Звездочка

      Сутки назад Джин не знала наверняка, жив ли ее отец. Верила, конечно, в лучшее, но о встрече могла только мечтать. Ну, как мечтают повстанцы о победе над Империей со всеми ее властолюбивыми уродами и тупоголовыми штурмовиками, или как дети мечтают выучиться на джедаев, давным-давно ставших легендами и, к сожалению, с настоящим не имеющих ничего общего. Желание, которому сбыться трудно, очень. Но Джин удалось: отец был совсем близко, она могла слышать его голос — самый приятный звук на свете — и чувствовать его дыхание. В последний раз.       Кассиан предал ее. Для Джин этот факт неоспорим, а поступок, пусть не от его руки и не от его пули погиб отец, из тех, что нельзя простить. Капитан заявил, что не собирается оправдываться, и так не выполнил приказ, за что обычно, мягко говоря, не хвалят. Приказ? Нет, для Эрсо это заговор против родного человека, положившего жизнь ради того, чтобы попытаться спасти их хрупкую галактику от разрушения. Это обман, ложь от того, кому, казалось, Джин начала потихоньку доверять. Не всегда стоит слепо идти по дороге, указанной кем-то выше по званию, и странно, что Андор пришел к этой мысли запоздало.       Да, стрелял не он, но если бы капитан хоть словом обмолвился об истинных намерениях Альянса, возможно, все сложилось бы иначе. Эрсо прекрасно понимает, что людям свойственно думать о том, как можно было поступить в прошлом и к чему бы это могло привести, но вместе с тем понимает и то, что нет шанса победить в схватке со временем: оно всегда в заведомо выигрышном положении. И все же злится. На Кассиана злиться проще всего — он рядом, в поле зрения. Наверное, ей должно быть чуточку легче из‐за ощутимых душевных метаний мужчины, который нервно хрустит суставами кистей у небольшого окна корабля, и вроде бы пора привыкнуть к отсутствию семьи, но рана на сердце не торопится затягиваться.       Не осознавая, она теребит медальон в виде кристалла, потирает ставшие уже неострыми за годы грани огрубевшими подушечками пальцев. Смотрит перед собой и в никуда, потерянная среди собственных мыслей, воспоминаний и боли. У нее есть несколько минут наедине с ними.       — Гален подарил? — тихо спрашивает Кассиан, взглянув через плечо и кивком указывая на незамысловатую вещицу на черном шнурке. Он не чувствует за собой вины, но это не значит, что ему не жаль.       Джин фокусирует на нем зрение и размыкает сухие губы не сразу, потому капитан успевает предположить, что в ответ, вероятно, полетят ругательства.       — Мать, — скупо и сухо. В глазах тоже сухо — кажется, слезы кончились еще там, на станции, у тела почившего родителя.       — Прости.       — Да ничего… — безучастно отмахивается.       Кассиан предпочел бы, чтобы она кричала, но Джин не сделала этого сразу, а теперь уж точно не станет. Он хотел бы, чтобы она била его кулаками куда придется, чтобы выплеснула на него всю ярость, что в ней есть, но она сидит на полу, подтянув колени к груди. Неужели не тянет спустить зверя с поводка? Он бы на ее месте так не смог, он бы позволил гневу сжечь все до тла, а там будь что будет. Она не такая. В ней страсть и вера в свое дело уживаются с рассудительностью. Возможно, Джин просто привыкла ничего не иметь, кроме собственных убеждений. После послания отца надежда приобрела очертания, но почву в очередной раз выбили из-под ног прицельным ударом. Кассиан все понимает.       Неожиданно для себя он чувствует желание обнять ее, наговорить каких-нибудь глупостей — вроде обещаний того, что все наладится и непременно будет хорошо, — или просто усесться рядом в знак того, что она не одна, как бы ей сейчас ни казалось обратное. Смелость временно отключается в нем: ноги будто ватные, а язык примерз к небу. Он борется с онемением и все-таки опускается на пыльный пол. Не слишком близко, как хотел, — строго напротив, прислонившись спиной к холодной обшивке стены.       — Он называл меня звездочкой, — вдруг заговаривает Джин. — Его голос всегда менялся, когда он обращался ко мне. Думаю, мама немного ревновала, — грустно усмехается.       — Красивое прозвище. — Андор не знает, что еще можно сказать и надо ли.       — Мне нравилось, когда он мягко гладил мои волосы, щеки, когда перед сном рассказывал истории про джедаев и обязательно целовал в лоб. Живя вместе с Со, а потом и одна, я, бывало, подолгу не могла уснуть, и тогда прокручивала в памяти его образ и байки. Становилось легче, будто он рядом. По маме я тоже скучала, но отец…       И вновь нашлись слезы, да так много, что стали мешать видеть, поэтому Джин только ощущает приближение мужчины и осторожное прикосновение к плечу. Не дожидаясь дальнейших действий, она сама льнет к нему, утыкается лицом во влажную ткань куртки и хватается за нее пальцами, словно ищет в этом спасение.       Кассиан взволнован и растерян; не может придумать ничего лучше, чем спрятать ее в коконе своих рук.       — Мы должны закончить то, что он начал, слышишь? Нельзя допустить, чтобы он погиб напрасно, даже если и нам самим придется покинуть мир. Ты не одна. Клянусь, я больше никогда ничего не стану скрывать от тебя, никогда не предам и не уйду. Ты можешь меня ненавидеть — я все равно останусь с тобой.       Жесткий материал одежды капитана глушит всхлипы одного из самых храбрых бойцов, что ему доводилось видеть, и минута слабости в час горя — вполне позволительная роскошь для той, которая не приучена делать себе поблажки. Пусть. Он прикроет звездочку от Солнца.