкий дым, скользящий по горлу изнутри. А Сехун всё равно почувствовал запах, хер пойми как почувствовал и взбесился. Это сошло бы за чёртову заботу, странную и ёбнутую, если бы Сехун не перегибал палку в своих действиях. Лухана затрясло с новой силой. Он, что было сил, вцепился в свои и без того растрёпанные волосы, но тут же отпустил, нащупав подушечками правой руки кровоточащую шишку ближе к затылку. Перед глазами промелькнуло воспоминание о том, как его довольно ощутимо приложили головой о стену (случайно или нет — не известно), и Лу сильно зажмурился. Пытаясь отогнать эту болезненную, отвратительную картинку, он незаметно погрузился с головой в другую, месячной давности, от которой до сих пор просыпался по ночам. Мысли в голове путались. Они переплетались между собой, образовывали странный рисунок, резной, узорчатый, и никак не хотели разъединяться. Лухан выпил совсем немного, но с непривычки даже этого стало достаточно для того, чтобы давление подскочило и теперь упрямо било в висках и внизу живота, язык начал слегка заплетаться, а мир вокруг стал слишком ярок, громок, он стал слишком раздражающим, действующим на и так истерзанные Сехуном нервы. Музыка в наушниках стучала, казалось, с каждой секундой всё сильнее, но переключить её не хватало желания. Раньше бы Лухан вдумывался в слова, пытался уловить хоть как-то смысл, но сейчас он просто был не в состоянии, поэтому позволял тяжёлым басам и слегка грубоватому голосу рэпера нести его прямо по течению, на волнах чужих эмоций, в неизвестность. Шаг за шагом, медленно и нехотя, Лухан поднялся наверх, на крышу, где располагалась его квартирка. Он с трудом переставлял ноги, даже не смотря на бетонные ступеньки, ведь всё его внимание привлекал чересчур яркий, даже своим светом бьющий по глазам, экран мобильного, на котором уже несколько минут горел лишь один контакт. Лухан силился назвать на «вызов», да только постоянно себя останавливал. «Не стоит ему звонить сейчас, — думал парень, преодолевая последние десять несчастных ступенек. — Уже одиннадцать вечера. Да и он приказал никогда не звонить ему». Лухан, насупившись и убрав всё же телефон в карман, окончательно поднялся на крышу, зашёл за угол и замер, не вытаскивая из ушей наушники. Незнакомая, совершенно новая песня (норвежская, судя по словам) ударила по Лу, заставив его покрыться мурашками с макушки до кончиков пальцев на ногах. Он ведь добавил эту песню, прослушав только один раз, из-за того, что она очень сильно напоминала ему о Сехуне, пусть перевод он так и не потрудился узнать — хватило, пожалуй, одной лишь мелодии и подачи исполнителя. «Судьба?» — пронеслось у парня в голове, и он невольно улыбнулся. Сехун сидел на корточках около его двери, копался в своём телефоне и безмятежно затягивался сигаретой, истлевшей примерно наполовину. Он ещё даже не заметил пришедшего Лухана, позволив младшему с минуту любоваться его идеальным, прекрасным профилем, опутанным вечерними тенями, плавно перекатывающимся под бледной кожей острым кадыком и тонкими, пересохшими губами, которые бережно, аккуратно обхватывали фильтр. — Что ты здесь делаешь? — невольно вырвалось у младшего, прежде чем он остановил себя и разрушил эти прекрасную тишину и атмосферу абсолютного спокойствия. Сехун, лениво смерив парня взглядом, поднимается на ноги (его колени слегка хрустят от этого), делает последнюю глубокую затяжку и кидает сигарету на пол, тут же придавливая её носом кроссовка. Лухан подходит ближе; в его ушах всё ещё звучит мистическая, завораживающая норвежская песня, но теперь один из белых наушников беспечно болтается где-то на уровне живота. Се выпускает сизый дым в ночное небо сквозь практически полностью сжатые губы и, чуть наклонив голову вбок, переводит взгляд на парня перед ним. — Где ты был? — В голосе слышится сталь, лёгкое раздражение. Сехун, нахмурившись, принюхивается, а затем в его глазах вспыхивает странный огонёк, таинственный и пугающий. — У одноклассника был день рождения. Посидели немного. — Лу опускает голову, словно стыдясь сделанного, хотя ничего противозаконного не произошло. — Ты долго здесь сидел? — Неважно, — сухо бросает Сехун, а затем стискивает зубы так, что желваки начинают ходить на его скулах и отбрасывать пугающие тени на и без того устрашающее лицо. — Открывай, поговорить надо. Лухан всего лишь кивает, копается несколько секунд в портфеле, пока не подцепляет самым краешком ногтя ускользающую металлическую связку. Сехун дышит ему в затылок, шумно и грузно. От него развит раздражением, и у Лу ледяные мурашки бегут по позвоночнику из-за его дыхания. И как только парни заходят в квартиру, дверь с оглушающим грохотом захлопывается, щёлкает замок, и Лухан оказывается за секунду прижат к стене. Рюкзак грузно падает на пол, следом со звоном шлёпаются и ключи. — Ты пил? — Обычный вопрос, но от интонации Сехуна младшего начинает трясти и он невольно вжимает голову в плечи, потупив взгляд. — Серьёзно, Лухан? Курение, а теперь алкоголь? — Прости, — тихо шепчет Лу, не поднимая взгляда, — я... — Фраза обрывается из-за неожиданной пощёчины, и голова парня непроизвольно дёргается вправо. — Я не выпил так много. — Его голос пробирает дрожь и ещё большая неуверенность. Он боится даже посмотреть на Сехуна, безо всякого взгляда прекрасно чувствуя его злость. — Всего пару бокалов. Длинные изящные пальцы оказываются на чужой шее и впиваются в неё, сжимая, что есть сил. Лухан резко выдыхает и распахивает пересохшие губы, пытаясь ухватиться за ускользающий воздух, но у него ничего не получается. Шатен боится старшего. Боится до чёртовой дрожи в коленках, до мокрых от пота ладоней, до глухого и зашкаливающего сердцебиения, ощущаемого где-то на уровне пяток, до неприятных мурашек, скребущихся изнутри черепа. Боится, но не противится происходящему, потому что уже привык, что Сехун выходит из себя и поднимает на него руку. «Главное — не расплакаться, и всё будет хорошо», — мысленно уверяет себя парень, стуча распахнутой дрожащей ладонью по стене, к которой прижат. Вцепиться же в руку Сехуна ему что-то не позволяет. — Помнишь, что я говорил тебе о курении? — пугающим шёпотом произносит Се, приблизившись к чужому лицу так, что младший, даже задыхающийся и перепуганный, дрожащий, может уловить привычный запах сигарет (его любимую марку), смешанный с лёгким, одурманивающим ароматом одеколона. Лухан закивал в ответ, хрипя и силясь не свалиться в обморок от недостатка воздуха; перед глазами, как в карусели, на бешеной скорости носятся разноцветные круги. Се ослабляет хватку лишь на десять секунд, давая парню сделать лишь половину глубокого вдоха, а затем пальцы вновь стискивают кожу, чуть съехав с прошлого места, которое тут же вспыхнуло яркими пятнами от подушечек пальцев. — Теперь мне нужно провести такую беседу и насчёт алкоголя тоже? — шипит Се, ударяя Лухана в живот, но не позволяя ни выдохнуть, ни согнуться. На глазах выступили непрошеные слёзы. Лу хотел бы закрыть глаза, чтобы успокоить себя (хотя кто в такой ситуации вообще может успокоиться?), да только не смел отвести взгляда от совершенного непроницаемого, каменного лица Сехуна. Он словно был безэмоционален внешне, но его зашкаливающая злость всё равно чувствовалась и вселяла страх. — Теперь будем вливать в тебя эту дрянь, пока ты не захлебнёшься? — прохрипел Се, перехватив парня за грудки, а затем отшвыривая в противоположную от себя сторону, в центр комнаты. Упав и больно стукнувшись копчиком, Лухан, гонимый инстинктом сохранения, хрипел, пытаясь восстановить дыхание, сбившееся окончательно и бесповоротно, и пятился назад, не поднимаясь на ноги, стуча мокрыми от пота ладошками по старому, потерявшему свой прежний насыщенный цвет линолеуму. Он молчал, дыша, широко раскрыв рот, и большими от страха глазами следя за приближениями Сехуна к нему. — Но что будет потом, а? — продолжал Се, скидывая кожаную куртку прямо на пол. — Наркотики? Татуировки? Позволишь незнакомым мужикам трахать тебя в задницу без резинки? — На последней фразе он заметно поморщился, но маска ледяного спокойствия за секунду вернулась на место. Лухан упёрся спиной в край своего комода. Дальше ползти было некуда. Дыхание так и не восстановилось: он продолжал дышать рвано, словно запыхавшаяся от долгого бега собака. Бледную шею украшала россыпь алеющих следов, точно повторяющих очертания пальцев Сехуна. — Я не слышу ответа, чёрт побери! — повысил голос старший, хрустя суставами пальцев. Он всегда так делал перед тем, как ударить Лухана, своего рода традиция. Только на сей раз удара не последовало, потому что Се остановился за несколько метров и замер, прожигая парня ледяным, колючим взглядом. — Или всё будет в обратной последовательности? — Нет, — сломлено прошептал Лухан, прижав колени к груди и как можно плотнее придвинувшись к комоду. — Этого больше не повторится. Ничего такого никогда не случится. Сехун хмыкнул, оглушающе громко, что стало ещё одним показателем его бьющей через край злости. Он не поверил, и Лу отлично это почувствовал, лишь сильнее сжавшись в небольшой клубочек. — Знаешь, насколько жалко ты сейчас выглядишь, маленький пидорок? — В ход пошла артиллерия средней тяжести, но даже она за раз выбила почву из-под ног младшего. Лухану захотелось закрыть уши руками, зажмурится, лишь бы только не слышать последующих оскорблений. В памяти были ещё свежи недавние (всего лишь четырёхдневные) их нежные объятия на кровати, лёгкие поцелуи на коже; то, как Се перебирал волосы младшего, ласково смотря на него. — Жалко и мерзко, со своим-то побитым взглядом невинного ребёнка, коим ты уже не являешься. — Давай... — неуверенно начал Лухан, но тут же заткнулся, поняв, что собирается сболтнуть лишнего, после чего может и поплатиться. Прождав с минуту, но ответа так и не получив, Сехун произнёс: — Продолжай, пидорок. Чего ты хочешь? Я весь во внимании. — Он сделал несколько шагов к нему, и невольно Лу вздрогнул, всё ещё боясь отвести взгляд. — Поднимись и скажи мне в лицо, что хочешь. Поднимайся же, ну! Лухан неуверенно поднялся на ватные ноги, и Сехун подошёл к нему ещё ближе, прямо вплотную. Глубокий, насыщенный запах сигарет и одеколона вновь опутал младшего, словно заключая в кокон из любимого смешенного, немного резкого, такого мужского аромата. Се сжал чужой подбородок пальцами, слегка царапнув ногтями кожу, и задрал его, вновь устанавливая с младшим потерянный на несколько секунд зрительный контакт. Губы Лу задрожали, в горле резко пересохло, а в уголках глаз выступили слёзы. Взгляд Сехуна так и кричал: «Ж а л о к». — Давай просто оставим всё это, — еле слышно произнёс Лухан, осторожно взяв Сехуна за руку. Точнее, ему удалось всего лишь на пару секунд зацепиться только за первые два пальца (указательный и средний), а потом старший раздражённо скинул его руку со своей. — Забудем. Оставим в прошлом. Такого больше никогда не повторится. Я обещаю тебе. — Не повторится? — с усмешкой переспросил Се, небрежно отпуская его подбородок. — Ты уверен? Это ведь повторяется каждый раз. — О чём ты? — так же тихо отзывается Лухан, чувствуя, как Сехун давит на него своим превосходством, своим телом, своим взглядом. Он по инерции отходит назад, пока острый край комода не впивается ему в середину спины, прямо в позвоночник, до боли и тихого хруста. — Я больше не курил. Ни разу! А сегодня... сегодня просто немного выпил на день рождении. Это впервые. — Я не об этом, — резко бросает Се, ставя ладони по обе стороны от Лухана и сильно впиваясь в край комода. — А о твоих трахах с незнакомыми. Младший широко от удивления распахивает глаза и слегка приоткрывает подрагивающие полные губы, покрасневшие от вечного покусывания, покрытые мелкими кровоточащими ранками. — Тебе всего семнадцать, а уже подставил задницу на растление. — Сехун, что ты... — Лу запинается, пытается подобрать слова, одновременно сладив с жужжащими в голове мыслями, что с бешеной скоростью кружат внутри. Сехун смотрит на него странно; по его взгляду невозможно понять, что он скажет или сделает дальше. Теперь-то, в ярком свете комнаты, Лу видит, что зрачки у парня расширены настолько, что расстояние между ними и радужками всего лишь миллиметра четыре. — У меня... я... мы ведь... у меня был только ты, — звонким шёпотом подытожил Лухан, прекратив путаться в словах. — А ты думаешь, это отличается? — усмехнулся парень, легко, но настойчиво стянув с чужих плеч чёрную кожаную куртку и позволив ей упасть у самых их ног. — Я — незнакомый мужчина. Ты ничего не знаешь обо мне. Н и ч е г о ш е н ь к и! И позволяешь трахать себя без резинки. Подставляешься сам, когда бы я ни попросил. — Се подцепил ногтями ремень и легко расстегнул его, разрешив ему печально звякнуть в тишине, возникшей между фразами старшего. — Это... это другое, — ответил Лухан, покрывшись противными, мокрыми мурашками. Его маленькие ладошки уткнулись в чужую широкую грудь и попытались отстранить, как только раздался звук расстёгивающейся ширинки на джинсах. — Ты... мы... — Что? Я просто тебя трахаю, когда мне этого хочется. Нет, не тебя, конечно, маленький жалкий пидорок. Когда припечёт. — Не трогай меня, — на выдохе произнёс Лухан, пытаясь оттолкнуть руки Сехуна, когда он начал неумолимо стаскивать с него джинсы. — Что с тобой? Хватит нести чушь! — Чушь? — Се рассмеялся, в очередной раз испугав младшего и ещё сильнее приблизив его к порогу истерики и слёз. — Ты — всего лишь легкодоступный вариант удовлетворения моих желаний. Скажу — отсосёшь. Скажу — встанешь раком и раздвинешь ноги. Всё просто. Мы не встречаемся, потому что я не стал бы встречаться с таким жалким пидором. — Хватит! — повысил голос Лухан, но Сехун уже подхватил его на руки и легко кинул в сторону кровати, прямо на матрас. Младший ударился головой о стену и невольно простонал от боли, потеряв на тридцать секунд способность соображать и ориентироваться вообще. — Уйди, — слабо выдавил из себя шатен, когда Се оказался сверху и ловко скользнул прохладными ладонями под серую толстовку, пустив по чужой коже ещё одну порцию мурашек. — Если при курении, я буду засыпать тебе в глотку сигареты и поджигать, а от алкоголя — топить в нём, то что же будет из-за траха? Се резко дёрнул чужие джинсы вниз; ткань натянулась и хрустнула. Лухан попытался отползти подальше от будто обезумевшего старшего, но только ускорил снятие штанов, из которых он и так вечно чуть ли не выпрыгивал, так как на нервной почве от вечных побоев, странного обращения и грёбанной болезненной любви сильно похудел. Грубая ткань соскользнула с ног без тени сопротивления, а Сехун отросшими ногтями оцарапал кожу на чужих бёдрах. — Выбить клин клином, — пробурчал Се, словно не замечая, что Лухан извивается на кровати как червяк, пытается вырваться, скинуть его с себя. Парень притянул упирающегося Лу к себе за лодыжку и прижал по рукам и ногам к матрасу. — Разве не так всегда поступают? Лухан, тяжело дыша, испуганно и забито смотрел на Сехуна, совсем слетевшего с катушек. Взгляд его стал бешеным; казалось, зрачки расширились ещё больше, будто полностью завладели остальным пространством, поглотили собой радужку. Его трясло, било крупной дрожью. Он стал сильнее и более раздражённым. По правому виску спустилась вниз мелкая капля пота. Младшего сильным ударом в центр груди заставили упасть обратно на кровать, как только он попытался подняться, воспользовавшись моментом, когда Се стягивал с себя тёмно-зелёную кофту, мягкую на ощупь (так сильно противоречащую его характеру — колкому, ледяному, обжигающему, грубому). Он закашлялся, но попытки вырваться не прекратил. Взглядом Лу зацепился за чужой торс. Некогда идеально ровная, бледная кожа на сей раз была украшена синяками: сине-фиолетовыми, местами бордовыми, больших размеров на рёбрах, под правой грудью, и зеленовато-жёлтыми на груди и один был на левом плече, у самого ската. Парень нахмурился. Судя по цвету кровоподтёков, первое избиение произошло не раньше шести дней назад, а последнее — одного-двух. — Сехун-а... — ТИХО ЛЕЖИ, ПЕДИК! — прокричал Се, и на секунду Лухан застыл, совершенно, окончательно убедившись, что перед ним другой О Сехун, не тот, что был раньше. Пальцы вновь сошлись на горле. Лухан невольно откинул голову назад, вроде бы и открывая больше простора для Сехуна, но на самом-то деле пытаясь уйти от этих прикосновений. Парень вцепился в чужую руку, пытаясь убрать её, но Сехун пригвоздил её к кровати, сильно сжав, впившись в неё ногтями. Несколько слезинок скатились по коже и утонули в разметавшихся по одеялу волосах. — Я... — сломлено произнёс Лухан, сквозь пелену слёз смотря на Се, — я расслаблюсь, правда, не буду сопротивляться. Только... прошу тебя, не будь таким грубым. — Он решил пойти на уступки, хотя ему совершенно не нравилась идея секса с взбесившимся непонятно от чего старшим. Отпустив чужое запястье, кожа на котором тут же покраснела от захвата, Сехун раздвинул стройные, покрытые мурашками ноги Лухана в стороны. Ногти вновь ощутимо прошлись по коже, оставляя длинные ярко-красные следы — Се улыбнулся, смотря на них затуманенным взором. — Это, — он наклонился к самому уху младшего и царапнул ногтями по луханевской шее, — уже я буду решать сам. Главное — держи свой поганый рот на замке. Сейчас тебе не позволено разговаривать. Лухан, отвернувшись лицом к стенке, закрыл глаза, всё же давая волю слезам. Его трясло. Сердце глухо билось о рёбра, нехотя, оно бы с радостью перестало качать кровь, да только никто ему не позволит остановиться. Это не тот Сехун, которого Лу знал. Его поведение в данный момент даже рядом не стояло с прошлым. Лухан-то думал, что хуже не бывает. В повисшей тишине, удушающей и пугающей, раздался звук расстёгиваемой ширинки... Лухан часто-часто заморгал, отгоняя болезненные воспоминания, но они всё продолжали опутывать его со всех сторон. Сначала вспомнились, почувствовались как наяву, грубые прикосновения пальцев, хаотичные редкие удары по рёбрам, укусы; затем боль от грубого секса на сухую, жжение от слёз, которые всё не переставали течь по щекам и впитываться в пропитавшееся потом и слюнями одеяло, а потом ощущение, будто что-то неожиданно оборвалось, и скользить Се внутри стало легче; ощущение крови по внутренней стороне бедра; ускользающий из лёгких воздух, сильный захват пальцев на шее, давящий на кадык. Затем промелькнул перед глазами следующий день. То, как разбитый, полностью опустошённый Лухан проснулся на полу, запутавшийся в одеяле, в котором топил свои слёзы и крики. То, как он не мог подняться какое-то время на ноги, потому что они совершенно отказывались слушаться. То, как неприятно тянуло внизу живота, как ныла поясница, как раздражала застывшая на бёдрах кровь и его сперма. Потом собственное тело, побитое и израненное: следы ногтей по всему телу, наливающиеся синяки на рёбрах, точечная, мелкая россыпь синяков на шее от чужих пальцев, разбитые губы, припухшая скула. Лухан отлично помнит, как разревелся тогда, не вставая, лишь сильнее запахнувшись в одеяло. Шатен не заметил как и в реальности его кожа вновь намокла от слёз. Парень, обессилев, опустился вниз, присел прямо на холодную и грязную поверхность крыши и прижался спиной к стене. Глаза щипало от слёз и крови. Сердце ныло как бешеное, готово было тут же разорваться на тысячи мельчайших кусочков, но почему-то этого не происходило. Его снова затрясло. Он сотрясался от рыданий, закрывая лицо подрагивающими окровавленными ладонями. Лу стонал, хрипел и откашливался, но продолжал рыдать как ребёнок. И он ведь был ребёнком. Обычным школьником из 2-го класса старшей школы, которому не так давно, в апреле, исполнилось всего семнадцать. Одиноким ребёнком в совершенно незнакомом городе, в чужой холодной стране. Лухан нуждался в ком-нибудь, кто сможет успокоить его, согреть и защитить от всего дерьма, творившегося в мире. Он думал, что таким человеком может стать Сехун, да только тот подвёл его, разбил хрупкие детские надежды вдребезги прямо у него на глазах. Он так жёстко проебался со своей первой любовью. По-другому и не скажешь. Лухан думал, надеялся даже, что ему удастся сделать что-то со старшим, как-то его перевоспитать, влюбить в себя, привязать к себе, заставить ценить их отношения, но всё вышло с точность да наоборот. Шатен так и не смог узнать о нём ничего, кроме слухов от одноклассниц и других старшеклассниц, не смог понять, каким человеком на самом деле является Се. Ведь Сехун всегда появлялся на его пороге совершенно разный. Иногда он злился, когда Лухан слишком поздно возвращался с учёбы. Он упрекал младшего, что тот заставил его ждать так долго на улице, хоть Се отлично знал, где лежат запасные ключи от маленькой квартирки. Иногда он был в прекрасном расположении духа — он шутил, улыбался, много расспрашивал о Лухане, его родителях, Китае и учёбе в школе. Он даже выступал инициатором их фотографий, редких сэлфи, сделанных то на его телефон, то на мобильный Лу. Но на следующий день он прилетал, словно злобная фурия, готовая крушить всё на своём пути, прижимал к себе, требовал удалить все их совместные фотографии, если такие остались, проверял, не сказал ли младший кому-нибудь, что между ними происходит. Хотя Лухан и сам не понимал, какие их связывают отношения. Иногда Сехун был нежен и ласков. Каждое его прикосновение, каждый взгляд был наполнен любовью и осторожностью, будто Лу был какой-то хрупкой, хрустальной статуэткой, которая может разбиться за доли секунды. Он позволял целовать его. Сехун даже целовал сам, аккуратно прижимая к краю кухонной тумбочки, столу или стене, или к матрасу, неловко нависая сверху. В такие моменты Лухан поражался, что в Сехуне, в этом чёртовом О Сехуне, грубом, холодном и порой ужасно мерзком, есть столько нежности и любви. В такие моменты Лухану не раз приходила в голову мысль, что старший всё же что-то испытывает к нему, что он не просто легкодоступный вариант удовлетворения сексуальных потребностей (хоть Се часто повторял обратное). Но всё разрушалось в последующие разы, когда Сехун во время секса или же просто, безо всякой причины, не давал касаться себя, не давал целовать. Он шипел, изворачивался, сыпал оскорблениями, сжимал челюсть так, что слёзы невольно выступали на глазах. «Если только посмеешь ещё раз попробовать меня поцеловать, я тебе язык вырву, уяснил?» — Лу отлично запомнил эту фразу, потому что она звучала чаще всего, наравне с «педик», «пидорок», «гомик», «мерзкий», «жалкий» и «да похуй». Сехун повторял эту фразу, специально играясь с бедным влюблённым школьником, который каждый раз вёлся, понадеявшись, что на сей раз Се в хорошем настроении. Он обнимал, ласково и медленно обвивал чужую талию руками, заглядывал в глаза, нежно поглаживая большим пальцем по покрасневшей от смущения щеке, наклонялся близко-близко, позволял Лухану, поддавшись чувствам, самому сделать следующий шаг — поцеловать, — а затем неожиданно бил под дых и шипел в самое ухо эту фразу. Его это забавляло — Лу не сомневался, но всё равно как дурак из раза в раз вёлся. Глупый влюблённый дурачок, готовый отдать всё за капельку нежности со стороны этого ублюдка. Иногда он вообще не появлялся, не звонил, избегал встреч. Если они случайно встречались на улице (Се — в окружении друзей, а Лухан — в гордом одиночестве), то старший прекрасно играл свою роль незнакомца; он даже не смотрел в сторону младшего, которому всегда было сложно опустить взгляд в пол, вжать голову в плечи и пройти мимо шумной, веселящейся толпы. Он выходил из себя, если Лухан звонил ему на сотовый. Пару раз Лу получал за то, что вообще сохранил номер Сехуна себе в телефонную книжку. Се, как казалось младшему, настолько боялся, что кто-то узнает об их связи, что стал параноиком. Он помешался на контроле и поднимал на него руку каждый раз, когда ему в голову взбредёт, что Лухан его обманывает и, как он выражался, «трезвонит направо и налево о том, что они с ним делают». Иногда же он появлялся избитый на пороге его квартиры. Точнее, он приходил и садился в самом углу крыши, прижав колени к груди. Он сидел тихо-тихо, пока Лухан, вышедший выкинуть мусор, не замечал его. В такие моменты Сехун не был похож на обычного себя. Он вёл себя пугающе, он был испуган, как маленький мальчик, он был тихим, словно мышка, не говорил ни слова... Но за него говорила кровь, застывшая на лице и руках, ссадины, царапины и синяки по всему телу. За него говорил его взгляд, от которого ледяные мурашки сковывали каждую клеточку тела и хотелось разреветься от бессилия. Лухан же никогда не спрашивал, откуда именно появлялись эти синяки, ссадины, царапины, откуда эта кровь, из-за чего. Он поклялся самому себе, что больше никогда не спросит Сехуна об этом, потому что отлично помнит, что было, когда Се впервые появился на его пороге в таком сломленном состоянии. Лухан, лениво развалившийся на кровати, пустым взглядом следил, как картинки на ноутбуке сменяют друг друга. Если вначале фильм показался ему интересным, то ближе к середине чужая драма стала его утомлять и даже раздражать. — Боже, он бросил меня, — язвительно передразнил главную героиню Лухан, скорчив рожу. — Что же я теперь буду делать? Без него моя жизнь кончена. — В сердцах Лу сплюнул в сторону, ведь его затошнило от подобного. Парень готов был влезть в фильм (не зная как, но всё же) и отвесить главной героине, безнадёжно глупой и раздражающе слащавой, пару пощёчин. — Что ты, — он с презрением уставился на красивую девушку на экране, которая лила слёзы над фотографией своего парня, — можешь вообще знать о страданиях? Любить человека, для которого ты — ничего не значащий мусор, легкодоступный вариант для удовлетворения сексуальных потребностей. Любить человека, который в один момент предельно нежен, ласков и осторожен с тобой, целует так, что голова тут же начинает кружиться, обнимает так, что косточки невольно приятно трещат, а в другой — размахивает кулаками, сыплет оскорблениями и поступает так, что хочется вскрыть себе вены на руках или же повеситься. Любить человека, которого никогда не удастся подержать за руку на улице, не удастся просто прогуляться с ним рядом, если даже и не касаясь. Любить человека, который испытывает к тебе глубочайшее презрение, но всё же не отпускает, велит всегда быть где-то поблизости, мало ли что. Любить человека, с которым страшно оставаться наедине, потому что не знаешь, что он может выкинуть в следующую секунду — поцеловать или раскроить тебе череп о пол. Вот они, душевные страдания. А то, что показывают сейчас в корейских фильмах — лишь жалкое подобие для тринадцатилетних девочек, которые ещё ничего не смыслят в реальных отношениях и готовы плакать даже над таким. Лухан в очередной раз содрогнулся всем телом, вспомнив, что Сехун сделал с ним за невинное празднование дня рождения одноклассника, где он немного выпил, где-то с полторы недели назад. Вот они, душевные страдания. Вот он, дерьмовый выбор, ебанутая во всех своих проявлениях любовь. Позволять так с собой обращаться и не иметь сил разлюбить, оставить такое в прошлом. Лу с такой силой стукнул по «пробелу» на клавиатуре ноутбука, что кнопка невольно запала. Парень резко сел прямо и потёр лицо своими маленькими ладошками. Как бы он ни пытался выкинуть всё это из головы, забыть, жить дальше, но память неустанно возвращала его в тот вечер, в то количество боли и унижения, что он испытал. И ведь после того раза Сехун ещё не приходил к нему. Ходили слухи, что он и в универе не появлялся эти чёртовы одиннадцать дней, что его никто не видел вообще. А Лухан оказался настолько тупым, что даже сейчас потянулся к своему мобильнику только, чтобы набрать его номер и убедиться, что с ним всё в порядке. А ведь именно Сехун должен был сделать этого, именно он должен был позвонить или навестить человека, с которым сотворил подобное. Снаружи слышится грохот — деревянные ящички, поставленные с самого края его квартиры, неожиданно рассыпались по полу. Лухан откладывает телефон в сторону, на экране которого всё ещё горит открытый «контакт» быстрого набора, всё ещё горит слово «хён». Он медленно поднимается, поправляет задравшиеся выше щиколоток домашние растянутые штаны и осторожно, испуганно, направляется к двери. Теперь снаружи слышится треск — один из ящиков сталкивается с кирпичной стеной и ободранным временем ограждением на крыше и разбивается вдребезги. Лухан вздрагивает у самого выхода, услышав этот звук, но всё равно, хоть ему и жутко страшно, отпирает дверь, слегка открывает её и выглядывает на улицу, просовывая в небольшой просвет между косяком и дверью голову. Но он выходит наружу полностью, широко распахнув дверь, как только видит, что к стене его небольшой квартирки на крыше спиной прислонился Сехун, а рядом раскиданы ящики, о которые он, видимо, запнулся или с которыми он, видимо, столкнулся. — Сехун? — тихо зовёт Лухан, но старший никак не реагирует на его слова. Он продолжает сидеть на холодном полу, прижав колени к груди, и пялиться на носы своих кроссовок. — С тобой всё хорошо? Шатен подходит ближе, шлёпая босыми ногами по ледяной поверхности крыши (он вышел, даже забыв надеть тапочки). Лу присаживается на корточки прямо напротив Сехуна и только сейчас замечает, что лицо четверокурсника залито застывающей в прохладе апрельского вечера кровью. — Сехун-а, — невольно вырывается у него печальный вздох, и Лу тянется своими неожиданно задрожавшими пальцами к чужому лицу, — боже мой, что произошло? Сехун молчит, но позволяет прикоснуться к себе, позволяет приподнять лицо к тусклому свету наружной лампочки под самой черепичной крышей квартиры. Пальцы Лухана тут же покрываются ещё не до конца застывшей кровью, но он даже не обращает на это внимание. Лу пододвигается ещё ближе к парню, шокировано осматривая каждый сантиметр чужого лица и тяжело дыша сквозь распахнутые в немом удивлении пухлые губы. Он чувствует слабый запах алкоголя, резкий, но такой уже привычный, знакомый, только не придаёт этому значения. — Сехун-а, ну, не молчи, — с дрожью в голосе шепчет младший, хаотично скользя взглядом по лицу Се. Он видит содранную кожу на левом виске и подбородке ближе к левому уху, видит кровоточащую неглубокую царапину на правой скуле, видит разбитые, потрескавшиеся губы, сухие, но покрытые кровью. — Господи, не пугай меня так. — Слёзы дерут горло изнутри, и голос Лу неожиданно ломается. Четверокурсник поднимает глаза на младшего, и Лухану приходится закусить до боли нижнюю губу, чтобы сдержаться. Сехун посмотрел на него так потерянно и забито, словно брошенный маленький щенок (хотя, ему больше подойдёт сравнение с грустным, всеми брошенным лисёнком), что Лу стало страшно, и вся обида за ситуацию, произошедшую одиннадцать дней назад, молниеносно отошла на задний план. — Ты... — Лу запнулся и прокашлялся, чтобы его голос не звучал так хрипло и сломлено, — можешь встать? — Сехун в ответ медленно кивнул, слегка поморщившись и прищурив, видимо, от боли узкие глаза. — Давай зайдём в дом. На улице прохладно, ты можешь простудиться. Сехун смерил младшего недоумённым взглядом, особенно его босые ноги, пальцы на которых невольно сами подрагивали от холода, приоткрыл было рот, чтобы что-то сказать, но Лухан уже начал поднимать его, осторожно поддерживая за руки. Медленно, шаг за шагом, они всё же дошли до двери, а затем и до стула рядом с маленьким кухонным столом. Лу аккуратно усадил старшего на сиденье и тут же забегал по квартире, разыскивая аптечку, которую закинул чёрт знает куда. Сехун провожал взглядом каждое его резкое, быстрое движение. Когда же Лухан сел напротив, пододвинув второй стул как можно ближе к Се, он заметил, что разбитые, окровавленные губы старшего подрагивают. — Тебе холодно? — тихо спросил Лухан, удобнее устраиваясь между разведённых в стороны стройных, длинных ног старшего, но Се слабо покачал головой из стороны в сторону. — Точно? Как долго ты просидел там, снаружи? Сехун неоднозначно передёрнул плечами, но тут же снова поморщился и прикрыл глаза, слегка опустив вниз подбородок. Лухан ласково заключил чужое лицо в свои ладони, приподнял и попросил, чтобы парень посмотрел на него, что Се нехотя, но сделал. — Я обработаю, но будет сильно щипать. Ты ведь потерпишь, да? — Черноволосый парень осторожно кивнул, стараясь особо не тревожить, по-видимому, пострадавшую шею. — И разговаривай со мной, ладно? Не молчи только. Не пугай меня ещё больше. — На это Се не ответил, лишь отвёл взгляд в сторону и облизнул окровавленные губы. Лухан смочил маленькую мягкую тряпочку в глубокой миске с водой, а затем ласково принялся смывать кровь с любимого, когда-то прекрасного лица. Вода постепенно окрашивалась в светло-розовый цвет, как и тряпка в руках младшего. Чем больше крови смывал Лухан, тем больше покрасневшей от ударов кожи открывалось на чужом лице. Лу увидел даже лёгкие очертания будущих синяков, покрывающих чуть ли не всю кожу. У шатена задрожали губы, и слёзы заволокли глаза, но он, отвернувшись на секунду, быстро-быстро заморгал, пытаясь успокоиться. Покрытая застывшей кровью ладонь Се накрыла чужое колено и слабо сжала, будто в знак поддержки. И стоило Лухану вновь посмотреть на старшего, как он, поджав губы, отрицательно покачал головой (только вот парень не понял зачем). Семнадцатилетний школьник ласково убрал чужие чёрные как смоль волосы назад, открывая больше кожи лица, поднялся на ноги и еле слышно попросил запрокинуть головы, чтобы испачканные кровью, спутанные волосы не падали обратно. Се подчинился и осторожно приблизил Лухана к себе, нежно, но всё же капельку настойчиво сжав его ноги немного выше коленей. — Слышал, ты не ходил в университет, — тихо произнёс Лу, смачивая ватный диск перекисью. Дрожь поднималась откуда-то изнутри, из глубины, из израненной, побитой жизнью души, ведь Сехун всё продолжал держать его, цепляться за его ноги, будто опасаясь, что парень может уйти. — Об этом все в школе судачили. Девчонки, в основном. — Парень аккуратно провёл по содранной коже с левой стороны, еле её касаясь, и тут же подул на неё, потому что Се стиснул его ноги сильнее, при этом поморщившись. Затем он проделал то же самое с его подбородком и неглубокой царапиной на правой скуле. — Что случилось? Почему ты не ходил? Вам ведь до экзаменов осталось чуть больше полутора месяца, разве нет? Сехун неожиданно опустил голову, прерывая ухаживания Лухана. Он опустил её так низко, что Лу увидел его затылок, покрытый кровью и небольшую шишку. Старший осторожно повёл правой рукой вверх, скользя по чужой ноге. Пальцами он надавливал в некоторых местах на бёдрах чуть сильнее, заставляя Лухана невольно вздрагивать и сглатывать тугой, противный ком, вставший поперёк горла. Его дрожащая ладонь завернула было в сторону ягодиц, но парень неожиданно одёрнул себя и перенёс руку на живот, на правую его сторону, надавил слегка, пока не почувствовал под пальцами твёрдые, слегка острые нижние рёбра. Се опустил голову ещё ниже, коснулся лбом живота Лу и замер так на минутку. Лухан отлично чувствовал, как он дрожит. Да и он сам дрожал. Сехун коснулся его лишь в одной третьей части тех мест, где раньше на коже были тёмные синяки и грубые следы от ногтей от его же прикосновений, от его же ударов, но Лу уже показалось, что старший всё помнит о произошедшем полторы недели назад, что он на какую-то долю сожалеет, пусть и не говорит об этом открыто. Младший аккуратно, но настойчиво заставил Сехуна вновь запрокинуть голову. Он посмотрел в его глаза, казавшиеся стеклянными, кукольными в уютном домашнем освещении, и севшим голосом произнёс: — Давай, ты не будешь дёргаться, пока я не закончу, хорошо? А то провозимся до самого утра. Сехун печально кивнул, вернув правую ладонь по прежнее место, чуть выше колена. Между парнями возобновилось напряжённое молчание. Се пристально разглядывал лицо младшего, в то время как у Лухана тряслись от нервов руки и кожу будто жгло изнутри огнём в тех местах, которых коснулся Сехун. Младший аккуратно скрепил края царапины пластырем-бабочкой, намазал специальной охлаждающей мазью содранную кожу и медленно опустился обратно на свой стул. Се нехотя его отпустил и положил руки на свои колени. — Ты подрался? — неуверенно спросил Лухан, осторожно взяв одну из красивых, изящных ладоней парня и принявшись стирать с неё запёкшуюся кровь. Сехун молча смотрел на него всё тем же забитым взглядом и то и дело облизывал пересыхающие тонкие губы. Но чем чище становились руки, тем больше Лу убеждался в обратном — костяшки на его кулаках не были сбиты, как при драках. — Тебя... избили? Кто это был? Сколько их было? Сехун тихо усмехнулся, услышав в чужом голосе раздражение, и в очередной раз отрицательно закачал головой, только Лу вновь не понял, что он имеет в виду. Лухан нахмурился на несколько секунд, а затем его глаза широко распахнули от удивления. Се недоумённо свёл к переносице брови. — Это... — он неожиданно замялся, но не выпустил ладони Сехуна из своих, — это сделал твой... отец? Усмешка, блестевшая на губах старшего до этого, исчезла за секунду. Он так резко вздрогнул, что лишь сильнее подтвердил опасения парня. Се отвёл взгляд и шумно выдохнул сквозь плотно сжатые губы. Попытался избавиться от чужих прикосновений, но Лухан держал его ладони очень крепко, не позволяя ни на сантиметр их высвободить. — Это ведь он, да? — ещё тише произнёс Лу, не сумев остановить себя, собственные зашкаливавшие эмоции. — Это он избил тебя? Лухан сам не заметил, как подобная идея пришла к нему в голову. В школе он не раз слышал от девчонок, что ситуация в семье Сехуна очень напряжённая. Мать бросила его вместе с отцом, когда Се исполнилось всего десять лет. Она просто-напросто сбежала, не оставив даже записки, что окончательно сломало и без того натянутые отношения между отцом и сыном. Он винил Сехуна в уходе матери, но никто и понятия не имел, почему же она на самом деле так позорно сбежала, бросив всё и вся. В средней и старшей школе Се не раз появлялся на уроках с синяками и ссадинами на лице или теле, иногда он хромал или с трудом держал в дрожащей руке ручку или карандаш. Но на все вопросы от учителей он либо отмалчивался, либо говорил, что подрался с тупыми детьми, живущими по соседству. Когда Сехун пошёл в университет, драки на какое-то время прекратились, но время от времени он будто стеснялся переодеваться вместе со всеми в раздевалке и делал это тайком, пока никто не видит, что создавало ещё больше слухов. Сейчас же Се учится уже на четвёртом курсе, до выпуска остаётся какой-то год, но он всё продолжает жить в доме отца. Конечно, он подрабатывает, копит деньги на собственную квартиру, но довольно сложно совмещать учёбу с работой и тем более выносить подобное отношение от собственного, родного отца. — Не лезь в это, — чужой голос прозвучал хрипло, надломлено и грубо. Се вновь встретился глазами с Луханом, и младший почувствовал через этот взгляд его напряжение, его злость и чёртову болезненную печаль. — Даже думать не смей вмешиваться. — Сехун, но... ведь... Се наклоняется вперёд, касается чужой шеи и притягивает Лухана ближе к себе. Он накрывает его губы своими и плотно закрывает глаза, полностью растворяясь в поцелуе. Лу расслабляется тут же, хотя, по идее, обязан его оттолкнуть, особенно после того, что он сделал с ним, что он делал с ним на протяжении последних двух месяцев. Он приоткрывает губы, впуская Сехуна, и по инерции пододвигает стул ближе к нему. На языке ощущается кровь, противная, солёная, резкая. На языке ощущается боль и отчаяние. Стыд. Страх. Лухан впитывает всё это в себя, впитывает без остатка и чувствует, как слёзы подступают к горлу, как намокают пушистые длинные ресницы, как подрагивают закрытые веки. Он уже и забыл, каково это, целовать Сехуна, не боясь при этом отхватить по челюсти. Он уже не помнит, когда последний раз целовался с ним. Губы Се двигаются то резко и грубо, то неожиданно смягчаются, замедляют ритм и скользят ласковее, чем до этого. Он дышит шумно и надрывно. Он не позволяет Лухану ни на сантиметр сдвинуться от себя: длинные пальцы до синяков впились в чужую шею сзади. Они оба задыхаются от ярого переплетения языков, но продолжают цепляться друг за друга, словно сорвавшиеся с цепи псы, голодные, давно мечтающие насытиться. — Не смей лезть, — сломлено шипит Сехун, отстранившись и заглянув младшему в тёмные, широко распахнутые глаза, слезившиеся непонятно от чего. — Это тебя совсем не касается. Лухан, соглашаясь, качает головой вверх и вниз, словно болванчик, и прикусывает подрагивающие, покрасневшие от поцелуя губы. На языке всё ещё чувствуется горечь выпитого Сехуном алкоголя, металлический привкус крови и обжигающее своим холодом отчаяние. Се целует ещё один раз, быстро, резко и смазано, а затем снова отстраняется. Он откидывается на неудобную спинку стула и пытается восстановить сбившееся дыхание. Его грудь тяжело подымается и опускается, и от этого его лицо искажается от боли. Се невольно тянется под кожаную куртку, к правым рёбрам, и, вытащив руку на свет, видит на подрагивающих пальцах свежую тёплую кровь. Морщится, тяжело вздыхает и, откинувшись сильнее, закрывает глаза, роняя ладонь на колени. Лухан тут же поднимается на ноги, но Се останавливает его одним только уставшим взглядом исподлобья. — Оставь, — произносит он тихо. — Забей на это. Просто похуй. Младший всё равно прикасается к его кожаной куртке и помогает несопротивляющемуся Сехуну снять её. Он опускается перед ним на колени и осторожно заставляет его повернуться влево, открыть вид на правую сторону и длинную кровоточащую рану на уровне рёбер. — Да знаю я, как тебе похуй, — тихо огрызнулся Лухан, и Се, услышав это, глухо засмеялся, содрогаясь всем телом. — Не хочешь раздеваться — хотя бы задери кофту повыше. — Не думаю, — старший повернулся лицом к Лу и печально посмотрел на него, — что ты хочешь это видеть. — Я видел и похуже, — сухо отозвался младший, за что получил ещё один быстрый и смазанный поцелуй (будто извинение) от Сехуна, а потом он отвернулся и приподнял край тёмно-синей мягкой кофты повыше. Лухан не ожидал, что спина парня будет усыпана огромными синевато-фиолетовыми, бардовыми, местами и желтовато-зелёными кровоподтёками, застилающими то рёбра, то поясницу, то лопатки, то позвоночник. Он сразу же понял, что даже если сложить всего его синяки за такие кажущиеся предательски длинными два месяца, они не будут стоять и половины тех, что располагаются на спине Сехуна. Се поёжился то ли от холода, то ли от неуверенности, то ли от стыда, что Лухан видит его в таком разбитом состоянии. Но именно это движение, эта непроизвольная резкая дрожь всего тела, привела младшего в чувство. — Я... — он замялся, всё ещё не имея сил оторвать взгляда от чужой спины, — я быстро. Сехун в ответ лишь кивнул, пристыженно опустив голову. Он не поднимал её до тех самых пор, пока Лухан не закончил обрабатывать рану и не опустил край кофты на прежнее место. Но даже после этого он будто боялся или стыдился посмотреть ему в глаза. — Можно... — тихо произнёс Се, помогая Лухану подняться с колен, но всё ещё не смотря на него, — можно я покурю здесь? Открою окно. Младший, ласково коснувшись чужой щеки, прямо чуть ниже обработанной царапины, заглянул Сехуну в глаза против его воли и, слегка улыбнувшись, кивнул. Старший тоже выдавил из себя странное подобие улыбки, немного обнажив зубы, но Лу тут же усадил его обратно на стул. Он попросил его открыть рот шире, чему парень тут же подчинился. Лухану не составило труда обнаружить две кровоточащие верхние десны, находящиеся на три и четыре зуба левее клыка, и одну нижнюю, прямо под ними. — Тебе нужно к стоматологу, — произнёс Лу, отстраняясь. — Один из зубов, кажется, даже шатается. Сехун же, поднявшись, отмахнулся с видом а-ля «да похуй» и всё ещё подрагивающими пальцами вытащил пачку сигарет из кармана куртки. Лухан тут же уловил привычный, ставший родным запах табака, но не смел даже посмотреть в сторону пачки, всё ещё опасаясь, что старший может вспылить как в тот раз. — Тебе лучше отойти подальше, чтобы не заболел, — прошептал Се, ласково очертив большим пальцем изгиб чужого идеально овального лица, — чтобы не вдыхал это. Лухан согласно кивнул и, бросив раскрытую аптечку, миску с порозовевшей от крови водой и такого же цвета тряпку на столе, направился к кровати, сел на неё и включил фильм, другой, более мистический, без какого-либо намёка на отношения между главными героями. Но он всё равно смотрел не на экран, а на Сехуна, нервно затягивающегося толстой сигаретой и морщившегося от каждого глубокого вдоха или выдоха. Он смотрел, как парень, обняв себя одной рукой, смотрит прямо перед собой, вглядывается в темноту ночного Сеула и дрожит, но, кажется, не от апрельской прохлады. Шатен впервые видит Се таким сломленным, таким уязвимым и потерянным, таким слабым, беззащитным, нуждающимся в тепле и заботе. Из головы вылетели все воспоминания о том, каким он является в другие дни, что он делает с Луханом, что он говорит, как к нему относится. Сейчас для Лу существует только здесь и сейчас — а сейчас Сехун находится в шатком положении и нуждается в нём, нуждается в успокоении. Младший даже не заметил, что Се начал набирать чей-то номер на своём сотовом. Из мыслей его вывел только его голос, тихая фраза, сказанная хриплым, будто севшим голосом: — Я перекантуюсь у тебя пару дней? Сехун, будто почувствовав, что Лухан смотрит на него и хочет что-то сказать, повернулся к нему и отрицательно покачал головой, таким образом отвечая на вопрос, которые шатен даже не успел озвучить. Нет, он не останется у него ночевать. Ни сегодня. Ни завтра. Никогда. — Да, — тихо добавляет Се, делая последнюю глубокую затяжку, высовываясь немного из окна, туша сигарету о стену и выкидывая окурок на улицу. — Снова. — Он закрывает окно, отворачивается от него и быстро облизывает пересохшие губы, всё ещё смакуя на пульсирующем языке горький вкус сигареты, смешанный с металлическим привкусом крови. — Налажал. Старший слушает ответ, и даже Лухан слышит, как друг Сехуна (по-любому, Чанёль — рослый детина-четверокурсник с глупой, даже дебильной, довольной улыбкой на пол-лица и оттопыренными в разные стороны ушами) распыляется на той стороне, тараторит так быстро и громко, что разобрать сложно. Он ломает зубами ноготь на большом пальце левой руки и почему-то поглядывает на замершего на кровати Лу. — Я приду позже, — произносит Сехун, вымученно улыбнувшись младшему. — Не знаю когда. Как получится. Сейчас... сейчас я занят. Позвоню, как буду около тебя. Да-да, давай. Увидимся. Лухан отворачивается, переводя взгляд на экран ноутбука. Он пытается сосредоточиться на сюжете фильма, но присутствие Сехуна сильно мешает ему, да и перед глазами всё ещё стоит картина его спины, усыпанной синяками различных цветов и форм. А когда старший садится рядом, кладёт голову на колени Лу, он вообще теряется и не знает, куда себя деть. По сравнению с тем, что произошло одиннадцать дней назад... Такой резкий контраст в отношении слишком сильно бьёт по и так нестабильному душевному состоянию младшего. Сехун замирает, пустым взглядом уставившись в экран ноутбука; он даже не пытается вникнуть в происходящее, ему просто нравится чувствовать, как Лухан, сам того не ведая, начинает медленно перебирать спутавшиеся пряди на его затылке. — Ты правда можешь остаться у меня, — тихо произносит младший, смотря только на Се. — Столько, сколько тебе нужно. — Не думаю, что это будет хорошей идеей, — печально и глухо отзывается Сехун и закрывает глаза, позволяя чертовски приятной мягкости опутать его тело и душу, успокаивая. Лухан осторожно и невесомо ведёт подушечками по шее старшего, по алеющим отпечаткам пальцев и глубоким следам ногтей на коже. Он знает, что завтра утром всё это превратится в синяки, уродливые, ужасные, выделяющиеся яркими, погаными пятнами на аристократически-бледной коже. Сехун всё ещё дрожит, лёжа на его коленях; невольно, но дрожит. Цепляется длинными тонкими пальцами за его ногу и дрожит, не имея возможности совладать с собственным телом. Ему всё ещё страшно. Всё ещё стыдно. Всё ещё больно и физически, и морально. Как же он его понимает сейчас. Полторы недели назад (да и после) он чувствовал то же самое, только не было никого, кто мог ему помочь, кто мог успокоить его. Шатен, поддавшись неожиданному сильному всплеску эмоций, поддавшись порыву, наклоняется и целует покрасневшую кожу на чужой шее. Целует невесомо, ласково, любяще, еле касаясь губами. Сехун тут же поворачивается к нему и долго вглядывается в глаза, не говоря ни слова. Лухан всё ещё перебирает чужие волосы, не отводя взгляда, когда Се нежно прикасается к его шее, притягивает к себе и, слегка приподнявшись, целует его. Он цепляется губами за его губы, словно нуждающийся, и шумно выдыхает через нос, когда Лу наклоняется ближе и собственноручно раскрывает чужие губы своими, проскальзывая языком внутрь. На языке вновь чувствуется противный, режущий, солёный привкус крови и обжигающе-ледяное отчаяние, которое засасывает в пучину обоих... Мини-истерика закончилась. От неё остались лишь жалкие всхлипы, пустота на душе и неприятное ощущение от застывающих вместе с кровью слёз на щеках. Ещё желание, жуткое желание подняться на ноги и упасть вниз с крыши, понадеявшись, что трёх этажей будет достаточно, чтобы разбиться насмерть или же впасть в кому и больше не проснуться. Изнутри, прямо по рёбрам на уровне груди всё ещё скребло, но уже тише, слабее. Дрожь, сковавшая тело, была уже не такой крупной. Теперь Лухан хоть немного мог дышать, а не задыхаться от нехватки воздуха, хоть ему ничего и не мешало. На пол с глухим стуком упал телефон, он вывалился из кармана домашних штанов. Заледеневшими пальцами Лу подобрал его и пустым взглядом оглядел разбитый (спасибо Сехуну) экран. Снять блокировку удалось лишь с третьего раза, потому что сотовый не реагировал на прикосновение ледяных пальцев. Тут же высветилась одна из десятка фотографий, которые до этого рассматривал старший, перед тем, как в очередной раз захлебнуться в собственном гневе. На ней Сехун крепко обнимал Лухана, насильно прижимал упирающегося младшего к себе, чтобы только сфотографироваться. Фотка была немного смазанной, половина головы Се была обрезана, но на ней они хотя бы счастливо улыбались. Откинув телефон подальше от себя, Лухан вновь закрыл лицо руками и шумно выдохнул через нос. Он окончательно успокоился. Больше не осталось эмоций, лишь боль, горечь и жалость к самому себе. «Я так устал от всего этого, но почему даже сейчас, после того, что он сделал, я продолжаю любить его?» — мысленно спросил у себя Лу, ведь его сердце в очередной раз ёкнуло, стоило увидеть улыбку старшего на фото. Сехун избил его сегодня вечером. Сильнее, чем обычно. Бил руками, ногами, швырял о стены, кричал, брызжа слюной. Он сыпал ругательствами, оскорблениями. Он не обращал внимания, когда Лухан, рыдая и закрываясь трясущимися ладонями, забивался в угол, пытаясь спрятаться от злобы и агрессии с его стороны. Он не обращал внимания, когда младший испуганно замер, растянувшись на покрытом его же кровью полу, не имея никаких сил подняться. Он продолжал бить. После он кинул телефон младшего в стену и закурил. Лу, кое-как приподняв залитые кровью веки, заметил, как старшего трясёт, словно у него было ломка. Сехун тёр покрасневшие глаза, и шатену на секунду показалось, что парень плачет. Только Лухан списал всё на игру света и отвёл тогда взгляд, оставшись лежать на прохладном полу полностью неподвижным. Он даже кашлял и выплёвывал мерзкую, солёную кровь на пол как можно тише. Сехун ушёл быстро и тихо, едва притворив за собой дверь; он просто сорвался с места, схватил покрытой чужой кровью рукой свою куртку и ушёл, не сказав больше ни слова. Он всё ещё хромал после последней перепалки с, как думал Лу, отцом. «Почему я всё ещё такой жалкий идиот?» Экран отброшенного в сторону телефона загорелся из-за входящего вызова, и на дисплее высветилось одно-единственное слово. Белоснежно-белое «хён» на ярко-зелёном фоне. Лухан этого даже не заметил, продолжая покрасневшими, припухшими от слёз глазами смотреть в ночное небо, на котором сегодня не было ни одной, пусть даже и тусклой, звезды.***
Черноволосый парень медленно приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь квартиры. Свет всё ещё горел, а сам хозяин дома, семнадцатилетний, ещё маленький, лежал на кровати, даже не раздевшись, лицом к стене. Парень, быстро скользнув языком по пересохшим губам, вошёл в квартиру и тихонечко прикрыл за собой дверь. Он замер на пороге, оглядевшись, и не мог сдержать шумного выдоха. Разводы крови были то тут, то там; большинство вещей в квартире было перевёрнуто вверх дном, тетрадки и учебники, стоявшие до погрома на кухонном столе, были свалены в общую кучу и грудились около невысокого холодильника с множеством магнитиков на нём. Семнадцатилетний подросток вздрогнул на кровати и тихонько застонал, но, видимо, не проснулся. Сехун отлично понимал, что не должен был приходить сейчас. Если быть точнее, он не должен был в очередной раз срываться на Лухане, не должен был поднимать на него руку сегодня (да и вообще последние три месяца), должен был остановить себя задолго до того, как впервые за этот вечер ударит его. И тем более он не должен был уходить после этого, но он... испугался. В очередной раз он чертовски испугался того, что сделал. Эти последующие пять с половиной часов он бессмысленно бродил по ночному Сеулу, смотрел на свои покрытые чужой кровью, его кровью, руки, курил сигарету за сигаретой и пытался выдавить из себя эту боль, это пустоту, что сдавили грудную клетку и мешали дышать. Да только ничего не получалось. Стоило бы расплакаться, чтобы отпустило, но почему то Сехун не мог, словно неведомые силы таким образом наказывали его за всё совершенное, не давали ему успокоения. И вот, пять с половиной часов спустя, он вновь пришёл к Лухану, не выдержав, осознав, что ему совершенно некуда больше бежать, что он больше не может этого делать. Шатен снова резко дёрнулся на кровати, вскрикнул «не надо», а потом затих, будто ничего и не произошло. Этот вскрик лишь сильнее долбанул по натянутым, словно струна, нервам старшего. Сехун, скинув куртку, направился к кровати. Он медлил несколько минут в нерешительности, просто смотря, как младший сжался в позу эмбриона и дрожал, но уж точно не от холода — в квартирке-то было жарко, душно. А затем Се осторожно опустился рядом и ласково обнял парня со спины, уткнувшись лбом ему в шею. Слёзы неожиданно встали поперёк горла. Сехун задышал чаще, борясь с собственными эмоциями, кусая потрескавшиеся тонкие губы. Дрожь тела Лухана передалась и ему тоже. Как же сильно он хотел забрать его боль себе. Как же сильно он хотел отмотать время назад, чтобы ничего этого не случилось. Лухан в его объятиях завозился, что-то тихо захрипел, а затем начал вырываться сильнее. Сехун послушно отпустил его и отодвинулся к самому краю кровати, с тревогой смотря на младшего, который уже поворачивался к нему. На чужом лице уже начали проявляться очертания синяков. На царапине над правой бровью тёмно-коричневой коркой застыла кровь. Губы были покрыты мелкими ранками. На шее виднелись следы от пальцев. Сехуновских пальцев. Лухан, увидев старшего, открыл рот, чтобы что-то сказать, да так и закрыл его, видимо, не найдя слов. Парни какое-то время смотрели друг на друга, не издавая ни звука. Слёзы пережали горло старшего лишь сильнее. Ему казалось, что он вот-вот расплачется прямо у Лу на глазах, поэтому держался из последних сил. Сегодня он уже сделал это, заплакал прямо в его квартире, пока шатен безвольно, словно разбитая кукла, лежал на полу весь в крови. Се надеялся, что Лухан этого просто не заметил. Сехун неуверенно приблизился к младшему, они практически соприкасались носами. Черноволосый парень даже почувствовал на своих губах чужое рваное, сбившееся дыхание. Сехун прекрасно понимал, что должен сказать, но слёзы настолько глубоко засели в горле, что оно отказывалось его слушаться — стоит только открыть рот, и наружу вырвется лишь сдерживаемая истерика. Да и нужно ли вообще Лухану его тихое «прости» в данный момент. Лу смотрел на старшего с опаской, с недоверием, словно забитый зверёк, пугающийся каждого тихого треска. Он не прерывал зрительный контакт ни на секунду. Он не двигался, терпеливо ожидая, что же произойдёт дальше, гадая, зачем же Сехун вообще пришёл к нему сейчас: добить или... что-то другое. Се поцеловал его. Невесомо, девственно коснулся лишь самого уголка рта, но после непозволительно долго задержался на нём губами. Он прижался лбом к чужой щеке и в очередной раз шумно выдохнул. Его тело пробила дрожь. Снова. Длинные сильные руки непроизвольно скользнули на чужие плечи и притянули парня поближе к себе, в крепкие, тёплые объятия. Лухан замер в его руках, уткнувшись лбом, носом и ртом в его плечо. Кожей он почувствовал, насколько обжигающе-горячим Се был сейчас. Сехун вновь приоткрыл губы, чтобы сказать то, что у него вертелось в голове вот уже давно, но сорвались лишь жалкие хрипы и тихий протяжный стон, печальный стон. Се обнял застывшего Лухана сильнее. Коснулся сухими губами растрёпанных волос и всё-таки дал волю слезам. Бесшумным, незаметным слезам. Сехун сам загнал себя в ловушку, завёл себя к краю пропасти и не оставил выбора — только прыгать вниз. И он так боится, что же будет дальше. Всё ведь можно было изменить, не сорвись он сегодня, не вспомни отца. Сехун избил Лухана, придя в ярость из-за воспоминаний, из-за грёбанной папки с совместными фото на его телефоне. И ведь его отец сделал то же самое, увидев, как сын, позабыв осторожность, сидит на диване в гостиной и листает такие же фото на своём на смартфоне, узнав, что его сын — что ни на есть обыкновенный, жалкий, мерзкий гей. Старший прижал Лу к себе ещё ближе (хотя, куда уж ближе). Он кусал и без того пробитые, кровоточащие губы, щурился покалывающими от слёз глазами и то и дело целовал чужие волосы, будто пытаясь этим успокоить себя. Крупные солёные капли впитывались в них, падали на одеяло; им не было конца. Лухан, всё ещё слегка дрожа от испуга и неуверенности, осторожно кладёт руку Се на спину. Пальчики слабо начинают сжимать мягкую ткань кофты. Младший закрывает глаза, тихонечко обнимая парня и второй рукой. Что бы Сехун ни говорил до этого, сколько бы ни твердил, что они с Луханом совершенно непохожи, но каждый раз он убеждается в обратном. Каждый чёртов раз доказывает себе, каким же тупым мудаком он является. Ведь у Лухана есть запароленная папка на телефоне, где он хранит эти фотографии, которые приносят ему пусть и капельку радости, счастья. Папка, из-за которой его избили сегодня. И пароль от этой папки Се смог угадать со второго раза, особо не напрягаясь. Паролем оказалась его, старшего, дата рождения. У Сехуна тоже есть такая папка. Чёртова папка, из-за которой его избил собственный отец, сыпя оскорблениями похуже, чем те, которыми одаривал младшего Се. Его пароль от этой загадочной папки такой же, как и от самого телефона. Он прост, как дважды два — четыре, но достаточно сложен, чтобы друзья хоть как-то догадались о нём. Даже пароль от его сердца совпадает с ним. Его пароль... Лухан.All I ask is... If this is my last night with you Hold me like I'm more than just a friend Give me a memory I can use Take me by the hand while we do what lovers do It matters how this ends 'Cause what if I never love again? (Adele — All I ask)