***
Наш замысел заключен в исполнении предназначения постигнуть вечность. Мы это единая голова с двумя лицами по разные стороны, как знаки на игральной карте. Пика — оружие, валет — оруженосец. Оружие, каким бы опасным и смертоносным оно ни было, никогда не совершает убийства само. Действу нужен деятель. Нож вскроет плоть только в том случае, если его сожмет чья-то рука. Пика не мечет без приказа. Копье — орудие в руках валета. Алекс не помнил чётко очерченного, зарегистрированного бы в памяти, момента, когда он бы вдруг перешёл на сторону Найджела. Он не совершал этого по собственной воле. Хотя никаких сторон и не существовало изначально, была лишь главенствующая над рассудком идея… Это как раз и пугало, а все остальное не было понятным и существенным до того самого необъяснимого момента. Он все никак не мог понять, как этот гад умудрялся вечно оказываться рядом, где бы он ни был, куда бы ни старался сбежать. В наиболее широком смысле, в котором вообще в данном случае имеется возможность высказаться. Найджел, казалось, был повсюду: стоит, сидя за партой, размять уставшую шею и нечаянно обронить свой скучающий взгляд, как его перехватит чужой, вечно нездорово заинтересованный. В толпе учеников, спешащих на обед, в огромном театральном зале среди кучи людей Алекс если не сталкивался непременно с его тяжёлым взором, как ни удивительно, светлых глаз, то его на то вынуждало раздражающее ощущение, будто его настойчиво касаются чем-то липким и таким приставучим к коже. Он чувствовал его даже, сидя в теперешнем одиночестве комнаты. Необъяснимая ментальная связь их сознаний уже не могла продолжать игнорироваться, сам факт такого явления сводил с ума. Мы тонем, тонем… Я растворяюсь в твоей сущности, и, сдирая старую шкуру, дарю её тебе. Хотя не так. Жидкость в сосудах не переменила места, а лишь ее невычислимый процент из одного бокала перелился в другой, и к остаткам присоединился противоположный. А в результате имеем два новых вещества, не обделенных первичными характеристиками. Только знает ли кто, что оба вещества — яды. Мы тонем. Как тот всегда узнает, когда именно он решит посмотреть в его сторону? Форбс снова мучает себя неразрешимыми вопросами, слыша на периферии, где-то далеко в чужеродных мыслях, довольные смешки, которые, должно быть, определённо издавал Колби, осознавая, что план удался. Теперь он знает, что не ошибся. Найджел вливается в него, сокрушая границы сознания и смешивая мысли, которые теперь не ведают, кто автор безумных речей, а кто (не)вольный слушатель. Вместе с ним съезжал с катушек Алекс. Он понял, что отныне его мысли принадлежат не только ему. Мы тонем вместе, потому что мы — это одно целое, один организм. Твоя разбухшая, холодная кожа скользит под пальцами, можно лишь строить догадки о том, на сколько процентов из воды она состоит теперь. Мы избранны, ты говорил. Течение уносит нас навстречу неизменной цели. Мы рука об руку уплываем в вечность. Почему бледное, сонное лицо Найджела всегда оказывалось в нескольких лишь сантиметрах от его собственного? Почему Алекс удерживает себя и остаётся рядом, несмотря на все… Такой далекий и непознанный Найджел имеет странную вредную привычку загадочно шептать на ухо, так, что за его дыханием Алекс едва ли слышит пугающие речи обо всем одном и том же. Чем глубже он тонул, тем второй становился сильнее, он будто завладел его душой. Мы будем плыть вечно. Во имя высшей цели. Исполняя предначертанный долг, мой друг. Алекс совершенно теряется, когда дверь его комнаты с коротким скрипом отворяется. Не стоит даже надеяться на то, что он мог бы сомневаться в личности минутного гостя. Он вскипает, но Найджел игнорирует его выкрики с приказом уйти прочь и все равно двигается к столу, за которым корпел над эссе Алекс. — Я думаю, здесь есть то, что могло бы тебе помочь. На столешницу мягко приземляется несколько скрепленных листов, исписанных знакомым мелким почерком. И когда Форбс только прочитывает заглавие, и до него доходит, что это есть тема его несчастного эссе, дверь уже успевает захлопнуться. Как он мог? Откуда Найджелу была известна тема, почему тот решил ему помочь? Чем придётся за это заплатить, что такого он потребует взамен? Алекс в ужасе осознает, что на вопросы, которые он сам ещё не успел даже сформулировать, уже были даны детальные, распределяющие все по местам ответы. Найджел шел шагов на десять впереди. Твои темные волосы расползаются под водой неопределённой массой — это твоя жидкая тьма, нашедшая выход. В то самое время, как во мне зарождался детеныш собственной, клубок безумия только начинал закручиваться, хотя нити были сплетены тобой. Найджел вновь наклоняется слишком близко. — Алекс, проснись. Услуга за услугу. За бесподобное эссе он расплатился безропотным вовлечением в помешательство. Зато теперь ему посчастливилось видеть искреннюю улыбку на красивом лице, и факт его красоты являлся очевидной истиной, оспаривать которую было бы верхом идиотизма с его стороны. Что ты чувствуешь, высовывая голову из окна несущегося на полном ходу поезда? Восхищение? Секундное счастье? Экстаз? Слышишь ли ты краем уха возглас вечности где-то впереди? — Тебе весело? Почему ты ничего не говоришь, скажи же уже что-нибудь, Алекс, эй… Тёмная улица укутывает их своей блаженной, кремовой тьмой, смазывающей уставшие глаза. — Я никогда никого сюда не приводил. Ты первый, ясно? Первый, — это, наверное, должно вызывать подобие гордости своим избранным положением на пьедестале доверия Найджела. Но это даже звучит сомнительно. Что из себя представляет его личная система ценностей? И стоит ли вообще каким бы то ни было образом в неё вторгаться? Когда Найджел открывает ему крохотную каморку под своим домом, Алекс все же думает, что это значит нечто большее. Высокомерный, заносчивый наглец — это я. Оружие, жаждящее убийства и умывающее руки в невинной крови — это ты. — Плут… Это ты, Алекс. А пика? Ты знаешь, что такое пика? — Пальцы с коротко-коротко обрезанными ногтями сжимают карту. Стричь ногти под корень, наверное, имеет смысл, если под них рискует попасть и засохнуть там нежеланная к обнаружению чужая кровь. — Орудие убийства. — Это я. Мы вместе по определённым причинам… Буквы в книге смешиваются и представляют в своей целостной, сборной картине нечто размытое и неясное, вопреки личным, историческим интересам, назло влекущим Алекса в сомнительную идеологию. Даже сейчас. Даже в это мгновение, когда его глаза бегают по замысловатым строчкам, он чувствует на своём лице увлеченный, застывший взгляд. Найджел снова прикусывает многострадальную нижнюю губу, и в его глазах отражается больное восхищение от осознания претворяемого в жизнь давнего мечтания. Ты вдыхаешь в меня своё дрожащее тепло, одним лишь прикосновением передавая его мне напрямую. И что-то внутри поскальзывается и срывается за грань. Сухие губы лопаются под силой удара кулака, и алая кровь выплескивается из-под треснувшей кожицы горячим, склизким фонтаном. Холодящий душу контраст картинкой повышенной насыщенности приклеивается к сознанию и грозится остаться там навсегда. Опухшие и залитые ярко-красной кровью губы, болезненно побледневшее лицо завораживают. Найджел сам по себе завораживал. Алекс был вне себя от ярости, которую и не пытался сдержать — этот чертов ублюдок заслужил. Наши кости не почернеют, потому что их предназначение исходит свыше! Мы уплывем, слившись в собственную молочную реку. — Приятно иногда выпустить пар? Правда, Джек? — неужели ему настолько наплевать? Нет. Драка для них как священный, жизненно необходимый акт, знаменующий благоденствие. На самом деле Найджел еле сдерживается, чтобы не скорчиться от боли во рту и не начать плеваться в лицо Форбсу нахлынувшей кровью. В их противостоянии укрепляется чистота слияния. — Прости, но это ведь ты залез в мою голову? — Оставь мою в покое! — Уже слишком поздно. Для многих вещей слишком поздно…***
— От неё пахло тобой! — пытается доказать ему столь важное убеждение Найджел, но отчего Алекс вдруг снова стал противиться? Неужели он ошибся? Только единственный раз: никто из выбранных к хранению и ожиданию оскверенными в могиле предписанных девяти месяцев не был возлюбленной ни для одного из них. Но в этот раз Колби, как и обычно, был прав, что бы это ни значило. — Мы объединимся! Это предрешено… Кто на самом деле твоя Мараклея? Была ли она вообще? Откуда Найджелу вообще было известно, как именно пахнет Алекс? Дело явно не в одном одеколоне. Как внимательно должен был он его изучить, чтобы суметь безошибочно различить его запах на не лишенной своего собственного поверхности. Помешательство — вот оно наиболее верное слово, хотя уже и упомянутое выше. «Пришло моё время, мамочка. Моя возлюбленная мать…» — неужели что-то подобное было в голове Найджела, когда тот исполнял предначертанное, воссоздавая легенду в реальном мире. Да, материнская любовь не знает границ, и, вероятно, её плоды оставляют неизгладимый отпечаток в отношении сына, обрекая на почитание. Выстрел ружья, слившийся с предсмертным вскриком — просто вынужденная необходимость. Иначе и не было возможно, не было других путей. Так было нужно. Это судьба, ты сам сказал. Было слишком очевидно, что ты не покинешь меня просто так. Связь закреплена навечно, условно добровольная одержимость тобой прочно сковывает меня. Но, может быть, она мне нравится? А может, я влюблен как раз в эту обоюдную зависимость? В твоей коже я найду свою смерть, которая проведёт к новому, главному этапу. Ты будешь проталкиваться по моим сосудам, когда кровь в них застынет. Мы замрем в одновременном приступе удушья, когда вода полюбит наши органы, слизывая с них жизнь. Вечность…короткое слово. Да путь к ней безмерно длинный. — Расскажи мне о своём друге Найджеле! — Он не был моим другом. Нам и не стать друзьями, потому что это не имеет ни малейшей толики смысла. У нас общий путь, теперь мы — одно. Это большее… Это нечто такое, что выше любых возможных отношений между людьми. Крепкое, неизбежное единение во имя высшей цели. Твои холодные и такие некогда ярко-малиновые губы теперь недвижимые и скользкие. В них больше нет горячей пульсации крови, она не остается металлическим, соленым осадком от прикосновения. Их молочная белизна хотя и ласкает взор, но ясно дает понять, что от тебя здесь не сохранилось и малой части, но…мы сохраним наше непреложное единство. Ты стоишь рядом, шепчешь на ухо четкий план. Я знаю, что я должен совершить. Вечность нашла нас сама.