***
Эйфория, вопреки ожиданиям, не убивает его на месте: ни там, где Юра падает на лед после выступления, ни на скамье, где он видит на табло заветную единичку под своими результатами. И даже весьма быстро отступает: стоит лишь Юре сойти с постамента, сжать золотую медаль, осознать, что вот она — его! — и, в общем-то, на этом все. Нет, гордость за себя, радость и прочие разнокалиберные восторги остались… Но почему они все согласно утихают, и Юре становится больно за свою победу, лишь только стоит ему взглянуть на Отабека? Нет, Алтын никак не показывает зависти, разочарования, злости — в общем, всего того, что испытывал бы сам Юра в такой ситуации… И поэтому Плисецкий, как истинный друг, в полной мере взваливает эту ношу на себя и испытывает все это за него. Нечестно. Четвертое место Бека — не справедливо! Он уж точно выступил лучше этой татуированной самодовольной Ж! И снова от переполняющих чувств губы Юры сами шевелятся, складывая невидимый воздух в обжигающие его сердце слова. Но зал, где проходит очередной банкет после очередного Гран-при, почему-то периодически взрывается криками «Горько!», и посвящены они явно не Леруа, который уже ушел со своей невестой… Впрочем, Юре не до этого: эти крики снова не дают ему сказать Отабеку нечто важное. А он и так боится, что уже опоздал. Затем как-то незаметно Юру увлекают репортеры («Сенсация! Юный новичок стал победителем в своем первом Гран-при во взрослой категории!»), потом его, словно переходящее знамя, отвоевывает Пхичит с очередными просьбами сделать селфи («Юрио, улыбнись! Укуси медальку… Эй, не злись, меня кусать не надо»), слишком настойчивого тайца сменяет пьяный Виктор, почему-то с серебряной медалью на груди («Юрочка, поздравляю! Я так-ик горжусь тобой!»), откуда-то справа, когда Юра, практически шипя, отбивается от удушающего захвата Никифорова, появляется Юри уже без галстука («Юрио, а давай потанцуем? Здесь я тебе золото так просто не уступлю!»), потом их отвлекает Кристофф, настойчиво маячащий перед Виктором подаренным красным венком, словно тореадор тряпкой, и особенно сейчас подходящий «Испанской рапсодии», под которую катался… И когда он, злой, потрепанный и запыхавшийся, выныривает из-под этого послеледового побоища и напряженно оглядывается по залу, замечает, что Бек уже идет к выходу. Он что… хочет уйти? Не предупредив его? Насовсем?.. Движимый этой отчаянной мыслью, мгновенно наполнившей все его опустошенное тело, Юра бежит за ним, расталкивая мешающие тела и впервые радуясь своему субтильному телосложению, позволяющему просто проскользнуть между ними — и успеть, успеть почти в последний момент. — И куда… это ты собрался, а? — угрожающе выдавливает из себя Юра, запыхавшись. Но почему это «угрожающе» больше похоже на «жалко»? — На выход, — словно не уверенный, что Юра сейчас поймет слова, Отабек показывает на дверь. Плисецкий раздраженно цыкает. Так значит, и правда все? Ну уж нет! Что там сказал перед его выступлением Виктор? Главное, не забывай, чего ты хотел добиться? Юра знает, что он хочет: золото. Но не то, что сейчас у него на груди — да, Юра в курсе, как переводится с казахского «Алтын». И со второй частью совета Виктора он тоже согласен. «Сейчас самое время для начала». Люди вокруг снова кричат, но Юра мужик или где? Неужели он опять будет мямлить себе под нос, словно беспомощный котенок? Нет уж! Он хватает Бека за грудки, притягивает к себе и, глубоко вздохнув (и подавив порыв испуганно зажмуриться), кричит: — Я тебя люблю! Тишина. До Юры не сразу доходит, что этот беззвучный вакуум не только в его голове — но и снаружи, во всем зале. Сердце волнительно, до тошноты, сдавливает отчаянно-смущающая мысль: «И какого хрена они решили замолчать именно в этот момент?!», но Юра не оглядывается, не убегает, не берет слова назад. Лишь мрачно предупреждает: — Осмелишься засмеяться — урою, — и, не отрываясь, смотрит в глаза. Словно пытается прочитать ответ… Но то ли Юра, как истинный влюбленный, совсем отупел от чувств и разучился читать, то ли Бек в прошлой жизни был партизаном. А вдруг уже поздно?.. Но все опасения развеиваются, когда столь любимые губы трогает первая, неуверенная улыбка: — А от счастья можно? «Нужно», — думает Юра, хватая свое золотце за руку, и самым трусливым образом сбегает с банкета. Ну что, теперь пришло время русской фее похитить героя Казахстана?***
И снова темная комната, где они, спустя столько времени, вдвоем. Снова глубокие поцелуи, наконец, осознанные и желаемые; снова взаимные ласки — легкие, не сжигающие, лишь поддерживающие горящий внутри огонь. Повисшее молчание впервые такое… полное. Но кое-что Юру тревожит по-прежнему. Надо бы это как-то потактичнее спросить: — Бек, а куда ты собирался свалить тихой сапой, когда я тебя остановил? Хм, вроде достаточно тактично. Ладно, главное, что доходчиво. — За байком, — непонимающе отвечает Отабек, и Юра буквально чувствует на себе его подозрительный взгляд. — Просто мне там стало скучно и показалось, что тебе тоже внимание надоело. Вот и хотел подогнать мотоцикл ко входу и эффектно свалить с тобой в закат. А ты что подумал? Выдавая задумчиво-неловкое «А-а!..», Юра чувствует, как к глазам подступают слезы — теперь от облегчения. И думает только о том, что победа плохо на него влияет: отбирает последнюю букву в имени, и он становится каким-то чертовым плаксивым Юри… которому впервые за долгий-долгий год Юра совсем не завидует. И привычное «бака» при мысли о Кацудоне уже какое-то опустошенное. Беззлобное. Почти комплимент. Бек отстраняется, кровать чуть поскрипывает, когда он по ней перемещается к изголовью… тихий щелчок ночника, и Юрий морщится от прорезавшего уютную темноту слабого света. И, учитывая, что в комплекте с лампой идет строгий и требовательный взгляд, Юра почему-то ощущает себя словно на допросе: только не за мелкое хулиганство, а за конкретное такое торможение. Интересно, а за эту статью какое наказание? — Только не говори, что решил, будто я предлагал дружбу, чтобы сблизиться с тобой и победить, а раз проиграл — то предложение недействительно. Глядя в серьезные карие глаза, Юра не может не то что ответить — даже просто кивнуть. Да он и сам знает, что это было глупо! Но дурацкий переходный период имеет его мозг, гормоны, чувства; и логике просто некуда пристроиться. Стыдно-то как… Так что, потупив взгляд, Юра лишь надеется, что его вида, полного раскаяния, будет достаточно. Снова щелчок выключателя — и слезящиеся веки успокаивающе обволакивает мягкая полутьма. Почему-то слишком плотная и горячая… Чужие руки знакомо обнимают за плечи, и Юра с удивлением понимает, что это Бек целует его немного опухшие от слез глаза. — Ошибаешься: мое предложение в силе, — отстранившись, Алтын шепчет, словно боясь спугнуть. Но Юрий уже давно не боится. — Все мои предложения в силе — если ты согласен. Юра удивленно качает головой. Бека что, до сих пор не понял? А ведь, казалось, он уже давно ответил на все вопросы и предложения… но, видно, как и в первую ночь, одних слов тут недостаточно. А потому, вдруг наполнившись какой-то странной игривостью, шипучей, искрящейся и кружащей голову, словно шампанское на банкете (к бокальчику которого он таки успел втихую приобщиться), Юра с легким смешком толкает Отабека раскрытой ладонью в грудь. Тот глухо и удивленно вскрикивает, пытается подняться — но Плисецкий удерживает его на месте. — Лежать, не рыпаться! — короткий приказ, и Отабек отчего-то послушно замирает. А потом очень ранимо стонет от неожиданности, когда Юра опускается, щекочет волосами кожу бедер, тепло выдыхает на его член и касается губами. Он медленно целует, кажется, каждый сантиметр, ласкает кончиком языка невыносимо чувствительную головку и, впервые обхватывая ее губами, сам не сдерживается от стона: не слышного, но ощутимого — легкая вибрация заставляет Бека выгнуться. И пусть Юра делает это немного неловко, пусть далеко не сразу находит нужный темп, Алтын и не думает его останавливать. У Плисецкого, может, язычок не такой уж и острый на деле — а вот зубы вполне. Да и он быстро учитс… ах! Юра очень старательно учится. Кажется, он за всем катанием Виктора никогда не следил так пристально, как сейчас за лицом Бека, пытаясь рассмотреть малейшую реакцию на каждое свое движение. Этому немного мешают волосы, которые лезут в лицо, то и дело Юра заправляет их за уши, но они раз за разом выбиваются, снова закрывая влажными после душа прядками глаза. Некоторое время спустя Плисецкий перестает обращать на них внимание, полностью растворившись в своих ощущениях. Своих ли? Или он настолько увлекся, что проецирует эмоции Отабека? Ведь раньше он такого точно не испытывал! Но хочет испытать до конца, до последней капли. И поэтому, когда чувствует, как чужие бедра невольно дергаются вверх, в попытке углубить проникновение, а горячий орган во рту напрягается, Юрий лишь плотнее сжимает губы, пытаясь расслабить горло. От вязкой струи спермы он чуть не давится, но поспешно все сглатывает, чувствуя, что и сам в некотором роде в данный момент получает разрядку: от такого лица Бека и правда готов кончить. А от осознания, что сам, только что, довел его до этого — и подавно. — И что… это было? — первой же фразой ошеломленно выдыхает Бек, прижимая свернувшегося под боком и лучащегося довольством Юру к груди. — Мен сені сүйемін*,— в ответ ломанно тянет Юра с диким акцентом, но все равно достаточно понятно, чтобы Отабек потрясенно спросил: — Так ты знал? Юра переворачивается на живот и кладет голову другу на часто вздымающуюся грудь. Мягкие влажные волосы щекочут кожу, и Отабек неосознанно тут же начинает перебирать их рукой. — Ага, — подтверждает парень, невольно зевая: слишком тяжелый выдался день. — Нашел перевод сразу после первой ночи, ты так часто повторял эту сопливую романтичную хрень мне на ухо, что я запомнил дословно. Ну так что, как тебе мое выступление? И так бесстыдно смотрит, словно и правда просит оценку за обычный прокат программы! Отабек легко краснеет: если учесть, что это первый раз, когда ему делают минет — то оценка тысяча из ста, если учесть, что это делает Юра — Юра! — то оценка примерно бесконечность из ста… Но вслух он выдает: — Ну-у… баллов на восемьдесят. — Что? Судью на мыло! — оскорбленно кричит Юра. А Отабек хитро продолжает: — Улыбнись — и будут все сто баллов. А Юра что? Юра всегда стремится даже не к ста, а за сто баллов. Так что Отабек имеет честь наблюдать с первого ряда, как уголки тонких, еще влажных от недавнего выступления, губ несмело подрагивают — а потом широкая улыбка расцветает на красивом лице, как и сам Юра сегодня расцвел для спортивного мира: смело, открыто, дерзко. Обезоруживающе. Не выдержав, Бек тут же целует его, словно стремясь скорее, пока она не исчезла, запечатлеть эту улыбку на своих губах. А отстранившись, довольно произносит, глядя в немного растерянные глаза: — Я же говорил, что когда ты улыбаешься, я не чувствую себя проигравшим, — Алтын ласково трогает пальцем его мягкие губы, еще хранящие тепло его собственных. — Слушай, давай завтра выполним твое обещание? — неожиданно произносит Юра. — Какое? — сейчас Бек готов на все: не только выполнить, что угодно, но и наобещать еще кучу нового — лишь бы и дальше было контекстом это «мы». — Привезти домой золото. Только ненадолго: у меня скоро подготовка к новому сезону начнется, надо отправить Виктора на следующем Гран-при на пенсию… Но должен же я проследить, чтобы ты не налажал на национальных в Казахстане? — Юр, это значит, ты?.. — не веря и боясь ошибиться, переспрашивает Отабек, подаваясь вперед. — Да, — короткий ответ. А для счастья много слов и не надо.