Лучшая награда

— Ты мне поддался, — внезапно припечатывает Юра, когда раунд снова заканчивается в его пользу. — Да нет, — отвечает Отабек и невозмутимо пожимает плечами. Юра этого не видит — сидит к нему спиной, — но чувствует. Как и невесомый поцелуй в макушку. — Просто ты хорошо играешь. — Да я не про игру! — раздраженно огрызается Плисецкий. Бек явно хочет сбить его с мыслей на пол — а там уже продолжить общение без слов. В памяти тут же всплывает их первая ночь… И Юра мотает головой. Не сейчас. Не когда она вот-вот станет последней. — Ты про мое выступление на Гран-при? — понятливо произносит Отабек, щелкая джойстиком. Персонаж на экране разминается, послушно следуя движениям друга. И это слово — «друг» — снова отзывается колкой тянущей болью под сердцем, напоминая Юре о неприятной догадке. Да, он про выступление. Сегодня, после всей радости от победы, на смену спортивному экстазу пришла простая мысль: а вдруг Бека ему поддался? Глупая мысль, ничего не скажешь; но она единолично обосновалась в его голове, вытеснив даже постоянных жильцов, то и дело матерящих Никифорова с его ручной свинкой (и особо крикливых, матерящих Жан-Жака, тоже). Поэтому вполне в стиле творившегося в голове бедлама Юра решил устроить проверку — видеоиграми. Пока результаты плачевны: три-ноль в его пользу — но не в пользу его радушного настроения. А Бек продолжает: — Я сегодня был честен в каждом своем движении. Просто ты оказался сильнее. Вот и все, — он снова пожимает плечами. Словно констатирует факт. Словно ему ничуть не обидно и не завидно. Словно… — Ты поддался потому, что мы друзья? Поэтому ты не хочешь бороться в полную силу, да? Отвечай! … да, словно все дело именно в этом. Отабек кладет голову ему на плечо, не желая спорить, и Юра раздраженно дергает рукой, пытаясь его сбросить. Не надо. Он сейчас зол. Но казах неожиданно обнимает его обеими руками за талию, заключая в теплое кольцо, и уже в такой позе снова перехватывает джойстик обеими руками и продолжает бой. Его подбородок все еще на плече Юры — и тот замирает. Заставляет себя цепляться за горящую обидой злость, чтобы только не прислониться буквально чешущейся от такого желания спиной к широкой обнаженной груди. Бесит. А еще больше бесит, что Юра не хочет терять Отабека. Ни как друга. Ни как соперника. Не в силах держать это раздражение в себе, Юра так ожесточенно бьет в «Мортал Комбат» персонажа Бека, что ощутимо вздрагивает от неожиданности, когда над ухом раздается голос. Достаточно ощутимо, чтобы услышать еще и клацанье зубов — Отабек чуть не прикусил язык. — Глупый, — полушепот-полусмешок. И Юра цыкает — согласен. Действительно глупый, раз позволил всему этому так далеко зайти. Ведь именно потому, что он принял тогда предложение дружбы, Отабек… Но его мысли перебивают, словно подслушав: — Именно потому, что мы друзья, я так высоко поднялся. Твоя поддержка перед выступлением придала мне сил — я слышал каждое твое слово и вложил их в свое стремление к победе. Юра же после признания напряженно размышляет, пытаясь вспомнить, что он вообще тогда говорил. И помнит только, что улыбался — и это само по себе уже было достаточным поводом раздраженно побиться от неловкости головой о стену. Или побить кого-нибудь другого. Да, на тебе, на! И с правой! Ногой! Спец прием… Фаталити! Снова выиграл! Юрий широко улыбается, но эта мысль замораживает радость и губы: улыбка больше не чувствуется. Снова выиграл. Неужели этот статус друга (да и друга ли?) мешает даже тут?! От отчаяния он бросает джойстик на пол и переводит на Отабека раздраженный взгляд. И только теперь замечает, что казах пристально наблюдает за ним. Не за экраном, где его воин раскинулся безвольной побежденной тряпкой. А только за ним. Может, поэтому он проигрывает? Юра хочет привычно бросить «Чего вылупился?», но не может. Он просто опускает голову, позволяя волосам скрыть его лицо. Достало. Все это уже достало. Он так и знал, что ничего хорошего из этой дружбы не выйдет. Но уж точно ничего хорошего даже не войдет, если он продолжит этими своими играми в Шерлока Холмса портить настроение еще и окружающим. И поэтому Юра сползает с дивана, где они сидели вдвоем, на пол, усаживается в позу лотоса и в пятый раз за этот вечер нажимает на «Play», обещая, что этот точно последний. А потом он пойдет к себе в номер, поспит — и все пройдет. В конце концов, завтра последний день Гран-при, потом Бек уедет. И все вернется на свои места. Но Алтын не хочет заканчивать все так. Он разжимает тонкие пальцы Юры, судорожно вцепившиеся в приставку, бережно мнет их в своих руках, а потом подносит к губам и жарко выдыхает. И еще раз. Еще. Этот парень всегда такой холодный — особенно когда замыкается в себе со своими глупыми мыслями. Точно глупыми — умные мысли явно не заставят так сморщить лоб и уставиться в никуда обреченным взглядом. Да, даже сейчас Юра не смотрит на него. Впрочем, Алтын уже знает, как привлечь его внимание: в очередной раз согревая его руки своим дыханием, он чуть подается вперед — и касается костяшек пальцев губами. — Я восхищаюсь тобой, — он признается в этом так легко и открыто, что Юра, после поцелуя невольно посмотревший на него, уже не может отвести взгляда от глубоких карих глаз. Словно море ночью, но Юра уверен, что вода в нем теплая. И безопасная. — Восхищаюсь еще с самой первой нашей встречи твоим упорством, твоей собранностью, твоим талантом. И не хочу больше восхищаться в стороне, в группе отстающих — хочу наблюдать за тем, как ты растешь, развиваешься, побеждаешь. Как смешно злишься на Жан-Жака, материшь Виктора, обзываешь Юри свинкой. Как радуешься встрече с дедушкой, ешь его пирожки и, неуклюже прикрываясь язвительностью, делишься ими с другими. Как встаешь после обидного поражения — и снова идешь вперед. Я просто хочу быть рядом, понимаешь? Юра не понимает. Не понимает, в какой момент он вместо «Мортал Комбат» врубил девчачий симулятор свиданий с сопливыми фразочками. Не понимает, почему от каждого слова Бека боль под сердцем отпускает — и заставляет этот глупый, слабый орган до отвращения трепетно замирать. Не понимает, почему ему этот симулятор так нравится. — Хочешь видеть, как я побеждаю? — цепляется за более-менее нейтральную фразу Плисецкий. И усмехается, вырывая руки из страшно приятной пытки. У них, вообще-то, бойцы уже застоялись — пора начинать новый раунд. А то тоже вместо соперничества сейчас обжиматься начнут. — А если я завтра проиграю? На подбородок ложатся чужие пальцы, и прямоугольник телевизора поворотом сменяется на серьезное лицо друга. Нет, он всегда серьезен, но в этот момент серьезность была особенно пафосной, словно он сейчас собирается толкать речь минимум перед армией и минимум перед грандиозным сражением, историей которого потом будут пытать на уроках в школе. От своих мыслей Юра невольно фыркает — и перестает злиться. В конце концов, сегодня и правда последний вечер с его первым другом. Который почему-то слишком близко. — Твои глаза… С таким взглядом не проигрывают, — Отабек чуть качает головой, отвечая на его вопрос. Снова он про его «глаза воина»! Юра даже хочет подойти к зеркалу и убедиться, что у него глаза по-прежнему зеленого цвета, а не какого-нибудь камуфляжного оттенка. С чего Алтын вообще эту хрень взял? Вот как можно перепутать взгляд «Иди на» с «Я победитель»? Хотя вариант «Я победитель, а ты иди на» ему был очень близок… Как и сам казах. Снова. И впервые с той ночи, которая Юре запомнилась самым обильным слезоразливом в его жизни, Отабек наклоняется, пока не касается губ. Не закрывая глаз. А вот Юра жмурится — но рот с готовностью раскрывает, подставляя язык настойчивым прикосновениям. Нежным, томительным. Жарко. Юра чувствует, что от этого жара его голова кружится, да и все тело словно плавится — уходит напряжение, уходит злость, уходит тревога. Остаются только чертовски умелые прикосновения тонких губ самого открытого в мире человека и разрушающее стену привычного, как дыхание, отчуждения желание открыться ему в ответ. Он садится верхом на бедра Бека, обнимает его за голову, поддерживая затылок, и неосознанно впивается пальцами в колючие короткие волосы, притягивая парня еще ближе. Их носы соприкасаются, дыхание сбитое, рваное, жаркое — но Юра, кажется, готов слушать его вечно. Отабек смеется, когда Юра пытается взять инициативу в поцелуе и неумело проводит языком по зубам. И когда парень, обидевшись, в отместку больно кусает его за нижнюю губу, тоже смеется — и легко чмокает в поджатые губы. Добивая этим окончательно. Вспыхнув, Юра утыкается лбом ему в грудь — снова прячется. Но волосы не скрывают его ушей, и Отабек замечает их предательски заалевшие кончики. — Бек? — М-м? — Но ты же обещал, что увезешь с собой в Казахстан золотую медаль, — внезапно глухо спрашивает Юрий, так и не поднимая головы. А Отабек, перебирая его волосы, задумывается: где это он такое слышал? А еще, кажется, они и правда уже читают мысли друг друга: — Я слышал это, когда диктор объявлял твое выступление. Алтын тяжело вздыхает. Вот снова Юра про это. Нет, он и не ожидал, что все будет легко: русские те еще упрямцы. Ужасно мнительные упрямцы. Но сегодня у него есть достойный ответ. — Казах сказал — казах сделает! — высокопарно произносит он, и Плисецкий тихо хрюкает от смеха: слишком нелепо звучит это заявление, если учесть, как по-домашнему уютно и совсем неподходяще для подобных слов выглядит Отабек. — Я обещал — значит, увезу. Юра вскидывает голову, собираясь сказать, что для этого, вообще-то, надо победить, а он как бы не особо собирается, да и кто ему так просто ее отдаст… но Отабек продолжает:  — Ты же ведь заработаешь эту медаль? — Пф, конечно, — бросает Плисецкий. И подозрительно щурится: — Если захочешь ее у меня отжать, я тебя сам потом выжму! — Вот я и увезу тебя вместе с ней. Как раз все собирался предложить: ты же поедешь со мной в Казахстан? После минутного зависания Юра понимает, что если кто куда и поедет — то это его крыша. Бека что, кумыса своего нахлебался? Как вообще он мог взять и так просто сказать… — Оп, ты проиграл! — внезапный щелчок по носу заставляет Плисецкого вернуться в мир живых и нагло отвлекающих. Заторможенно он смотрит на экран — и правда проиграл: под шумок и ступор Отабек одной комбинированной атакой загнул его персонажа в такой уважительный распластанный поклон, который и Кацуки не снился. — Пока игра не закончена, не расслабляйся, Юр, — Бек нравоучительно качает перед его лицом пальцем, и Плисецкий из последних сил давит в себе порыв цапнуть его зубами. Ему вообще Отабека часто хотелось покусать — и за этот палец, и за шею: чуть-чуть прикусить кожу, почувствовать солоноватый привкус его тела и слишком живо бьющийся пульс, потом спуститься ниже — уже не кусая, а просто отмечая губами и языком все его тело… — … и будь внимателен, — заканчивает Отабек, и Юрий вздрагивает, выныривая из своих мыслей. — Но ты же рядом? А значит, мне нечего бояться. И правда, нечего. Ни поражения, ни тренера, ни фанатов… ни желания снова касаться Бека, как в ту ночь. И как в эту. Всем телом, освобожденным от одежды и нелепой стесняющей морали. Всей душой, освобожденной чувствами от нелепых стесняющих страхов. Друг? Не друг? Какая разница, если он сейчас рядом — обнимает за плечи, потом ведет руки ниже, бережно ласкает, заботливо подготавливая к большему — томительно, глубоко. Зажмурившись от еще непривычной боли там, где они, наконец, снова соединяются так тесно и плотно, насколько только возможно, Юра наощупь находит его губы, жадно и торопливо целуя. Отабек принимает ласку и уже не смеется — тихо стонет, когда Плисецкий неуклюже, словно первый раз на коньках, приподнимается — и опускается обратно, ниже, принимая в свое тело. Совсем не такое холодное, каким кажется. И так глубоко, пока не касается своими упругими ягодицами смуглых бедер Отабека. И от этого тот не выдерживает — подается тазом вверх, выбивая из Юры поощрительные дерзкие стоны, которые стоили всех этих пяти лет. И которые будут стоить еще столько же — да хоть всей жизни! — Бек готов отдать ее всю, но дождаться, пока Юра будет готов. Не как сейчас — с иногда проскальзывающими сомнениями и осторожностью, а когда готов будет не только принять чувства — но и ответить. Впрочем, даже если этого и не случится, Отабек готов продолжать любить за них двоих. Ведь это чувство сейчас так велико, что он готов кричать о своей любви, чтобы услышали даже дома; готов выписать своим катанием на льду имя, что выжжено всего одним взглядом на его сердце… Но не хочет спугнуть. А потому лишь хрипло шепчет раз за разом на казахском «Люблю», как в ту самую ночь, когда это дрожащее тело отчаянно прижималось к нему в поисках утешения. А сейчас — в поисках наслаждения. И Бек с готовностью дарит ему это: накрывает горячий, изящный — как и весь Юра — член рукой, мягко двигает; целует губы, то и дело закусываемые от каждой сжимающе-поглаживающей ласки. И сам продолжает двигаться в потрясающей тесноте. Глубже. Больше. Чаще! Да! Готов на все, лишь бы еще раз получить возможность обнять этого отчаянно любимого человека, зарыться в его отросшие волосы, так по-родному пахнущие льдом и выпечкой, и услышать свое имя, выдыхаемое на пике наслаждения… Снова заговаривают они уже намного позже, когда сердце больше не колотит в ребра, как разбуженные их игрой соседи — в стену. Отабек невольно фыркает, вспоминая, что ответил им Юра. — И все-таки, ты мне поддавался, — задумчиво произносит Плисецкий, лежащий у него на плече. И еле успевает увернуться от заслуженного щипка за бок, проявляя всю свою гибкость. Ответом ему служит лишь тихий смех. Вскинув голову, Юрий зависает: Бека улыбается нечасто. Это «нечасто» случается чуть чаще, чем вообще никогда, но когда звезды сходятся и солнце висит под нужным углом, казах сам затеняет его — настолько его улыбка слепит счастьем. И Юра неосознанно подается за этим теплом. Впрочем, не он один: — Твоя улыбка, когда ты побеждаешь — пусть даже в этой игре — лучшая награда для меня. Так что я никогда не буду чувствовать себя проигравшим. Юра думает, что в отряд «Бака» надо теперь, помимо свинки, включить и Бека. Потом, чувствуя, как губы подрагивают от желания широко улыбнуться, зачисляет и себя туда же добровольцем. Готов ли он уехать? Яков его точно убьет. Но, с другой стороны, Виктора же он пока еще не убил… А еще Юра думает, что неважно, что будет завтра: он уже знает, что этот Гран-при не оставит его ни с чем. И это знание таки заставляет его улыбнуться — и поцеловать губы того, кто первым показал ему дружбу, а потом и любовь; заставляет мстительно ущипнуть его же за бок и счастливо рассмеяться в ответ на показное возмущение. Ведь теперь Юра знает — это не последняя их ночь. Если его сейчас не защипают до смерти!