прямиком в ад

Мать говорила, что он должен быть послушным, угодливым, не рыдать и вести себя как подобает Послушнику Бога. Он так и делал. Строго выдерживался диете, молился каждое утро и вечер, одевался как подобает, выдерживал и принимал наказание от матери, которое она справедливо преподносила ему, выбивая последнюю живую капельку из него. Криденс был благодарен, ведь мать сказала ему быть благодарным. Он учится прилежно, постоянно узнавая что-то новое в отвратительно чистой и чисто отвратной католической школе, где почему-то, несмотря на столь пуританское воспитание, все равно из кабинок в женском туалете слышатся стоны. Криденс думает, что Бог их накажет, ведь так говорит ему мать. Криденс отчего-то чувствует себя потерянным, слипшимся и хочет, чтобы кто-то разлепил, потому что он уже ослаб в вере. Ведь, как долго бы он не молился на просвещение, как долго бы он не просил об искуплении и всепрощении, что он получает? Материнский жёсткий нрав и свой же ремень, обернувшийся против, который он носит, словно это балласт, и не может выбросить. Он понимает, прекрасно знает, что это наказание, но за что? Наказание за какие грехи? Он всю жизнь грешит, — говорит ему мать, а он хочет протестовать, но не смелится. Криденсу плохо — он чувствует, как гниет изнутри. И как только, Боже, я усомнился в Тебе, Ты тут же показываешь, что слышишь, ведь, как Ты говорил: «…Терпением вашим спасайте души ваши…» В его жизни появляется Искупитель. Криденсу тринадцать, и он видит нового учителя в его школе, пока ест свой холодный обед и слушает жужжание Модести фоном. Учителя зовут Мистер Грейвз, и Криденс думает, что тому за тридцать по седине на боках прически. У него милая и добрая улыбка, лёгкие морщины, сложенные около глаз ручьями, и широкие руки. Криденс смущено улыбается каждый раз, видя Грейвза. Криденсу четырнадцать, и он с бурлящим в животе счастьем бежит на урок к его любимому учителю, по дороге теряя несколько листочков. Он ничего не смыслит в математике, так как очень любит искусство, языки, музыку и рисование, но только из-за Мистера Грейвза пытается что-то понять в этих треклятых числах. Ведь каждый раз, когда до мальчика что-то доходит, он чувствует такие нужные, тёплые и отцовские прикосновения к плечу, отчего задыхается, но хочет ещё. Криденс умеет играть на скрипке, — мать заставляла его делать это поначалу, но потом мальчику понравилось владеть инструментами, и он начал рьянее учиться. От скрипки его руки такие изящные, по-девчачьи длинные, что, бесспорно, привлекало. Грейвз пытался больше дотронуться до них, почувствовать жилки, что реками проходят под тонкой кожей, и чувствовал себя странно. Криденсу пятнадцать, и он со смиренным спокойствием сидит на лавочке в ближайшем парке и размышляет о грехах, пока карандаш в его руках вырисовывает линию таких до боли знакомых глаз. Он улыбается, но чувствует, как сгорает от этого счастья, его руки все ещё болят от балласта, что висит на его штанах, но он рад почему-то: не будь этих наказаний, он бы не встретил своего искупителя. Он благодарен Богу, ибо кто, если не Он, кто свел их? Мистер Грейвз нечистый: он пронизан грехами с ног до головы, и именно эта черта нравится Криденсу. Криденс потихоньку понимает, что увяз. Далеко и надолго. И не думает, что выберется. После широких витражей церкви и двух часов окружающей его паствы Криденс внезапно находит себя в квартире Мистера Грейвза, он учит его непонятным ему темам, а мальчишка с каждым разом все больше глотает воздух и краснеет как помидор, когда широкая ладонь с такими родными пальцами по-отцовски проходится по спине мальчика, вынуждая того выпрямиться. Из квартиры он выбегает пулей, не возмогший вытерпеть напряжения. В школьной библиотеке он находит странный томик, открыв который, задыхается от красоты и грязи стихов. На обложке золотыми буквами было написано «Шарль Бодлер, сборник». Мать запрещала ему читать что-то кроме отвратительной литературы в христианской школе и самой библии, но мальчик не отчаивался — ходил в библиотеку, читая там пособия по биологии, узнавал о динозаврах, теориях эволюции и т.д. Однажды он по глупости забрал к себе домой одну такую книгу, и мать жестоко его наказала. Вся спина была покрыта кровоточащими ранами. Теперь Криденс реже заходит в обитель знаний, так как боится. Боится, что его слишком затянет сюда, и он снова почувствует вкус крови на языке от побоев матери, хотя чувствует это почти каждый день. Она хлестала сильно, и Криденс боялся и тайно хотел, что этой плеткой она его разрубит напополам, если узнает о его маленькой тайне про книги и еще кое-про что. Он решил, что пойдет прямиком в ад. Криденс за два дня вычитал из книги все, что есть, и с каждым словом все больше сравнивал себя с лирическими героями, представлял холодное поле, рядом машину, на который он сидит с человеком, чья рука так странно и знакомо гладит по спине… Он вдруг хлопнул книгой. Нужно перестать так думать, это ведет к нездоровью, думает он, но подозревает, что заболел окончательно. Криденсу вот-вот исполнилось шестнадцать, и он сидит около фонтана на большой перемене, рисуя. Ветер, его главный враг, сдувает несколько листочков, где был нарисован его искупитель, и Криденс кидается за ними, но не успевает — их поднимает Мистер Грейвз и широко раскрывает глаза, с большим удивлением смотря на подавившегося от стыда мальчишку, который стоит в ступоре секунды две, а потом, едва сдерживая слезы, бежит в противоположную сторону, забывая про рисунки вовсе. Мистер Грейвз хмыкает, собирая по земле свои портреты и подмечает, что парень прекрасно рисует. Криденсу до восемнадцатилетия осталось ровно половина года, и он напрягается, когда широкая ладонь шершаво проходится по коже спины, осторожно задевая кончиками пальцев, что дает огромную волну мурашек по всему телу. Персиваль придвигается ближе, выдыхая: — Ты — что-то свыше, — он гладит кончиком носа дрожащую шею, чувствуя вкус и запах своего мальчика. — А вы — что-то из глубин, — тихо, почти про себя шепчет Криденс, надеясь, что Грейвз его не услышит. Но он слышит и отчего-то так гортанно хмыкает, что Криденсу хочется развести ноги, но он сводит свои маленькие коленки и неосознанно поправляет свои высокие гольфы, дыша будто перерывами, пока Персиваль Грейвз языком проводит по его шее. Он поворачивается к своему учителю, а тонкая, будто фарфоровая, рука с видными жилами, в которой непременно течет уже, конечно, горячая кровь, осторожно, будто сейчас рассыплется, расколется, распадётся на осколки, тянется, дрожа, как осиновый лист на ветру, к теплой щеке одновременно спасителя и виновника его собственного грехопадения, Бога и Дьявола, и он вдруг осознал, отчего ему было так хорошо с этим таким грязно-нечистым человеком, отчего так счастливо, когда этот мужчина смотрел на него. На восемнадцатилетние Криденс сидел в квартире Персиваля и ел торт. Он раньше никогда не ел торт, отчего Персиваль даже не удивился. — Не нужно слов, — тихо говорит Персиваль, кладя голую спину Криденса на белоснежную простынь. Мальчишка поднимает взгляд своих глубоких глаз на мучителя и тихо шепчет, явно наглея: — Но вы и так уже сказали много. Мужчина хмыкает и целует макушку парня. — Люблю нарушать запреты. Криденс тихо стонет, пока Персиваль Грейвз грешит с ним, рукоблудствует с ним, и Криденс пьянеет от этой неправильности, поддается чужому и родному одновременно чувству, насаживаясь на член, заставляя мужчину под ним стонать. — Я никогда не стану безгрешным, — слышит Персиваль голос мальчишки с кровати, пока курит сигарету около окна. — Можешь стать самым грешным из всех, — отвечает он ему, наполовину развернув голову и выпуская дым изо рта. — Это не достижение. Персиваль улыбается и еле слышно смеется. — Для меня достижение. После двух лет игры в прятки с книгами мать нашла его томики поэтов 19 века. В них были непристойные стихи, недостойные хорошего христианина, мальчика католической семьи — так говорила Мэри Лу, хлестая со всех сил по телу Криденса, пока тот заливался слезами, про себя повторяя, что это даже к лучшему.

«В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся несовершен в любви. (1 посл. Иоан. IV, 18)»

Криденс вспомнил эту цитату почему-то, когда Мэри Лу со всего размаху ударила его по рукам, оставляя там красные следы. С ремня капала кровь. Криденс улыбнулся. После этого он сбежал. Два дня ошивался незнамо где, пока ему не позвонил Мистер Грейвз, приказывая прийти к нему в квартиру, а Криденс даже и не думал отказываться. Мальчишку встретили объятьями и таким теплым «С тобой все в порядке, мальчик мой?», что Криденс просто захотел пропасть в этой теплоте навсегда, утонуть в ней. Персиваль сразу повел его в кухню, по пути снимая его одежду. Спустя час обработки всех ран мальчика, Криденс посреди убивающей тишины прошептал: — Давайте уедем вместе, — вышло хрипло и со всхлипом, он уже напрягся и был готов ко всему. — Мы уже, мальчик мой, — Криденс не хочет вытирать слезы, стоящие пеленой в глазах, он думает, что это какой-то особый знак верности. Он выдыхает и поворачивается, натыкаясь на родные добрые глаза, тянется за объятьем и впивается в теплые плечи со всей силы, пытаясь удержаться за них. Он рыдает навзрыд, хочет, чтобы это не прекращалось, потому что он прошел ад. — Почему Бог дал такого, как вы, такому, как я? Персиваль сначала не понял, что именно спустя пять минут рыданий сказал Криденс, а после подумал, что это риторический вопрос, но Как только увидел глаза мальчишки, не мог не ответить: — Бог ведь таков, мальчик мой, — он поднес руки к его лицу и погладил скулы. — Он сводит нужных людей с нужными людьми. …И попал в рай. Криденс закрыл глаза. Криденс открыл глаза, и вдруг почувствовал, как до его колена дотрагивается родная ладонь, увидел, что они едут куда-то, пока ветер из открытого окна идеально отполированной черной машины трепет волосы Криденса, что он улыбается, и та боль, чувствующиеся недавно, кажется теперь несмешной шуткой. Персиваль Грейвз гладит его ногу одной рукой и держится за руль другой. Солнце сияет слишком ярко для сентябрьского дня. Криденс чувствует себя слишком прекрасно для своей жизни.