***
С того момента прошло уже три дня, однако с «Give» так ничего и не было решено. Натуру Льюнга в этом плане переупрямить было анреал, но и Алекс в тянущемся конфликте являл собой уникальный пример мужества и силы духа. Последнее неистово умиляло и веселило Сверре, а в Мариусе рождало тихое сочувствие и одновременно восхищение. Норальф же, как наиболее ответственный член группы, предложил заняться пока записью других песен, раз уж Алекс с Кимом никак не могут прийти к общему знаменателю. Льюнг поотнекивался сначала из принципа, но затем все же поддержал столь рациональную идею. С Мёклебюстом же за пределами студии они теперь старались не пересекаться, ибо каждая их встреча приводила лишь к новому спору…***
Вечерние сумерки потихоньку окутывали американский мегаполис. Постепенно опускавшаяся прохлада и тихий, приятный шум океанических волн рождали в Алексе приятное и долгожданное чувство покоя. Все же иногда прогуливаться в одиночку пред самым закатом на пляже было не так уж и плохо. Вокалист присел совсем недалеко от набегавших на берег волн и раскупорил заранее благоразумно прихваченную с собой бутылочку пива. Глядя в постепенно растворявшийся в ночи горизонт, покуривая и попивая пивко, он думал о смысле жизни. И о Киме. По правде сказать, Алекс уже и сам нехило устал от этого затянувшегося спора, однако он продолжал держаться уже из чистого принципа. Все бы ничего, но эти строчки из новой песни стали для него в некотором роде завершающим штрихом из всей массы того, что ранее включало в себя некие странные сны (после которых хотелось принять холодный душ и резко закурить), провокационные наряды и жесты басиста, а также общую атмосферу тотальной укуренности и невероятной душевной близости в группе. Постоянный накал эмоциональных страстей вообще был характерной чертой Seigmen, но лишь Ким вызывал в Мёклебюсте столь смешанную гамму чувств, что попытки описать ее словами проваливались с оглушительным треском. С одной стороны это было нечто схожее с восхищением и обожанием, а с другой… Временами Алекс ловил себя на том, что ему очень хочется отправить Льюнга куда-нибудь опять в восточные страны, желательно на месяцок-другой.***
В особняке же веселье шло уже полным ходом. Ребята уже были почти на полпути к тому уровню кондиции, когда очевидной становится необходимость слегка освежиться в бассейне, а затем продолжить дальше уже с удвоенной силой. Проходя общую гостиную, Алекс не мог не оценить живописность открывшейся ему картины, которая, в частности, включала в себя меряющего в тот момент женские лифчики Мариуса. Целый ворох этого непременного атрибута гардероба любой девушки покоился на одном из свободных кресел, где время от времени пытался еще и примоститься Сверре, ибо в тот момент они ему казались наиболее удобной подушкой. В процессе примерки шла весьма активная дискуссия на тему того, какая модель ему идет лучше, а вившийся из разных сторон дымок со специфическим травянистым ароматом предавал происходящему оттенок восточных философских диспутов. Однако Алекс пока был настроен тихонько проскочить ненадолго в свою комнату и сменить одежду. Все-таки песок — штука коварная.***
Фронтмен уже почти закончил переодеваться, как вдруг дверь в его комнату открылась, а на пороге показался Ким, да еще и с бутылочкой аквавита в руках. Вид у басиста был еще более загадочный, чем обычно, что, как правило, свидетельствовало либо о легкой укуренности, либо о том, что Льюнг в тот момент пребывал в прекрасном расположении духа. Впрочем, одно никак не отрицало другое. — Так вот ты где, а мы все думали, куда это ты пропал… — Я на пляж ходил, — подчеркнуто холодно произнес Мёклебюст. В данный момент вокалист никак не был настроен на новый спор, поэтому появление Льюнга на пороге его комнаты вызвало мысленный стон и желание моментально откатить куда-нибудь подальше в норвежские горы. Ким некоторое время молча наблюдал за тем, как Алекс натягивает новую футболку, а затем решительно произнес, при этом демонстративно слегка покачивая в руке бутылку: — Пошли к остальным. — Не хочу, — просто ответил Алекс, для которого сие заманчивое предложение сейчас уже не выглядело таким уж привлекательным. После прогулки на пляже фронтмену больше всего хотелось завалиться спать, а завтра с утра сразу приступить к записи новой песни. Тем более, не было у него желания находится в данный момент в компании басиста, от одного присутствия которого поблизости все моментально становилось еще сложнее. — Ну, если ты хочешь остаться тут, то я тогда тоже останусь, — с этими словами Ким прошел вглубь комнаты и уютно расположился в одном из кресел. Алекс в легком шоке наблюдал за происходящим и уже чувствовал поднимающуюся внутри себя волну протеста, которая так и рвалась наружу, но… Опять спорить как-то не хотелось. Поэтому фронтмен сдался и молча присел на другое кресло. Мёклебюст никак не мог знать, что их конфликт не пришелся по душе не только ему одному, ведь понять что-то толком по всегда невозмутимому и меланхоличному Киму было просто анреально. Иногда казалось, что этот человек не испытывает эмоций вообще, а все жизненные потрясения проходят словно мимо него, оставляя след лишь в творчестве, которое без эмоциональным назвать было уж никак нельзя. Однако даже в столь сложной натуре были особые чувствительные струнки, которые периодически давали о себе знать. Вот прямо как сейчас, например. Просто молча сидеть и смотреть друг на друга не имело никакого смысла, поэтому принесенная басистом бутылка скоро стала постепенно распиваться на двоих. Под легкий, ненавязчивый разговор, который завязался как-то сам по себе, причем сейчас ни один из них не упоминал ту злополучную песню. Алекс почувствовал, что впервые расслабился за эти несколько дней, а вид вполне довольного жизнью Льюнга улучшал его настроение еще сильнее. Бухлишко, принесенное Кимом, оказалось таким ядреным, что одной бутылки вполне хватило, дабы довести их до известного уровня кондиции, который, однако, нельзя было охарактеризовать как вхламину. Поскольку перетягивать кресла было уже откровенно лень, ребята для удобства переместились на кровать, где вполне уютно устроились рядышком, поочередно прикладываясь к бутылке. И все было так замечательно, что Мёклебюст упустил из виду тот момент, когда Льюнг приблизился на опасно близкое расстояние. Поэтому когда басист вдруг резко обнял фронтмена и потянул его на себя, Алекс не сразу понял, что вообще происходит. Дальнейшее же перевернуло его мир окончательно, ибо Льюнг начал целовать его и — о господи, — это был лучший поцелуй в его жизни. Однако в тот же момент вокалист резко рванулся и в отчаянии попытался все же воззвать к здравому смыслу: — Что это ты делаешь?! Прекрати сейчас же! — вид крайне смущенного, покрасневшего и слегка встрепанного Алекса мог бы вызвать угар и умиление у кого угодно. — Да ладно тебе, что мы такого сделали? — Ким развязно ухмыльнулся и фронтмен снова испытал его. То самое чувство. Одна часть его рвалась остаться и окончательно добить собственную психику, а другая хотела лишь быстро рвануть отсюда куда-нибудь подальше. Внутренняя борьба усугублялась тем, что басист отнюдь не собирался отпускать его, наоборот, лишь притянул его к себе еще более настойчиво. — К чему вообще все эти разговоры? — с этими словами Льюнг запустил руки под футболку Алекса и снова начал целовать его. В тот момент Мёклебюст понял, что если не остановиться прямо сейчас, дороги назад уже не будет. Однако ясно мыслить сейчас было крайне трудно, ибо от того, что творил в данный момент Ким, мысли заворачивались еще похлеще, чем от некоторых запретных веществ. Отдельно масла в огонь подливала та неповторимая невозмутимость, с которой басист творил все эти непотребные вещи. От всего этого мысли вокалиста потекли отнюдь не в невинном направлении. Алекс честно старался удерживать перед мысленным взором картину далеких тибетских монастырей и фееричного насилия, которому его подвергал ранее и явно будет еще неоднократно подвергать басист. Эти образы были его последним оплотом сопротивления, пока его тело незаметно для него самого начало рьяно реагировать на действия Кима и, более того, активно отвечать на них. А потом Ким все же стянул с него футболку.***
Время перевалило чуть более чем за половину ночи. Было как-то неожиданно тихо, если не считать долетавшие снаружи через приоткрытое окно звуки ночного мегаполиса. Алекс с Кимом вполне уютно расположились на его кровати, прямо на смятой постели и среди некоторых предметов одежды, которые в порыве страсти отбрасывать куда-то дальше было просто некогда. Оба помятые, всклокоченные и полностью обнаженные, сейчас они просто лежали рядом и не торопясь раскуривали один косяк на двоих, который, как оказалось, предусмотрительный Льюнг захватил с собой заранее. Алекс испытывал в тот момент такую бурю эмоций, что выразить ее какими-либо словами было просто невозможно. При мысли о том, чем они тут занимались буквально минут двадцать назад, и насколько басист был хорош, и как он сам в какой-то момент взял инициативу в свои руки (и не только руки), мозг фронтмена тут же отключался и махал ручкой на прощание. А с другой стороны ощущение теплого тела, лежащего рядом, рождало в нем какое-то особое, вдохновляющее и уютное чувство. Вся эта богатая гамма чувств все же нашла свое отражение в виде лишь одной простой фразы. — Я спою эти строчки.