Pull the trigger

Воздух был настолько разреженным, что от нехватки кислорода болела голова. Ветер закручивал уличную пыль и мелкий мусор, занося их в окна, открытые жителями Нью-Йорка в бесполезных попытках спастись от духоты. В домах побогаче на полную мощность работали кондиционеры, охлаждая нагретые за день комнаты. На втором этаже дома, расположившегося на 79-ой авеню Форест-Хилс, свет горел еще с вечера. Сегодня стемнело рано: с востока шла грозовая туча, кроваво-алая из-за заходящего солнца. Теперь-то, конечно, она была темно-серая, с серебристыми от света луны краями. Клубилась, накрывая город. Где-то в самых ее недрах вспыхивали разряды электричества, но молнии еще не сверкали. Минутная стрелка старинных напольных часов неумолимо приближалась к трем после полуночи. Перед резным дубовым секретером стоял мужчина лет сорока. Свет от настенного бра падал на раскрытую папку, которую он держал в руках. Бумага чуть пожелтела от времени, страницы, испещренные размашистом почерком, казались хрупкими. Мужчина вздохнул и провел пальцами вдоль строк, погружаясь в воспоминания. Это был его личный дневник, который он начал вести шесть лет назад. Это был дневник естествоиспытателя, экспериментатора. Дневник сумасшедшего. Мужчина опустился на темный паркет, прижимая папку к груди. Ребра сдавило от нахлынувших воспоминаний. Не то чтобы обрывки разговоров и чувства не сверлили его подсознание перманентно, но сейчас все было иначе. Он мог по памяти пересказать все, что было написано на бумаге. Слово в слово. Времени было мало: покинуть охваченную предвоенными настроениями Америку он собирался следующим вечером. Уезжать стоило налегке. Только деньги, документы и дневник. Он не собирался тратить драгоценные минуты, но не смог справиться с приступом ностальгии. Мужчина любовно огладил кожаную обложку, нагревшуюся от тепла его рук. Этот дневник и бледный шрам на шее - единственные доказательства того, что все события не были затянувшейся галлюцинацией. Он сжал тронутые сединой виски и прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания.

***

За последние месяцы единственными статьями, не касающимся экономического кризиса, были обсуждения отмены «сухого закона» и изменившейся политики Германии. Это начинало выводить из себя: положение дел не менялась, каждая новая заметка копировала предыдущую. Но сегодняшний заголовок, в разных вариациях повторяющийся во всех региональных изданиях, привлекал внимание. «Кровожадный психопат избежал смертной казни». Статьи были посвящены решению суда, вынесенного по делу Криденса Бербоуна, семнадцатилетнего убийцы, который жестоко расправился с приемной матерью и двумя сестрами. Его признали невменяемым и приговорили к принудительному заключению в психиатрической лечебнице. Газеты не называли заведения, но, Персиваль Грейвс был уверен, эту тварь сошлют на остров Вспомоществования. Опасных психов, да и не только их, если говорить откровенно, всегда запирали в Нью-Йоркской психиатрической лечебнице. Оттуда не сбежать без чужой помощи, но ведь никто не станет помогать сумасшедшему. Репортеры сняли, как выродка выводили из здания суда. Он не походил на маньяка, которым его окрестили журналисты. Скорее он был похож на жертву: ссутулившийся, будто старался занимать как можно меньше места, взгляд под ноги, лицо смиренное. Его назвали безжалостным. Его назвали кровожадным, но он таким не выглядел. Сколько пациентов было в психиатрической практике Персиваля – такой маскировки он не встречал ни разу. Сегодня паром задержался из-за погоды; ночью внезапно наступили заморозки, так что густой, непроглядный туман накрыл Ист-Ривер. Лето в этом году выдалось переменчивым: ледяные дожди сменялись непроходимой духотой. Утренняя дымка каждое утро оседала на одежде прохладной влагой, напоминая Персивалю о детстве и Ирландии. Дальше ассоциации обычно вели к мыслям о родителях. О матери, погибшей от полиомиелита. Об отце, убитом мародерами во время Великой войны. Воспоминания вызывают вспышки ярости, но годы сублимации не давали им перерасти во что-то большее, чем абстрактные желания. - Вы в отличном расположении духа, сэр. Медсестра, Тина, улыбалась, всем своим видом изображая приветливость. Надоедливая. Навязчивая. Никчемная, - пронеслось в голове Персиваля. Она протянула ему карту. Криденс Бербоун. Кто бы сомневался. - Мистер Грейвс, его привезли рано утром, так что мы решили не рисковать, так что поместили его в одиночную камеру, сороковая палата. Поскольку за пациентом были замечены попытки нанести вред себе, мы не стали снимать смирительную рубашку. Персиваль кивнул и забрал папку из ее рук. Она была тонкая, внутри оказалось около десяти листов: заключение судмедэксперта, заключение терапевта и анкета. На то, чтобы изучить документацию уйдет не больше двадцати минут, а обход пациентов начнется только через полчаса, так что он решил не торопиться. Ему хотелось кофе, но пить нынешний просто невозможно. Растворимый порошок. Почти безвкусный. Слабый. Кислый. Из-за кризиса настоящий кофе стал дефицитом. Анкета была ничем не примечательна. Но возраст. Ему семнадцать. Он младше любого из пациентов. Он опаснее любого из пациентов. В заключении терапевта интересного больше: множественные гипертрофические рубцы* на левой и правой ладонных поверхностях. Непроизвольное сокращение левой круговой мышцы глаза*, хроническая мигрень на фоне гипотиреоза*, развившегося вследствие нехватки йода. Конечно, во всем виноват голод. Самым впечатляющим оказалось заключение судебно-психиатрической экспертизы. Шизофрения*. В течение всего исследования пациент демонстрировал явную эмоциональную амбивалентность* по отношению к убитой, а также к совершенному преступлению. Были неоднократные попытки самоистязания. Во время бесед с врачом нередко прерывал диалог, начиная разговор с сами собой. В тексте упоминалась избирательная амнезия*. Читать все это было смешно. Отчет был составлен так непрофессионально, что одновременно забавлял и раздражал. Шизофрения. Конечно. Он куда интереснее простого шизофреника. Ожидание заставляло сердце Персиваля биться в ускоренном ритме весь недолгий путь. Выйти из кабинета и пройти в холл. Черно-белая плитка пляшет перед глазами, дыхание чуть сбивается. Вверх по спиральной лестнице. Четвертый этаж. Общее отделение. Туман рассеялся, так что солнечный свет, проникающий через широкие окна, оставлял на деревянном полу бесконечного коридора большие прямоугольники света. Было тихо – только за окном раздавалось пение птиц. Поразительные звуки для этого гиблого места. Персиваль с трудом открыл тяжелую стальную дверь сороковой палаты. В комнате было темно, железная кровать давно проржавела. Тонкий грязный матрац с въевшимися пятнами. Посеревшая от времени простыня. Криденс сидел на ней, согнув ноги. Белая смирительная рубашка сливалась цветом с лицом. Сгорбленная спина. Растрепавшиеся черные волосы. Приподнятые брови, между которых залегли две короткие морщинки. Он не моргал, смотря в одну точку – старое распятие, прибитое к стене. Шептал что-то на грани слышимости, будто не замечал ничего вокруг. - Доброе утро, Криденс. Губы перестали шевелиться. Медленно, будто с трудом, он повернул голову на голос, тут же смиренно спрятав глаза в пол. Он хотел выглядеть испуганным. - Здравствуйте, сэр.