Заболеть отчаянием

В первый день приезда из проклятой Японии Юрий закрывается в своей комнате от всего мира и выливает уже не такую клокочащую, но всё ещё свернувшуюся мягким клубком внутри ярость на плакатах со старым кумиром, с каким-то странным наслаждением медленно разрывая каждый на мелкие-мелкие кусочки, чуть ли не до пепла. Виктор везде один и тот же – с этой как будто прилипшей отвратительно-лицемерной улыбкой и ледяными голубыми глазами, в которых так и чудится насмешка. «Что, котёнок, злишься? Шипи-шипи, выпускай коготки, я же знаю, что укусить ты меня не сможешь, что ты в меня по самые ушки влюбился». К чёрту! Виктор на плакатах, Виктор в Инстаграме, Виктор в новостях… Виктор-Виктор-Виктор, словно бы других имён и не существует, как будто даже из далекой Японии фигурист следит за ним, лукаво выглядывает из каждого угла. Словно бы каждая его чёрточка выжжена в памяти адским пламенем ревности, после которого уже хоть трижды захоти, японским богам взмолись – а не исчезнет. Даже воспоминание о фигуристе, его блёклое отражение в мыслях оказывается не менее наглым, чем сам оригинал, что не особенно удивительно - без наглости это уже и не Виктор будет, а какой-то другой человек. А ещё каких-либо незнакомцев парню вовсе не нужно, тут и с одним Виктором разобраться. Хоть не вернуть бы этого идиота в Россию, не победить Юри.. хоть бы понять эту ходячую загадку (и желательно, при этом не сойти с ума). Плакаты заканчиваются слишком быстро. Остается только один, на который парень смотрит уже почти без ярости, только с такой тяжёлой усталостью, которой он и после нещадных тренировок Якова не испытывал. Это не просто боль в мышцах, желание наконец таки свалиться на кровать и ни о чём не думать. Это усталость противная, опустошающая, но знакомая: нечто такое он испытывал, когда узнал о тяжёлой маминой болезни, когда вместе с дедушкой приходил в холодную больничную палату и с натянутой улыбкой рассказывал маме о противной рыжей Миле, которую так и хочется дёрнуть за косу, пусть она и старше его на три года, когда он растерянно стоял на холодной могиле и долго-долго смотрел на тяжёлый гроб. Кажется, такую усталость и называют отчаянием, и если так, это точно было оно во всей своей красе вместе с неверием и одиночеством – диагноз поставлен, пациент, причины яснее некуда, да только лекарства нет. Точнее говоря, есть одно, но ему абсолютно плевать на то, что в России без него подыхает забавный и хулиганистый больной, оно сейчас где-то за тысячи километров, в другой стране, где наверняка весело обнимается с этим трижды треклятым японцем и фотографируется со всем, чем только можно. В конце концов, кто мог знать, что Плисецкий заболеет отчаянием настолько сильно?