Нина

1

      Прежде всего, вам следует знать, что я не из тех, кто воюет за достоверность.

2

      Он был решителен, даже импульсивен, ориентирован на немедленное получение удовольствия и удовлетворения, склонен действовать под влиянием момента, любил возбуждение и приключения и не любил планировать и подготавливать будущее.       Но всё это не имеет никакого значения, потому что она его так и не встретила.

3

      Она принадлежала к тому множеству незамужних девушек, что, виртуозно овладев искусством перевоплощения, с успехом дурачили окружающих. Вы, вероятно, встречали таких. Только имейте в виду, что в отличие от большинства, а, может быть, и от всех сразу, она хорошо знала цену своему притворству. Цена эта была ужасна, и платить её приходилось сразу.       Болезнь не позволяла рассчитываться по частям и никогда, никогда не делала скидок.       Нина не могла вспомнить, когда всё началось, когда она заболела. Возможно, в двадцать – тогда с её лица вдруг исчез всякий намёк на детскую припухлость, и в заострившихся чертах стала легко угадываться строгая красота. Или чуть позже, год спустя, когда она съехала от родителей, и теперь уже никто не мог помешать ей проводить вечера в ванной у зеркала, не отрывая меланхоличного взгляда от своего отражения. А, быть может, она столкнулась с этим спустя несколько месяцев добровольного затворничества?       Одно Нина знала точно – в последнее время это происходило всё чаще. Вскоре приступы – так она называла это – стали настигать её после каждого собеседования, каждой безобидной посиделки с родителями, приятелями или бывшими однокурсниками, после каждого похода в кино и каждой прогулки со щенком, таксой по кличке Флопи. Стоило ей только высунуть голову из своего убежища, как дремавший глубоко внутри чудовищный изъян, какая-то ошибка в её генетическом коде, тотчас же пробуждалась от неглубоко сна и занимала выжидательную позицию. Болезнь ждала, пока она не вернётся домой, в пустую квартиру, чтобы напасть на неё там, в клети стен и тишине одинокого жилища, где никто не сможет увидеть её такой, какой она была на самом деле. Где никто не попытается ей помочь.       Поэтому Нина предпочитала избегать развлечений, если они требовали от неё покинуть дом и встретиться с людьми.       А теперь признайтесь, эта история показалось вам знакомой, не так ли?       Тогда вы, конечно, не удивитесь, узнав о том, что долгое время Нина не воспринимала поразивший её недуг всерьёз. (Тут следует оговориться: признать недуг – встать на путь исцеления, а моя героиня категорически отказывалась признавать себя больной). Она, видите ли, верила, что справится. Не поборет болезнь – так привыкнет. Ей было двадцать два, в её возрасте люди не слишком-то охотно соглашаются мириться с навязанными обстоятельствами. Но Нина была не из таких. Её хребет уже давно согнулся под весом трусости и длительного бездействия. Она несла в себе какое-то старческое смирение, словно подуставшая от скоростной гонки под названием Жизнь пожилая леди, вознамерившаяся медленно и с достоинством покинуть дистанцию. Однако если бы она задалась целью выяснить причину своего затянувшегося на много лет молчаливого страдания, то вряд ли смогла бы вспомнить что-либо поистине ужасное из того, что с ней случилось за все годы сознательной жизни. Нет, ничего такого Нине переживать не приходилось. И, может быть, если бы болезнь появилась внезапно, то она, следуя природе всего живого, непременно бы вступила с недугом в ожесточённую схватку. Но нет, опасность подбиралась к ней медленно и бесшумно, до последнего момента ничем себя не выдавая.       Больше всего Нину пугало предчувствие конца, к которому неизбежно стремится всё на свете, а болезни – особенно.       Теперь вы знаете, что скоро с ней случится что-то ужасное. И надо бы бедняжке, не теряя времени, бежать и кричать о помощи. Но тогда все они (вы спросите: кто такие они? а я отвечу: все и никто одновременно), конечно, посчитают, что у Нины поехала крыша из-за череды преследовавших её неудач, ведь так?       Ведь так?       Это куда больше походило бы на правду, но вы же помните, как я отношусь к правде.       А ещё где-то там, внутри, под тоненьким слоем временной решительности жила мягкая и одновременно прочная, как губка, уверенность в том, что однажды всё наладится само собой, и помощь ей и не нужна вовсе. И страх: даже если она расскажет обо всём, даже если ей поверят – смогут ли помочь? Вдруг для неё всё было уже кончено? В таком случае, не будет ли лучше не знать этого наверняка?       Как любой заблуждающийся, вставший на путь разрушения, Нина говорила себе: у меня ещё есть время.       Разумеется, она ошибалась.

4

      Мы еще не подошли к той части истории, когда я могу задать этот вопрос.       И всё же:       вы уже догадались, чем именно она была больна?

5

      Тот вечер.       Было около полуночи, когда такси остановилось напротив подъезда. Сорок минут назад все места в машине были заняты, подвыпившие девицы (она – одна из них) возвращались после празднования пятилетия выпуска. Их было четверо: трое уместились на заднем сидении, Нина нехотя заняла соседнее с водителем место. Сначала она участвовала в общем веселье: смеялась и болтала о том, что уже спустя несколько минут не имело бы ни для кого из них никакого значения, но позже, когда они выехали на автостраду, соединяющую старую и новую части города, она вдруг перестала вертеть головой, и, откинувшись на сиденье, замолчала.       На вопрос о том, чего это он вдруг притихла, Нине пришлось соврать о том, что её тошнит. Она была готова поспорить, что таксист, пожилой мужчина, скосил глаза в её сторону. Ради достоверности она немного опустила стекло, чтобы обеспечить доступ к свежему воздуху. А после украдкой поправила шёлковый шарфик, подняла его повыше с правой стороны, чтобы частично прикрыть нижнюю часть лица.       В качестве места встречи они выбрали новый ресторан в центре. Людмила, в прошлом староста класса, а нынче – организатор подобных ежегодных мероприятия, начала обзванивать бывших одноклассников за полтора месяца до дня икс, не забывая напоминать о том, что пять лет – дата особая и игнорированию не подлежала. Она проделывала ровно тоже самое и раньше, когда сумма лет, минувших после выпуска, исчислялась менее красивыми цифрами.       Год от года их сборища становились ожидаемо скромнее, желающих вспомнить школьные времена в кругу людей, которых когда-то приходилось видеть чаще родителей и которые теперь казались совсем чужими, было всё меньше. В прошлый раз пришли всего семеро, но скучать не пришлось – Люда назначила встречу в караоке-баре, и после нескольких бокалов вина они затеяли песенное соревнование не хуже «Евровидения». А в этом году, благодаря её увещеваниям и угрозам, их собралось в два раза больше. Сначала было неловко: смущённые смешки, робкое разглядывание с целью уловить изменения во внешности и манере поведения, лавина банальных вопросов о работе и семейном положении. Но после того как они сделали заказ, беседа пошла легче и веселее. А спустя несколько часов непреодолимая пропасть, образовавшаяся между ними за те годы, что они провели за университетскими партами, будто бы сузилась и сделалась практически незаметной.       Нина на такие встречи ходила исправно, по большей части от скуки, нежели от нестерпимого желания повидаться со школьными товарищами. К тому же, там никогда не было тех, о ком у неё сложились исключительно приятные воспоминания: ни соседа по парте, двоечника и растяпы Тимура, ни подружек, которых прежде она величала лучшими и которые исчезли из её жизни в первые же полгода после получения аттестатов. За столом собрались знакомые чужаки, по которым тогда, в классе взгляд гулял, не задерживаясь, а теперь они все вдруг сделались старыми друзьями. Они были так добры, так внимательны друг к другу. Всеми владела неисчерпаемая сила притворства и желание обманываться.       Нина была в своей стихии.       Она не хотела возвращаться домой, как будто бы если там её ждал вечно пьяный муж, или мать, выживающая из ума. Но квартира была пуста, она даже пса увезла к родителям, объяснив это тем, что пособия по безработице едва хватает на то, чтобы прокормить саму себя, что говорить о собаке? Отец промолчал, но Нина знала, что не сумела обмануть никого из них. Всё дело в твоей проклятой лени, – вот что без труда читалось на их лицах. Она даже ради Флопи не могла заставить себя выйти на улицу.       Подбородок начало щипать ещё до того, как Людка позвонила в службу такси. Все остальные разъехались раньше, по одному, по двое, начиная с десяти вечера, унылой вереницей потянулись прочь с одинаковыми благостными лицами – мол, ребята, с вами и хорошо, и весело, но пора уже возвращаться в мир, где вам и вашим историям больше нет места.       Они остались вчетвером. Обсудили тех, кто ушёл, сделали ещё несколько фотографий на телефон, заплатили по счёту и тоже начали собираться. Лиза с Катей вышли на улицу покурить. В школьные времена они вроде бы враждовали, что-то произошло с одной из них по вине другой, что именно – Нина точно не помнила. В памяти всплывали их безликие обеспокоенные мамаши, которых на следующий же день вызвали в школу. Мама Катьки так разверещалась, что детям, собравшимся вокруг, сделалось стыдно за неё, как за самих себя. Интересно, вспоминают ли они об этом сейчас, стоя вместе на улице и выдыхая сигаретный дым?       Люда уже собралась, сумочка была перекинута через плечо, в руках она вертела телефон. Она ждала, когда ей перезвонит диспетчер, время от времени поглядывая в сторону Нины. Когда их взгляды сталкивались, они улыбались друг другу, но улыбки эти сползали с их лиц быстрее, чем они успевали отвернуться. Нина всё прекрасно понимала.       Вы тоже должны понять – Нина была очень красива. Но едва ли она осознавала это в полной мере.       Тебя не узнать – вот, что она слышала сегодня в свой адрес бесчисленное количество раз. В прошлые годы молчали и тут вдруг разразились комплиментами. Нина, что называется, вошла в свою пору. Расцвела. И это сильно бросалось в глаза. Она постаралась усилить эффект – явилась в замше и парче, едва передвигая ноги в неудобных туфлях на высокой шпильке. Осветленные волосы были срезаны ровно по плечи, густая чёлка – до самых глаз. Лента розового золота обвивалась вокруг тонкого запястья, на ногтях блестел глянцевый тёмно-красный лак.       А уж как она самозабвенно и складно врала! И про работу, и про личную жизнь, и про многообразие увлечений. Словно за все пять лет вольного слушания о чужих успехах отыгрывалась. В голове позвякивало предупреждение – заткнись, достаточно. Но её словно несло сильным течением. Нина не могла остановиться. В голове царил хаос, а рассказ лился, словно песня. Да и публика, как ей казалось, сыскалась благодарная. Постепенно лёгкое удивление на их лицах сменилось одобрением, затем – искренней заинтересованностью с примесью надежды. Если Нинка так изменилась и вытянула свой счастливый билет, то и с ними это непременно случится.       Но теперь, когда все разошлись, ей казалось, что они просто позволяли ей захлёбываться этим нелепым враньем, смотрели на неё с жалостью и слушали с терпеливым ожиданием момента, когда она наконец исчерпает себя. Девочка, выбиравшаяся из своей квартиры раз в неделю, кого она старалась обмануть? Она была так безнадёжна, что выдуманной истории становилось достаточно, чтобы поднять ей настроение. Даже несмотря на то, что, скорее всего, никто ей так и не поверил. Какая разница? Ещё утром Нина решила, что больше она на подобные встречи не явится. Рано или поздно этому должен был прийти конец.       Когда приехало такси, жжение от подбородка перекинулось на щёки. Нина провела пальцами по нижней части лица, кожа показалась ей горячей на ощупь.       Не следовало засиживаться допоздна.       Первой из машины выбралась Людка. Её повело в сторону, словно она и правда была пьяна, но Нина знала, что это не так. Людка долго и слёзно прощалась, заглядывая в салон, и добилась лишь того, что всем сделалось неловко. А потом она выразительно посмотрела на Нину, и, протянув вдруг руку, коснулась указательным пальцем её щеки.       – Кажется, у тебя аллергия.       Нина отпрянула, возможно, излишне резко, но сейчас её не очень-то заботили приличия. Она прикоснулась к её лицу! Это возбудило в Нине тяжёлую, мрачную злобу, желание сказать этой невеже на прощание что-то такое, что омрачило бы её воспоминания о сегодняшнем вечере на долгие годы вперёд.       Но вместо этого она лишь отвернулась.       Все выдохнули с облегчением, когда Людка захлопнула дверцу и растворилась в уличном мраке.       Водитель сделал музыку погромче. Машина тронулась с места.       Когда Нина перестала ощущать на себе взгляды Лизы и Катьки, она незаметным движением подтянула шарфик повыше.       Её лицо горело.

6

      Помните, как в самом начале я упомянула о Нём и о том, что она Его так и не встретила?       Вы себе не представляете, как близко друг к другу они порой оказывались.       В тот день они не виделись, но зато встречались во многие другие – если встречей можно назвать тот момент, когда вы случайно оказываетесь в одном помещении с человеком, которого не знаете и никогда не узнаете.       Иногда мы хотим прочесть о том, чего так и не случилось. Это история в истории. И вот её самая достоверная часть:       однажды он задел её плечом.       он уже не помнил об этом.       она не знала о том, что это был Он. она не смотрела по сторонам.       она покупала хлеб.

7

      Та ночь.       Захлопнув дверцу автомобиля, Нина первым делом потянулась руками к своему лицу и ощупала его. Кожа сделалась шершавой, обветренной, будто бы чужой.       Она взбежала по ступеням, дёрнула на себя тяжёлую подъездную дверь и сердце вдруг зашлось от страха: что она увидит в отражении зеркала, когда окажется дома?       Жжение сделалось невыносимым.       Нина одевалась тщательно, а раздевалась с остервенением. Парчовая юбка трещала по швам, сдираемая негнущимися пальцами с широких бёдер. Когда она снимала с себя водолазку, согретая её теплом синтетическая ткань прошлась по воспаленному лицу и Нина горестно вскрикнула.       Зуд перекинулся на шею и плечи.       Она разделась догола и, оставив одежду валяться на полу, направилась в ванную. Зажгла свет, закрыла глаза. Приблизилась к зеркалу. Задержала дыхание.       Если бы Он видел её сейчас, он бы не смог оторвать глаз от её нагого тела.       Она была совершенством, поверьте мне, она была так красива в этой своей молчаливой муке.       Но Он спал, подпирая щёку кулаком, а её щёки обжигал огонь.       Нина открыла глаза. Вздрогнула. Но не отступила.       Красота Нины уязвляла других, а ей самой давила на грудь тяжким грузом. Какая это нелепая досада – нести дар, большой, весомый, и не находить ему применения.       Скажите, вы всё ещё не знаете, что это за болезнь?       Нина сделала ещё один шаг навстречу своему отражению. Затем она протянула дрожащую руку к воспалённому лицу, осторожно коснулась припухшей верхней губы и, поддев ногтем большого пальца отслоившуюся полупрозрачную кожицу, с силой дёрнула её вверх.       Крови не было, лоскут размером с ладонь отошёл с той же лёгкостью, с какой счищается шелуха с луковицы. С левой стороны лица Нины обнажились дёсны и скуловые мышцы.       Она испытала облегчение и нечто, напоминавшее сексуальное возбуждение. Избавленная от кожи щека пульсировала, но не от боли, а от жара.       Нина шумно выдохнула и принялась за другую часть своего лица.       Кожа слезала с неё со скользким шорохом и со шлепком падала к ногам.       Когда Нина улыбнулась своему отражению – своему настоящему отражению – она увидела синхронное сокращение мышц, поднимающих уголки её рта.       У неё всё ещё была красивая улыбка. (Если вы спросите меня о красоте, то я отвечу, что склонна считать её одной из самых постоянных вещей в мире, вы со мной поспорите, но эта история не о красоте, во всяком случае, не только о ней. Нина сняла кожу со своего лица, и я утверждаю, что оно оставалось по-прежнему красивым).       Её глаза были полны слёз, из-за них у неё нестерпимо щипало веки.       А лоскуты – горячие на ощупь, с рваными краями – всё падали на кафельный пол, словно мокрое бельё с балкона. С каждым новым оторванным куском кожи Нина сдавленно вскрикивала и сжимала бёдра.       Её тело сделалось багровым и влажно блестело в ярком свете электрических ламп.       Спустя четверть часа она наконец обнажилась полностью.

8

      Он по-прежнему спал. Теперь он лежал на животе, широко раскинув руки.       Она ему не снилась, не могла – они ведь так и не встретились. (Вы скажете, что иногда мы видим во сне незнакомцев, но я не настолько избегаю достоверности, чтобы поместить её в его сон).       Могу сказать только, что в какое-то мгновение этой длинной ночи он вздрогнул, потянулся рукой к своей небритой щеке и поскрёб её ногтями.       Как жаль, что они так и не встретились.       Они не могли.       Она почти не выходила из дома.

9

      Вы хотите узнать ещё что-нибудь о Нине?       Первое: когда она жила с родителями, за ней водилась привычка прятаться в ванной и давить указательными пальцами обеих рук в своё румяное лицо. Когда-то у неё была чистая, матовая кожа без единого пятнышка или прыща. Но Нина видела то, чего не видели другие. Она начинала искоренять несовершенства и не могла остановиться, пока вспухшие щёки не покрывались уродливыми буграми, а лицо не становилось похожим на Луну, усеянную рытвинами различной величины. Вот тогда дыхание её усмирялось, а руки опускались.       Позже укрывшись одеялом, она расчёсывала внутренние стороны локтей до крови. Иначе она не могла уснуть.       Второе: Нина никогда ни в кого не влюблялась. (Он ходил теми же тропами, но, наверное, в другом измерении).       Третье: у неё не осталось друзей. (Я говорю «не осталось», подразумевая, что друзья у неё когда-то были, и это уточнение имеет немалое значение в этой истории).

10

      Теперь-то вы, вероятно, уже поняли, какой недуг досаждал Нине?       Мы могли бы назвать её сумасшедшей (это первое, что приходит в голову, не так ли?), если бы просто приняли на веру то, что в этой истории кожа может воспаляться от желания соскользнуть с тела. Или то, что её можно так легко, при помощи пальцев, снять с себя и не умереть, даже не истечь кровью.       Если бы я писала достоверную историю, то рассказала бы вам о девушке, которая в какой-то момент осталась одна и провела наедине с собой слишком много времени, чтобы это прошло для неё незаметно.       Нечто простое, облечённое в простую форму.

11

      Нина сняла с себя туфли, одежду, украшения и кожу.       Она стонала от удовольствия, плакала и смеялась.