Все будет хорошо

      Скоро все закончится.        Нет, конечно, Тарья знал, что сериал не может длиться вечно, но десять серий — это было слишком мало для него. Слишком сильно он вжился в свою роль.       Он уже давно не играл. Эти отношения стали для него важнее всего на свете. Тарья уже не знал, где заканчиваются чувства Исака, а где начинаются его. Все смешалось во взрывоопасный коктейль, который вот-вот готов рвануть. Наверное, он плохой актер, потому что он на самом деле жил этими встречами, разговорами и поцелуями. Наверняка уже все фанаты заметили, какими глазами он смотрит на Хенрика, и если свои действия он еще мог контролировать, то контролировать взгляд у него выходило, откровенно говоря, плохо. Потому что едва Тарья переводил свой взор на него, как зрачки самопроизвольно расширялись, выдавая его с потрохами.        Хенрик был прекрасен. Его руки, его волосы и смех. Его улыбка… Тарья мог бы поспорить на миллион долларов, что все девчонки, да и не только они, влюбились в эту улыбку так же безнадежно, как и он сам. Когда Хенрик смеялся, Сандвик был готов мир перевернуть, до Марса добраться и Солнце в лампочку вставить, лишь бы только тот не прекращал веселиться.       Всё зашло слишком далеко.        Даже съемочная группа начала уже что-то подозревать. Трудно не заметить, с каким благоговением и трепетом Тарья прикасался к Холму, какая нежность сквозила в каждом объятии и поцелуе, как дрожали руки Сандвика и подгибались колени от жаркого шепота и ласковых слов Хенрика прямо на площадке. А еще, как бы Тарья не пытался этого скрыть, все просто наверняка видели, что он действительно возбудился во время съемки сцены в номере отеля. Да и как тут было удержаться, если такое прекрасное и желанное тело так близко, льнет, словно действительно хочет и жаждет происходящего, если чужие и одновременно родные губы так горячо целуют, а приоткрытый рот манит проскользнуть в него языком, если дрожащие пальцы так невыносимо медленно ласкают торс и гладят, гладят, гладят... Гладят так, что невозможно мыслить разумно, и сопротивляться желанию абсолютно бесполезно. Тарья и не сопротивлялся, лишь подавался вперед, еще ближе, так, чтобы не было между ними ни дюйма, ни сантиметра, чтобы даже мельчайшего атома между ними нельзя было поместить.        Это была безвыходная ситуация.        Тарья не мог перестать думать о Хенрике. День, ночь, любое время суток — не важно, где он, с кем, — он постоянно думал о Холме. Ему даже начало казаться, что это у него, а не у вымышленного Эвена, острая стадия маниакального расстройства, потому что эти мысли были настолько навязчивы, что невозможно уже было представить свою жизнь без них. Исак словно вторая личность жил в его голове, отравляя своими чувствами к Эвену его мозг, заставляя чувствовать всё то же самое и даже больше по отношению к Хенрику. Словно наркотик, эмоции и ощущения его героя растекались по венам, не давая мыслить иначе. И так же, как и Исак, он влюбился в мужчину своей мечты.        Это был конец.       Тарья уже не умел жить по-другому. За время съемок он настолько привык, что Холм всегда рядом, улыбается, похлопывает по плечу, а в кадре целует и обнимает, что вся жизнь до "Стыда" казалась ему сном. Сандвик существовал сейчас словно в замедленном действии, чтобы хоть как-то удержать эти мгновения близости с Хенриком. Он до сих пор ощущал мягкость чужих прикосновений, длинные пальцы в волосах и упругие губы на своих губах.        Это была одержимость.       По-другому весь спектр этих разнообразных эмоций, которые испытывал парень, невозможно было описать. Словно ручной зверек, он был готов выполнить всё, что скажет ему Хенрик. Это неправильно, но иначе уже не получается. Как будто плюс поменяли на минус, и все те красивые девчонки, которые раньше так нравились Сандвику, сейчас меркли перед восхитительно-прекрасным Холмом. Никогда в жизни Тарья не чувствовал ничего подобного.       Это была стихия.       Все эти чувства были похожи на цунами, сметающее всё на своем пути, срывающее титановые двери выдержки и сбивающее алмазно-твердые доводы рассудка. Слишком сильно для обычного подростка. Слишком мало для неугомонного сердца. Эти эмоции были похожи на пожар, уничтожающий километры и гектары мечтаний и размышлений, сжигающий заживо сердце и пожирающий душу. Слишком опасно, чтобы забыть. Слишком прекрасно, чтобы оступиться. Эти прикосновения были похожи на ветер, мягко ласкающий раненые участки кожи, освежающий мысли и заставляющий верить, что именно этот поток прохладного воздуха унесет все неудачи далеко за пределы мира, туда, где они уже будут не нужны. Слишком ярко, чтобы прекратить. Слишком необходимо, чтобы отвернуться.

*****

       Сегодня они снимали финальную сцену девятой серии. Исак должен был сорваться со встречи с родителями и прибежать на место, где они впервые с Эвеном встретились. Это был очень чувственный и нежный момент, разбавленный ноткой печали и боли, поэтому всё это надо было отыграть безупречно. И вот Тарья стоит и смотрит на скамейку, а после оборачивается. Он видит, как Хенрик делает несколько шагов и замирает. На его лице видно такое неподдельное удивление, можно сказать, шок, радость, надежда и еще кучу эмоций, которые испытывает его персонаж. Сандвику кажется, будто Холм на самом деле не ожидал его здесь увидеть, и он в который раз поражается тому, как мастерски играет Хенрик свою роль. Шаг, другой, третий… И вот уже можно дотронуться рукой и почувствовать чужое дыхание на своем лице. Осторожное прикосновение щеки к щеке, нежное, будто не веришь, что и вправду всё реально. Тихий шепот, смешивающий дыхания:        — Ты не одинок…        Ладонями подтолкнуть ближе и мягко, ни на чем, не настаивая, поцеловать. А потом на мгновение отпустить и обнять. Так сильно, как только можно. Тарья уткнулся носом куда-то в мокрый капюшон и притянул Хенрика ближе. Внезапно, словно молнией по темечку, мелькнула мысль, что впереди осталась только одна серия, а потом… Никому неизвестно, что будет в четвертом сезоне, да и будет ли там участвовать Исак как герой вообще. Возможно, он уже никогда не сможет обнять Хенрика вот так просто, без каких-либо причин. Осознание действительности с размаху ударяет под дых, отправляя в нокаут, и Тарья может только сильнее прижать к себе Холма, понимая, что не в силах сейчас отпустить его. Он обнимает его все сильнее и сильнее, и ему плевать, что съемку сцены уже давно закончили, что кто-то пытается до него докричаться. Тарья сжимает в ладонях куртку Хенрика и чувствует, что на глаза наворачиваются слезы. Слишком сильная сцена. Слишком много чувств.        Это было безумие.        Нельзя просто так остановить всё то, что происходит у тебя внутри, забыть того, кто занимает добрую половину твоего сердца, и Сандвик понимает это. Понимает и продолжает тихо плакать в итак влажную куртку Хенрика. Он старается не вздрагивать, хотя хочется рыдать навзрыд. Но, видимо, ему снова не удается скрыть своих ощущений, потому что Холм мягко пытается отстранить его. Вот только Тарья не намерен отпускать его просто так. Он прижимается к парню еще сильнее, хотя, кажется, это уже невозможно, и не собирается отпускать то, что пока ещё почти принадлежит ему. Однако Хенрик так просто не сдается, чуть сильнее отталкивая его от себя, но удерживая за плечи. И Сандвик отодвигается.        Это больно.        Холм пытается заглянуть в глаза парня, но тот только сильнее жмурится, не желая показывать, насколько ему сейчас хреново. Ему сейчас даже всё равно, что Хенрик увидит слезы на его щеках, хотя за всё время съемки сериала он пытался быть сильным перед ним. Тарья может только стоять и надеяться, что глаза напротив сейчас не горят ненавистью. Ему хочется прямо сейчас упасть на колени и выть от того гадкого чувства внутри, которое замораживает все внутренности. Наверное, на его лице и вправду видно всё то, о чем он думает, потому что Хенрик осторожно кладет ему теплую, мягкую ладонь на щеку и тихо шепчет: — Тарья…        И Сандвик не может поверить. С такой интонацией Эвен обращался к Исаку, именно так он спрашивал разрешения остаться насовсем и едва слышно говорил о том, что навсегда можно сохранить только то, что потерял. Это был голос Эвена. Тарья никогда не слышал, чтобы Хенрик когда-нибудь говорил с другими так. А сейчас Холм звал так именно его. И он открыл глаза.        Это было подобно электричеству.        По венам словно пробежал заряд в двести двадцать вольт. Потому что Хенрик смотрел на него с таким выражением лица, будто Тарья — это самое дорогое, что есть в его жизни. И Сандвик не выдерживает, тихонько всхлипывая и всё так же сжимая в кулаках отвороты куртки. Слезы катятся по его щекам с новой силой, а Хенрик ласково обхватывает ладонями его лицо, стирая большими пальцами соленую влагу, и шепчет:        — Тарья… Маленький, ну чего ты?        И от этой тихой нежности Сандвику хочется расплакаться ещё сильнее, ещё горше. И он, не сдерживаясь, шепчет, как ему страшно, что все закончится, как он боится потерять эти недо-отношения с Хенриком, как ему хочется, чтобы всё то, что было между Исаком и Эвеном, появилось между ними. Он шепчет, и шепчет, раскрывая все свои секреты, отворяя все потайные двери и отдавая ключи ко всем замкам. Ему уже даже будет всё равно, если Хенрик засмеется в ответ на его слова, настолько ему плохо и больно. Вот только Холм явно не собирается этого делать. Он мягко притягивает его ближе и, наклоняясь, шепчет, опаляя искусанные в кровь губы своим дыханием:        — Чего ты раньше не сказал? Я же не знал, что ты себе столько всего… Не отпущу теперь…Тише, всё будет хорошо…       И, придвигаясь еще ближе, целует мягко, ласково, словно Тарья хрустальный и от любого неловкого движения может разбиться. Такой нежности не было даже в отношениях Исака и Эвена. И тут Сандвик понимает, что Хенрик впервые целует его как Тарью, а не как Исака, и от этого открытия ему хочется петь.

*****

       Когда они снимают сцену с Линн в комнате Исака, глаза Тарьи блестят как никогда. Да и глаза Хенрика сияют каким-то неземным светом. И Сандвик видит это и верит, что всё действительно будет хорошо. У них всё будет хорошо.