Любовь, боль и рок

I *** Звонок. Чертыхаясь, выбросить сигарету и достать телефон. — Алло. — Привет, Шизу-тян. — Блоха?! Мало я тебя днем гонял, мало ты мне нервы потрепал, так теперь еще и по телефону решил достать?! Хочешь, чтобы я к тебе в офис пришел и… — Да. Хочу. — Что?.. Эй, блоха, ты в своем уме? — Да. Нет. Не знаю. Шизуо… Ты помнишь, какой сегодня день? — Понятия не имею, — ворчливо и с недоумением в голосе. — Нам тогда было пятнадцать. Шинра загорелся идеей создать свою музыкальную группу. Дотачин — на ударных, сам Шинра — на ритм-гитаре, ты на бас-гитаре, а я… — Вокал и лид-гитара. — Ты помнишь, как Шинра нас собирал? Именно сегодня — день рождения нашей группы. — Да… Я помню. Твоя сестра тогда болела, ты был из-за этого не выспавшимся. Посылал Шинру к черту. А потом играл на гитаре и пел в спортзале. Он помнит. Все помнит. *** — Шизуо, я так рад, что ты согласился! — радостно трещал Шинра, чуть ли не вприпрыжку идя впереди Шизуо. Тот сумрачно смотрел на шатена, уже жалея, что согласился. Кишитани внезапно загорелся идеей создать свою рок-группу. Сам он играл на электрогитаре, а Шизуо дернул черт признаться, что он лабает на бас-гитаре. Кадота вспомнил, что дома есть ударная установка, на которой он временами упражняется. И понеслось… — Нам нужно только найти еще одного гитариста и вокалиста. И к счастью, у меня есть на примете один человек! Правда, думаю, вы с ним не очень будете ладить, Шизуо-кун… Но я уверен, что это решаемо! — Хээ? И кто это? — У меня дурное предчувствие, — пробормотал Кадота, зябко поежившись. Он знал только одного знакомого Шинры, который «прекрасно играет на гитаре и поет — ну просто шикарно!». И это действительно было серьезной проблемой. — Изая-кун, я нашел басиста и драммера! — Шинра скачет молодым козлом вокруг парты Орихары, который, похоже, дремал, подложив под голову руки, и возбужденно трещал. Шизуо скрипнул зубами. То есть, эта бесячая блоха — и есть тот вокалист?! Да хрена с два он будет с ним в одной группе!!! — Уйди к черту, — послышался глухой и усталый голос Изаи. — Ну, Изая-кун, ты же сказал, что будешь петь в группе, если я найду бас-гитариста и драммера! Изая-кун, ну, Изая-кун, — заныл Кишитани. Орихара молча, не поднимая головы, показал ему средний палец. — У тебя проблемы? — внезапно серьезно спросил Кадота, пристально глядя на макушку Орихары. — Что-то серьезное? Ты кажешься невыспавшимся. — Майру заболела. Всю ночь была температура до тридцати девяти. А утром приехала, наконец-то, тетушка Майя, и я смог пойти в школу. А то бы прогулял. — Твоя сестра заболела? А чем? А Курури здорова? — сочувствующе моргая, спросил Шинра. — Сестра? — недоуменно спросил Шизуо. У блохи есть сестра? Вообще, он даже не думал о том, что у Изаи может быть семья. Нормальная, как у всех людей. В его воображении, блоха всегда шатался по улицам или сидел за компом дома, злобно хихикая и строя свои злокозненные планы в отношении Шизуо. — У меня их две: Майру и Курури, близнецы, восемь лет. — Изая поднял голову. Под его глазами были синяки, белки глаз были красноватыми от лопнувших капилляров. Одним словом, он выглядел измученным и ни капли не раздражал напрягшегося было Хэйваджиму. — Шизу-чан? Это ты, что ли, тот басист, которого Шинра отыскал? Я знаю, что Дотачин на ударных умеет играть, а ты, выходит, на бас-гитаре… — конец фразы утонул в душераздирающем зевке. Орихара щелкнул зубами, закрыв рот, и снова опустил голову на руки, устало закрывая глаза. — Шинра, сгинь, я не буду петь в группе. И вообще сейчас ни о чем разговаривать не буду. Я искренне надеюсь, что ко мне не станут приставать учителя, и вообще не знаю, что здесь забыл… — Ты лучший ученик школы, конечно, к тебе не пристанут, — фыркнул Кадота. — Блин, Изая-кун, я так на тебя рассчитывал, — расстроенно произнес Кишитани. — Ты же так классно поешь! Я помню, как на моем дне рождения ты пел… — Шинра закатил глаза, состроив счастливую рожу. — Это было шикарно! Не понимаю, почему ты не афишируешь свой талант? Ты легко мог стать идолом, быть популярным… — Шинра, притормози, — оборвал шатена Кадота. Он внимательно смотрел на Изаю. — Он уснул. — Что? Ой, и правда. — Изая глубоко и размеренно дышал; похоже, он действительно сильно устал. Шинра вздохнул, затем снова буквально воспылал энтузиазмом. — Ничего страшного, после уроков ему от меня никуда не деться. «Никогда бы не подумал такого, но мне даже немного жаль блоху. Он плохо выглядит, реально хреново. Я могу понять его… За Каску я бы волновался бы не меньше. Что-то в нем есть и хорошее, оказывается». После уроков Изая буквально испарился, чем неимоверно расстроил Шинру. Но затем он, воспрянув духом, рванул в сторону актового зала, бормоча что-то о том, что Орихара, вероятно, все же внял его словам и решил спеть или сыграть что-нибудь. Кадота и Шизуо одинаково скептически смотрели в спину Шинры, скачущего впереди них, но смолчали. Подходя к актовому залу все ближе и ближе, они слышали песню. Уверенный, красивый голос, выводящий мелодию, аккорды электрогитары, поддерживающие голос. Шизуо поймал себя на мысли, что невольно подбирает аккорды бас-гитары, которые подошли бы этой мелодии. «У меня пистолет заряжен И с сомнениями я не знаком, Не дрожу, я совсем бесстрашен, Никогда не церемонюсь с врагом. Тик-так, часики стучат, Как будто душу мою встревожить хотят. Тик-так, часики стучат, Время прошло и не вернется назад. В доме пустом не найти мне тепла, Руки холодные просят огня. Кто мне подскажет, куда занесла Вновь судьба-чертовка меня?» Бледные тонкие пальцы — ломкие, будто фарфор — мечутся по струнам. Черные пряди волос упали беспорядочно на скулы и лоб. Это лицо — раздражающее, ненавистное — оно кажется таким незнакомым. В движениях рук — внезапно красивых, в мимике лица — неожиданно красивом, в голосе — ожидаемо красивом, есть что-то цепляющее душу, что-то, отчего забываешь, как дышать; что-то, из-за чего Шизуо смотрит, не мигая и приоткрыв рот, на поющего и играющего на гитаре Изаю. Который снял свой черный пиджак, оставшись в красной футболке. Видны ключицы, видна ямка между ними, видна его худоба и бледность. Виден изгиб его шеи. Видны руки и синеватая карта вен на них. Глаза полуприкрыты, он кажется вдохновленным и не от мира сего. И какого черта Шизуо видит так много за те секунды, что они смотрели на Изаю? «Тик-так, часики стучат. Конец с началом, наверное, сходятся здесь. Тик-так, часики стучат, И совпадений не счесть. Сидел и ждал я знаки небес. Опять в незнании полном с тревогой в душе. Сидел и ждал я знаки небес. Но мне томленья мои надоели уже. В доме пустом не найти мне тепла, Руки холодные просят огня. Кто мне подскажет, куда занесла Вновь судьба-чертовка меня?» — Вау! Шикарно, Изая-кун! — И почему так хочется прибить Шинру, завопившего так не вовремя? Ведь чувствуется: это еще не вся песня. Самое важное — впереди. Но Орихара не будет петь дальше. Изумленно распахнутые вишневые глаза темнеют и мрачнеют. И будто открывшаяся дверь захлопнулась вновь. — Шинра. Это ничего не значит. Я все равно отказываюсь… — Но ты же правда хорошо поешь. И играешь. Кто это сказал? Шизуо? Почему, Шизуо? — Оя? — Изая растерян, Изая потерян. А Шизуо? И Шизуо — тоже… — Ребята, у нас все получится, — уверенно заявляет Кишитани. И Орихара закатывает глаза, а Кадота тяжко вздыхает. Им никуда не деться от гиперактивного будущего доктора. *** — Помню, как ты мандражировал перед нашим первым концертом на фестивале в Райре. Ты так доставал меня своими треволнениями, что я тебя поцеловал. — Это был нелогичный способ избавить меня от лишних волнений. — Зато он подействовал. — Помнишь, как Шинра убеждал нас, что мы должны выделяться, и заставил выкрасить прядь волос? Каждого. — У тебя была малиновая. У Шинры — серо-сиреневая. У Кадоты — золотистая. — А у тебя — черная. Тот концерт… Я никогда так не выкладывался. — Я тоже. И я помню… *** Изая грыз ногти. Он методично сгрызал каждый ноготь до мяса. Когда Шинра спохватился и одернул его, Орихара сгрыз все ногти на правой руке. Когда Шизуо достало едва слышное пощелкивание, и он схватил блоху за запястья, брюнет догрызал средний палец на левой руке. Оставались еще безымянный и мизинец. — Блоха, — рыкнул Хэйваджима, стискивая пальцы чуть сильнее. — Ты действуешь мне на нервы! Успокойся уже! — Не могу, — выдохнул Изая, начиная обкусывать губы. — А если я забуду слова или начну лажать, или ноты перепутаю, или споткнусь, или… — Или ты меня сейчас выбесишь, и я тебя прибью. На твоем месте, этого я боялся бы сильнее. Вообще, я не думал, что ты такой нервный и трусливый. — Ничего подобного! — возмутился Изая. — Просто я не люблю быть в центре внимания. Это… вызывает у меня легкое чувство паники. Я напрягаюсь, начинаю ждать какой-нибудь подлянки… Шизуо молча притянул его к себе и поцеловал прямо в губы. Собственно, таким уж особенным поцелуем это не было — просто касание. Но этого хватило, чтобы зрачки обоих расширились, а на бледных щеках появился румянец. — Шизу-чан… — Все объяснения после концерта! — торопливо выпалил Шизуо, вскидывая руки ладонями наружу на уровень груди. — И только если ты допоешь ту песню. — Ту? А, ты про ту, которую я пел в актовом зале? — Именно! За месяц репетиций ты так и не спел ее полностью. — Хорошо, но ты объяснишь мне все, ясно, Шизу-чан? — лукаво прищурился Орихара. — Да-да, — раздраженно буркнул Шизуо. Концерт удался. Зря Изая нервничал так сильно. По мнению Хэйваджимы, он пел божественно. Он вкладывал в пение всю душу, всего себя. Кажется, все смотрели только на Изаю, замечали только его, слушали только его голос. А как вообще можно было остаться равнодушным к Орихаре Изае?.. «Тик-так, часики стучат. И прошлое скребется в дверь. Тик-так, часики стучат. Из вечной боли и потерь. Тик-так, часики стучат. Я снова вышел в никуда. Тик-так, часики стучат. Вот совпадение, да? Сидел и ждал я знаки небес, В кромешной тьме один, теряя покой. Сидел и ждал я знаки небес, Но не открылась дверь чужою рукой. Сидел и ждал я знаки небес, И в моем сердце тьма жила без причин. Сидел и ждал я знаки небес, Но страха больше нет, я не один. У меня пистолет заряжен, Я богами всегда храним. Вперед! И теперь я совсем бесстрашен. Выстрелом с прошлым покончу своим. Пережил все свои страдания. Мукам и боли скажу до свидания, Просто потому, что я не один!» Наконец-то Шизуо смог услышать эту песню полностью. Последняя фраза — крик в пустоту, полную чужих взглядов. Ты не один — откликнулось что-то в глубине души Шизуо. Ты не один — мы готовили уроки вчетвером у тебя дома, одновременно помогая тебе с твоими непослушными сестренками. Мы вместе обедали на крыше школы — пусть каждый такой обед все равно заканчивался нашими догонялками. Мы вместе терпели, пока Шинра не перевяжет наши ссадины — и я помню, как ты закатывал глаза, когда он причитал; меня это всегда веселило. Когда ты узнал, что я покупаю булочки в столовой, потому что не беру бенто из дома, ты долго ругался, а потом небрежно кинул мне на парту коробочку бенто. Ты очаровательно смущался, когда я говорил, что ты вкусно готовишь. А ты и правда вкусно готовишь! После концерта, на котором Изая пел, словно выворачивая свою душу наизнанку, его выворачивало уже буквально за углом школы. Шизуо гладил его по спине, вполне искренне сочувствуя. Пусть он все еще считал их с Орихарой врагами, стараясь не зацикливаться на том, почему же он его поцеловал, но чувство жалости и еще чего-то странно сжимающего сердце при виде вздрагивающих хрупких плеч и острых лопаток под пальцами перевешивало. — Мы шикарно выступили! — воскликнул Шинра, падая на диванчик в гримерке театрального кружка, которую тот им одолжил. Кадота скептически хмыкнул, но ничего говорить не стал. Концертом он и сам был доволен. Оба, не сговариваясь, посмотрели на расположившихся на другом диванчике Шизуо и Изаю. Враги расположились интересно. Шизуо сидел прямо, устало вытянув ноги. А на его колени улегся головой Орихара, тяжко вздохнув и закинув ноги на подлокотник. Закрыв глаза согнутой в локте рукой, Орихара явно не собирался шевелиться в ближайшие два часа. И не сказать, что Шизуо был как-то против — он и сам уже задремывал, подперев одной рукой голову, а вторую очень естественным жестом закинув на грудь Изаи. Кадоте очень хотелось что-то сказать, но он не был самоубийцей, потому благоразумно смолчал. И не дал ляпнуть какую-то глупость Шинре, заткнув ему рот ладонью. Потом… потом были теплые, весенние дни. Подготовка к экзаменам — оказалось, Изая гений математики и физики; ему пришлось подтягивать по этим предметам остальных. Шинра, предсказуемо, был хорош в биологии и химии. А Кадота и Шизуо были крепкими среднячками во всем. Были прогулки после школы. Привычные, абсолютно уже незлобные догонялки Шизуо и Изаи. Поцелуи тайком от остальных. Безымянное чувство, неясные отношения. Все прояснила поездка на Окинаву летом. *** — Помнишь, как мы всей компанией отправились на Окинаву? Я всю поездку проспал. — На моем плече, ага. И только Кадота спас Шинру от смерти, затыкая ему постоянно рот! Иначе я бы его придушил. — А помнишь, как ты стеснялся спать со мной в одном номере? — Ага, а как у тебя обгорели плечи и спина, помнишь? — Ты мне мазал их какой-то мазью. А потом сидел со мной в тенечке. Чтобы мне не скучно было. — У тебя просто температура была, пусть и невысокая! Тебя нельзя было одного оставлять. — Помнишь, как началась гроза, стало очень холодно… — Ты, тот еще мерзляк, кутался в толстовку и одеяло… — А ты был таким горячим, как печка… Обнимал меня. Это было трогательно. — А я думал, ты спал! Ах ты ж блоха чертовая! — А помнишь, как мы впервые занялись сексом — там же, на Окинаве? -…Помню. Я все помню, Изая. И твое смущение. И твой сорванный голос. И ехидные смешки Шинры. И… твою улыбку. Искреннюю, настоящую; не лживую, как сейчас. Как ты мог ластиться, напрашиваясь на объятия, как любил прижиматься ко мне, как слал мне перед сном пошлости в смс, как впервые сказал «люблю». Я помню, что тогда был совсем не романтичный момент. Я опять за тобой гонялся; мы упали в бассейн на крыше школы. Когда выбрались, ты долго ржал, а потом… — Потом сказал, что люблю тебя. А ты ничего не ответил. — Я обнимал тебя до хруста. Зацеловывал так, что у тебя губы кровоточили. И твои глаза сияли. Ты ведь меня без слов тогда понял. Ты всегда все понимаешь… без слов. И я через неделю, на твой день рождения, признался тебе в любви. — И подарил мне кольцо… — Да. Парные кольца. Одно мне, другое тебе. Мы носили их на безымянных пальцах левых рук, словно были обручены. Помнишь, Изая? Шизуо прикрыл глаза, комкая в пальцах незажженную сигарету. На том конце провода молчали. Блондин представлял, как Изая сидит, подобрав под себя ноги, на своем любимом кресле, смотрит неотрывно в окно и грызет ногти. Дурная привычка, от которой он никак не избавится. — Помнишь, — голос Шизуо звучит глухо и тяжело. — Помнишь, как сразу после выпускной церемонии ты сказал, что тебе было весело играть со мной в отношения. Что все это было лишь игрой, занятным развлечением. Что группа была для тебя обузой. Что я тебя славно повеселил, но более ложиться под монстра ты не намерен. Я взъярился и бросился на тебя. Ты удирал, мерзко хохоча во все горло. Потом я бросил тебе вслед свое кольцо и ушел… Тогда я впервые надрался в каком-то дерьмовом баре. Знаешь, меня разозлило не столько то, что ты сказал… Меня взбесило то, что ты лгал. Не один ты умеешь понимать без слов. Я научился читать твои чувства по глазам, потому что ты никогда не признаешься в том, что тебе грустно, больно, холодно или одиноко. Я же видел, что тебе на самом деле было со мной хорошо, я видел твою нежность, любовь!.. Почему ты мне солгал, Изая? Зачем тебе нужно было, чтобы мы расстались? Молчание. — Изая? Эй, Изая? Эй, скажи… Это ведь наши кольца ты таскаешь, не снимая? Почему ты все время врешь? Мне, себе… Странный звук, похожий на всхлип. — Ты плачешь?! Эй, блоха, не расклеивайся там окончательно! Вообще, забудь все, что я тебе сказал, ладно? Только не плачь, хорошо? — упавшим голосом попросил Хэйваджима. Он всего пару раз видел, как Изая плачет. Первый — когда отец не поздравил близняшек с днем рождения, а Майру и Курури весь день спрашивали, почему же папа не прилетел к ним из Америки. Второй — когда Изаю чуть не изнасиловали какие-то мудаки в Икебукуро. Благо, Шизуо тогда оказался рядом и выручил начинающего информатора. Они тогда уже расстались, но это не помешало Изае плакать, судорожно прижимаясь к Шизуо. Каждый раз он просто не знал, что делать с таким незнакомым для него Орихарой. Он терялся и готов был сделать все, что угодно, лишь бы блоха снова стала… блохой. Только бы не было соленых капелек на ресницах, искривленных губ, всхлипов и дрожи, бьющей тело. — Эй… Изая… — Приезжай ко мне. Сейчас. Пожалуйста. Я так больше не могу. Я так устал, Шизу-чан. — Приеду. Подожди только полчасика, ладно? Хочешь, куплю твое любимое клубничное молоко? — Ты помнишь… — Ну конечно, я помню, как ты его литрами готов был хлестать! Сейчас, подожди только… — Я тебе приготовлю тогда что-нибудь. — Давай. Давно я не ел русских пирогов… — Намек понят. Жду тебя. *** Вскоре Шизуо стоял у подъезда Изаи и задумчиво смотрел на приветливые желтые огонечки окон, задрав голову. Высоко блоха забралась, н-да. Но это в его духе — жить так высоко, чтобы люди казались мелкими букашками. И чтобы небо было так близко, что можно достать рукой. Дверь была открыта. Видимо, блоха так обнаглела, что уже не боялась ограблений или еще чего-то в этом духе. — Совсем обалдел, дверь не запирать? — недовольно проворчал Шизуо, проходя в гостиную. Изая, сидящий на диване, слабо ухмыльнулся. Затем, будто вспомнив что-то, подскочил и понесся на кухню. Хэйваджима покачал головой, направляясь туда же. Ну, разумеется. Информатор, бурча на русском что-то подозрительно нецензурное, суетился у плиты. Пахло выпечкой. Шизуо криво усмехнулся. Расскажи он кому, что самый опасный человек в Токио, великий информатор — Орихара Изая, на досуге печет пироги для своего злейшего врага, Хэйваджимы Шизуо… Точно в дурку загремел бы. Изая выложил перед блондином ароматные, горячие пирожки. Поставил перед ним чашку чая, себе взял высокий стакан и выжидающе уставился на Шизуо. — И где? — Что «где»? — ухмыльнулся Хейваджима. — Молоко мое где? — прищурился Изая. Трагически вздохнул. — Неужели я останусь без вкусняшки любимой по воле не менее любимого Шизу-тяна? Осознав, что ляпнул, Изая захлопнул рот и настороженно посмотрел на как ни в чем не бывало поедающего пирожки Шизуо. Тот молча посмотрел на него и достал из пакета, который запихнул под стол, бутылку розоватого молока. — Мое молоко! — радостно замурлыкал Изая, хватаясь за бутылку. Шизуо с усмешкой смотрел на довольного, как обожравшийся сливок кошак, Изаю. Все в их небольшой банде знали про страсть Орихары к клубничному молоку. Самое смешное то, что саму по себе клубнику Орихара не очень любил. И само молоко тоже не жаловал. А вот все вместе — совсем другое дело. — Значит, я для тебя все еще любимый? — негромко поинтересовался Хейваджима. Изая замер. Сжал в ладонях высокий стакан с молоком. Уставился в пол. Он явно не собирался отвечать прямо и придумывал, как бы вывернуться. — Можешь не отвечать. Но я хочу просто узнать причину, почему ты это сделал? Почему ты солгал? Ты же не просто так разорвал наши отношения. Что послужило причиной? Мне уже не важно твое настоящее ко мне отношение. Я переболел. — Изая вскинул голову, отчаянно-недоуменно посмотрев на Шизуо. Блондин усмехнулся. — Да, переболел. Я не думаю, что люблю тебя так же, как в школе. Нет, я вообще тебя не люблю. Я даже тебя не ненавижу. Мне все равно. Мне просто хочется знать, почему ты все разрушил. — Шизу-тян, тебе плевать на меня? — слабо улыбнулся Изая, склонив голову набок. — Да. Только ответь мне на вопрос. — Ты меня поражаешь… — «Ты меня убиваешь, Шизу-тян». — Хорошо. Но давай пройдем в гостиную. Не на кухне же об этом говорить. Взобравшись с ногами на свой диван, Изая какое-то время молчал, уставившись на стакан с молоком, который обхватил обеими ладонями. Затем негромко заговорил, не поднимая головы. — Я говорил тебе, что наш с девчонками отец на заработках в Америке, а мать умерла, когда рожала сестер. Это правда, но только частично. Мама не умерла — ее убили. Застрелили сразу после родов. Из-за отца. Он был якудза. Вернее, главой одного из сильнейших мафиозных кланов в Японии. — Чего?! — у Шизуо натурально отвисла челюсть. Нет, ну в такое поверить просто невозможно! Отец блохи — крупный мафиозный лидер?! Тогда какого хера Изая промышляет сбором информации? Ответ на озвученный вопрос Орихара дал, криво усмехаясь: — Это, скажем так, прикрытие. Официально главой клана является Шики-сан, а я просто информатор. Это была моя просьба — я не хотел становится официально, гласно главой… Да, мой отец умер как раз через месяц после того, как я окончил старшую школу. Его убил рак печени. Как только врачи поставили ему диагноз и отмерили срок жизни, старик взялся капать мне на мозги, давить, заставляя принять бразды правления кланом. Я сопротивлялся до последнего. Сам понимаешь, это тяжкое бремя; это цепи, от которых не избавиться до конца жизни. А я люблю свободу. Ты же знаешь… — Знаю. И что же дальше? Твой отец умер, а ты стал главой клана — тайно, да? — Почти. Но позволь я расскажу тебе все по порядку, хорошо? — дождавшись утвердительного кивка вышибалы, Изая, глубоко вздохнув, продолжил. — Извини, если буду говорить сумбурно, но ты первый человек, которому я все это рассказываю. Сложно как-то объяснить то, что произошло… Мой отец был жестокой личностью. И к себе, и к своей семье. Я очень похож на него: и внешне, и натурой. Я сумел добиться для нас с сестренками свободы от якудза. Свобода… от отца. Она далась мне нелегко, но все же эта победа позволяла мне жить так, как я хочу все школьные годы. Когда отец осознал, что ему остался месяц, что он умрет, и клан будет некому возглавлять, он плюнул на наш с ним уговор и принялся затаскивать меня в мафию. Я, понятное дело, всеми правдами и неправдами сопротивлялся. Тогда он напомнил мне, что может устранить любого человека, какого только захочет, в течение часа. Например, тебя. Последние два слова упали в тишину, как камни. Информатор закрыл глаза. — Я выторговал себе времени до конца школы. Затем, по уговору, я должен был разорвать любые отношения с тобой. Отец договорился с некоторыми верными ему людьми и боссами якудза, что подчинялись ему, чтобы они контролировали меня и после его смерти. Я не должен был ничем, никак, ни единым образом показывать, что я и ты имеем какие-то отношения. Только вот для меня это оказалось чересчур. Я заменил любовь ненавистью. Это всех устроило. Я стал управлять кланом из тени — вначале по той причине, что не имел достаточно много опыта в этом деле, потом просто по привычке. Шики-сан понимает всю ситуацию, и потому беспрекословно берет на себя львиную долю управления кланом. Но мне скоро придется выйти из тени. Боссы якудза, которые подчиняются моему клану, требуют от меня каких-то более явных действий. Хотя бы чтобы я показался им. Шизу-чан, знаешь, — Изая нервно улыбнулся, — ты сказал очень жестокую вещь. Ты сказал, тебе плевать на меня. Тебе уже все равно. Я понимаю, я сделал все, чтобы ты ненавидел меня. Любовь исчезла, предательство убило ее. Ненависть выгорела, презрение растаяло, осталось безразличие, верно? Моя ложь была во спасение, но это ничего уже не спасет, да? Шизуо посмотрел на свои переплетенные пальцы. Затем на Изаю. Он сидел, неестественно выпрямившись, положив руки на колени. Бледный, с заострившимися чертами лица, кругами под глазами. Явно недосыпал последнее время. Худой. Со времен академии, кажется, совсем не вырос и не поправился. Голос по-прежнему мелодичный, Изая еще, наверное, не утратил способности цеплять за душу пением. Но он надтреснут и глух. Огня в глазах нет; они тусклые и горькие. Твои холодные руки Согрею в крови. Из твоих мертвых глазах Я выпью всю боль, До остатка, вместе с душой. Горькая усмешка. Стихи подходят к этой ситуации. Орихара солгал ради него. Ради того, чтобы Шизуо жил, а не сражался с мафией, не умер от пули в лоб. Ради жизни — разбил оба сердца. Кому было больнее? Шизуо? Изае? Скорее всего, Изае. У Шизуо остался брат, Шинра, Селти. Он был обижен, ненавидел, злился, недоумевал. И было больно, да. Но ненавидеть и злиться — очень просто. Чувствовать себя выше предателя и манипулятора. А Изая остался один. Больше некому было разделить с ним его проблему, горе, боль. Некому было помочь, подбодрить, поддержать. И любимые глаза смотрят с ненавистью — это больнее всего, ведь ты старался, чтобы эти глаза никогда не потухли и не закрылись навек. Изая напрягся, почувствовав, как диван прогнулся рядом под весом Шизуо. С трудом заставил себя открыть глаза и посмотреть на Хейваджиму. Тот взял осторожно правое запястье, снял с указательного пальца кольцо. Хмыкнул — ну да, это его, Шизуо. Вон и щербинка — последствие удара кулаком в стену. Снял и второе кольцо. На пальцах остались следы. — Носишь кольца, не снимая? — Это помогает, — пожал плечами Изая, не уточняя, от чего помогает. И так все ясно. — Ответь мне на два вопроса. — Шизуо внимательно посмотрел в глаза Изаи. — Честно. За еще одну ложь я тебя выкину в окно. — Хорошо. Мог бы и не угрожать, я не хочу сегодня лгать. — Во-первых, скажи: ты меня любишь? — Люблю, — тихо ответил Изая, без раздумий. Пальцы дрогнули, судорожно впиваясь ногтями в ноги. — Если бы ты мог вернуться во времени назад и переиграть все, что бы ты сделал? — Я… не знаю. Наверное, сглупил бы еще больше, рассказав тебе все. Мы бы стали бороться с системой и погибли бы вместе. Но… — Но? — Боли было бы меньше. Нет хуже страдания, чем быть виноватым. Нет ничего больнее причинения боли любимому человеку. И нет ничего слаще поцелуя — спустя пять лет, подумать только! — неспешного поначалу, даже нежного. А потом яростного, злого, с укусом до крови — месть за годы разлуки. Изая всхлипывает в рот Шизуо, зарываясь пальцами в пшеничные пряди. Неловко жмется к Шизуо ближе. Хейваджима обнимает его одной рукой — в другой сжимает кольца. Гладит по спине, по бокам, веско кладет руку на затылок, не давая отстраниться. Хотя Изая не сделал бы этого даже под страхом смертной казни. — Провокатор ты, Шизу-чан, — нервно, с плачем, смеется Изая, ткнувшись лбом в плечо вышибалы. Шизуо целует в висок. — С тобой иначе нельзя. Ты бы еще лет десять бегал от меня и лгал в лицо. — Я на тебя дурно влияю. Это ведь мой прием — провокации. Шизуо смеется, отстраняясь. У блохи — снова любимой — отчаянный взгляд. В глазах надежда и счастье борются с недоверием и тревогой. Он улыбается и плачет. Кажется, понемногу сходит с ума. Это не нравится Шизуо, но он понимает, почему Орихара так себя ведет. Мафия его не отпустит. И Шизуо теперь, наверное, тоже. — Дай руку. Кольцо легко скользит на безымянный левой руки (п/а — в Японии обручальные кольца на левой руке носят). Изая смотрит с неверием на свою руку. Она дрожит, когда он, в свою очередь, берет кольцо Шизуо. Хейваджима хмыкает, перетаскивая Изаю к себе на колени. Обнял уже обеими руками, успокаивающе поглаживая. — Шизу-чан, теперь твоя очередь отвечать. — Ну? — Шизуо поцеловал вихрастую макушку. — Ты меня любишь? — прошептал Орихара, зажмурившись. В груди разливалось горько-сладкое, невыносимо теплое чувство. — Я люблю тебя. Еще злюсь на тебя, немного, за ложь и за потерянное время… Но время мы наверстаем. И я могу простить тебя, могу понять и принять твое решение. Но не смей снова мне лгать. Мы справимся со всем вместе. Вдвоем. Только так, Изая, слышишь? — Да, но мафия… — Я буду с тобой. Даже если придется стать якудза. Ты знаешь, что я могу убить за тебя? — Как и я. Шизу-чан, я так не хотел тебя впутывать… — Глупая блоха, — горячие шершавые пальцы ласково гладят влажную от слез щеку. — Я впутался уже тогда, когда увидел тебя впервые. Изая? Я больше не дам тебе уйти, слышишь? — Я рад, — улыбнулся Изая, расслабляясь и почти мгновенно засыпая. Впервые за много времени — совершенно спокойно и без тревог. А Шизуо, неосознанно укачивая черноволосого в своих объятиях, искренне надеялся, что они смогут разобраться с якудзой. Вместе. Наконец-то вместе. И стена из лжи между ними больше не стоит, теперь не нужно больше ненавидеть того, кого любишь. Может, однажды они снова сыграют все вместе на одной сцене… Я сжигал мосты за спиной. Я убивал воспоминания Словно оборотня, серебром. Мечтал я тебя позабыть. Безнадежно — слишком сильно Люблю твою больную душу. И пью из рук твоих яд. Увы, я проклят тобой навсегда. II (п/а — тут у меня почти кроссовер с фильмом «Убить Билла». Я слямзила из бессмертного творения Квентина Тарантино только одну сцену, очень уж подходило это Изае! Поясню кое-что — я не знаю, как там все у якудза устроено сейчас, но у меня тут представлено так, что есть кланы, которые совместно рулят всей страной. Ну, и над ними есть один клан, «императорский», который управляет всеми якудза. Клан Орихары зовется «Черный кицуне». Просто Изая у меня ассоциируется всегда с кицуне. Авакусу-кай для Черного кицуне — как Вария у Вонголы из «Реборна») *** К фешенебельному ресторану съезжались машины с тонированными окнами. Из них выходили деловитые люди в дорогих костюмах. Их сопровождали чуть более деловитые люди в чуть менее дорогих костюмах — вероятно, секретари или доверенные лица. И разумеется, телохранители, оглядывающие местность цепким взглядом. Все эти люди принадлежали к кланам якудза, которые контролировали не просто Токио — всю Японию. И сейчас они собрались здесь, на относительно нейтральной территории, дабы впервые за долгое время засвидетельствовать лично свое почтение новому главе самого могущественного клана Японии. Он собирался впервые показать свое лицо, хотя правил ими всеми — тайно, из тени — уже почти пять лет. Боссы якудза собирались в просторном зале, за длинным столом. Место главы пока пустовало. Их лидер запаздывал, вызывая тем самым недовольные переглядывание и полный сдержанного (пока) негодования ропот. — Прошу прощения за опоздание, господа. Необходимо было решить одну небольшую, но важную проблему, — послышался мягкий улыбчивый голос. К месту главы подошел среднего роста черноволосый юноша, одетый в черное кимоно. Заняв с непринужденной улыбкой свое место, он неожиданно остро посмотрел на боссов. Казалось, он смотрит прямо в глаза каждому. Орихара Изая. Глава клана Орихара — «Черный кицуне». Лидер всех якудза в Японии. Недурно для двадцатидвухлетнего парня. По его правую руку разместился босс «Авакусу-кай» — дочерней, скажем так, группировки — Шики Харуя. За его спиной встал Акабаяши — киллер, в данном случае исполняющий роль телохранителя. За спиной Орихары Изаи спокойно стоял высокий парень с выкрашенными в пшенично-золотистый цвет волосами и в очках с синими стеклами. Он выглядел непривычно; одетый в классический костюм, спокойный, как удав, словно не он сейчас является телохранителем самого ненавистного для него человека. Хейваджима Шизуо. Монстр, защищающий еще большего монстра. Или, скорее, дьявола. — Господа, позвольте представиться. Хотя, вы уже знаете, кто я. Но не стоит пренебрегать элементарной вежливостью. Я — Орихара Изая. Тринадцатый глава клана «Черный кицуне». Все еще ошеломленные боссы по очереди пробормотали свои имена и названия своих кланов. Изая улыбался, вспоминая весьма обширные досье на каждого босса, которые заучил перед собранием. — Итак, господа, давайте начнем… С точки зрения Шизуо, собрание было невероятно скучным. Передел территорий, мелкие междоусобицы, претензии, предложения, договоры, контракты… Его это все не волновало. Хейваджиму бесили любопытные взгляды, бросаемые на него. И тревожили до холодного узла где-то под ребрами косые взгляды, адресуемые Изае. Хотелось забрать Орихару куда подальше от этих тварей, давно утративших человеческую природу. Но увы — это было не в его силах. Шизуо мог лишь стараться не допустить превращения Изаи в кого-то подобного этим уродам. Когда с деловой частью было покончено, начался фуршет. Скромные служанки с дежурно-учтивыми улыбками подали закуски, саке. Сразу стало веселее, оживленнее. Начали вспоминать различные забавные истории из жизни, звучали смешки — все равно настороженные, напряженные. Изая улыбался мило и любезно, но сталь чувствовалась. Этим псам нельзя было показывать своей слабости, страха, нельзя было лебезить. Нужно сразу показать им свое место. Изая ждал кульминации. Напряжение в воздухе давило все сильнее, и разрядка была близка. Только ради нее он пришел на собрание с катаной за поясом. Ради нее же и решился взять с собой Шизуо в качестве телохранителя. Либо Хейваджима «легализируется» в мире якудза как его личный телохранитель, либо… Удар кулаком по тарелке, которая от этого раскололась, заставил всех замолчать. Изая улыбнулся шире, возбужденно сверкнув глазами. Наконец-то. Вот он, долгожданный взрыв, апогей, конец всему. — Цукимото-сан, объяснись! — рявкнул на ударившего по столу один из боссов, сидящий напротив него. — Своим поведением ты оскорбляешь нас всех и нашего лидера в особенности. — А я должен что-то объяснять? — огрызнулся Цукимото, не глядя ни на кого и вытирая руку салфеткой. — Ах ты!.. — Кавашима-сан! Цукимото-сан, очевидно, есть, что нам сказать. Прошу вас, Цукимото-сан, — Изая сделал приглашающий жест рукой. — Хорошо. Извольте! Мои предки, вместе с вашими предками, основали этот совет, заложили основы порядка, который долгие годы царил в Японии. И мне очень горько видеть, как этот совет, который я люблю больше своих детей, возглавляет сопливый мальчишка! Который промышлял торговлей информацией и шантажом! Который насмехается над всеми принципами и идеалами якудза! Он спит с монстром, которого и человеком не назовешь! А его мать — паршивая русско-китайская полукровка, он унаследовал ее дурную кровь! В ту же секунду Изая вскочил, легко вспрыгнул на стол. Мелькнули небольшие ступни в белых носках, когда он быстро пробежал по столу до босса Цукимото. Свистнула мгновенно выхваченная из ножен в левой руке катана. Сталь отразилась лунным бликом в алых дьявольских глазах Орихары. Завопил какой-то босс, в чью тарелку шлепнулась голова Цукимото. Из шеи босса фонтаном била кровь, заливая соседей и Орихару. Шизуо выдохнул, сжав кулаки. Краем глаза он заметил одобрительную ухмылку Шики. — Чтобы вы все поняли, я буду говорить медленно, — Изая взмахом стряхнул кровь с катаны аккурат на чью-то перекошенную страхом рожу. Спрятал клинок в ножны. И снова мило улыбнулся. — Господа! Как ваш лидер, я буду всячески поощрять вас открыто критиковать мои действия, если они покажутся вам неверными. И я обещаю, что ни одна тема не будет под запретом, кроме тех, которые невольно затронул босс Цукимото. Но если вы все же сделаете это, — он быстро наклонился, подхватывая за волосы голову босса. — Слетят ваши сраные головы, как голова этого ублюдка. А теперь, трусливые свиньи, — Изая зашагал обратно, резко развернулся у своего места, — если вам есть еще что добавить, самое время сказать мне это! Честно говоря, Изая не собирался кричать. Но его взбесила тупость и трусость самых, якобы, могущественных людей в Японии. Они смотрели на него, как кролики на удава, а ведь могли бы хотя бы попытаться что-то сделать. Кажется, только что ему удалось завоевать беспрекословный и непоколебимый авторитет. Мрази уважают силу — что ж, он им ее продемонстрирует. — Что ж, на этом собрание объявляется закрытым, — почти пропел Орихара, вновь улыбаясь. — Вы свободны, господа. Якудза начали вставать и выходить, бормоча что-то отдаленно напоминающее прощание. — Босс Танака! — полноватый лысый мужчина взглянул на Орихару со страхом. — Насколько я знаю, у Цукимото не было наследников, и он объявил вас своим наследником, как ближайшего друга, так? — Д-да… — Тогда поздравляю вас, Танака-сан. Территория Цукимото, как и его клан, отходит под ваше начало. — Спасибо, Орихара-сама… — Вы можете идти, Танака-сан. Ах да, и мусор с собой прихватите! — в руки Танаки упала голова Цукимото. Взвизгнув, якудза умчался прочь, отбросив голову. — И это были влиятельнейшие люди Японии? — спросил Изая, ни к кому конкретно не обращаясь. Его плечи поникли, он тяжело вздохнул и повернулся к Шизуо с самым тоскливым выражением лица. — Они зажрались, пресытились богатством и вседозволенности. И совершенно забыли, что такое насилие, кровь, сила, — пожал плечами невозмутимый Шики. Его абсолютно не потрясло произошедшее. — Однако ты продемонстрировал им все это сразу же. Лихо ты поставил их на место, Изая-кун. Или звать тебя «Орихара-сама»? — Акабаяши хитро прищурил здоровый глаз. Изая хмыкнул, спрыгивая на пол, опершись на руку Шизуо. Хейваджима отметил, что пальцы были холодными и слегка подрагивали. А еще на лице Изаи были едва заметные красные пятнышки, будто веснушки… — Да зовите, как хотите, не чужие же люди, — усмехнулся в ответ Изая. Шизуо уже знал, что Шики и Акабаяши были единственными союзниками и, можно сказать, друзьями Изаи в мире якудза. Шики также являлся его дальним родственником со стороны отца. — Ну и хорошо. Ты едешь сейчас к себе домой, Изая-кун? — Да. Все материалы по собранию вышлете мне к завтрашнему полудню, хорошо, Шики-сан? Шики кивнул, явно оценив, что Орихара выразил просьбу, а не явный приказ. — Тогда до встречи. Удачи вам, голубки, — ехидно ухмыльнулся Акабаяши, кивая Шизуо. — Кто бы говорил, — фыркнул Изая. — У кого молодой любовник нарисовался, м-м? Акабаяши быстро заморгал. Шики с интересом посмотрел на него, видимо, не осведомленный о такой интересной стороне жизни киллера. — Ладно, мы поехали. Всего доброго, Шики-сан, Акабаяши-сан. *** — Не мог не поддеть его, да? — Шизуо скосил глаза на развалившегося на заднем сидении Изаю. — А пусть сам не подкалывает, — зевнул тот. Дернул ворот нижнего, белого кимоно. Теперь он был усеян алыми крапинками. — Скорее бы домой… — Уже скоро приедем, — заверил его Хейваджима, выворачивая руль. Изая устало прикрыл глаза. Ну, все могло пройти намного хуже. Не так уж и дурно он себя подал. Показал характер, силу, утвердил свое право на власть. Только до сих пор дурно вспоминать — как обманчиво легко было оборвать чужую жизнь, как сталь преодолевала сопротивление плоти и костей, как теплая кровь осела пылью на лице, с каким звуком упали тело и голова. Какой ужас был на лицах якудза; как смотрел на него Шизуо. Вот последнее, пожалуй, страшнее всего. Тонкие пальцы сминают ткань кимоно — он больше не хочет видеть такой взгляд у Шизу-чана. Как будто он чудовище, монстр; ничуть не лучше якудза, которого он убил. Но другого выхода не было. — А-а, всего три часа провел с теми ублюдками, а так устал!.. — простонал Изая, падая лицом вниз на диван. Шизуо хмыкнул, снимая пиджак и расстегивая манжеты рубашки. — Вставай и снимай сам свое кимоно. Я не умею снимать традиционную одежду. — Ками-сама, да что там снимать, — пробурчал Изая, нехотя принимая сидячее положение. — Ничего, научишься еще, Шизу-чан. Не последнее собрание же. — Я не собираюсь тебя переодевать, не нянька! — Ага, а помочь любимому что, уже никак? Вот оно что, как потрахаться, так это ты всегда, а как помочь… — Да не ворчи ты. Боже, горе ты мое… — Шизуо начал стаскивать с Изаи кимоно. Довольный, как объевшийся сметаны кот, Орихара блаженствовал. Контраст скользящей по коже ткани и горячих шершавых ладоней Шизуо заставлял почти мурлыкать. Разомлев, Изая лег на колени Хейваджимы, вздохнул, закрывая глаза. Теплая улыбка преображала его лицо, делая его младше и до невозможности красивым. И ни капли не похожим на того демона с окровавленной катаной в одной руке и отрубленной головой — в другой. Шизуо улыбнулся, погладив Изаю по растрепавшимся волосам. Тот демон, которого он увидел, живет в информаторе, где-то в глубине души. Там же, где у Шизуо живет крушащий все вокруг монстр. Но сейчас он не видит ни единого намека на того демона. Он видит Изаю — который красиво поет, вкусно готовит японскую и русскую кухню, который обожает клубничное молоко. Который подсознательно просит, требует прикосновений, а потом все отрицает. Который иногда напоминает кота — особенно когда ластится, почти мурлычет от неторопливой ласки. Такого Изаю Шизуо любит и готов провести с ним всю жизнь. Но демона-Орихару — Черного кицуне — с кривой ухмылкой, жестоким огнем в алых глазах и кровью на лице и руках… Пожалуй, он тоже любит. И такого Изаю он готов принять. В конце концов, Изая принял его монстра. И полюбил всем сердцем вместе со всеми недостатками. Справедливо будет дать ему то же чувство, не так ли? — Изая, тот босс упомянул твою мать… — И? — Ты никогда о ней не рассказывал. Она действительно была полукровкой? — Наполовину японка, наполовину русская. До двадцати лет жила в Китае, затем перебралась в Японию, где и повстречала моего отца. Ее не смутила десятилетняя разница в возрасте. Так что уже спустя год она родила меня. Спустя еще восемь лет она родила сестренок и умерла. Короткая, но счастливая жизнь. Отец ее на руках носил. Какой бы сволочью он ни был, но мать он обожал. — Так ты родился в любви, да? — Ну, любовь к матери на детей не перенеслась, старик способен был любить только одного человека. Только маму. К тому же, мы были похожи только на него. Думаю, если бы кто-то из нас был похож на маму, отец бы перенес свою любовь на этого ребенка. Но остальные были бы несчастны. Так что хорошо, что мы с девчонками родились именно такими. — Ты мне и таким нравишься, — заверил с тихим смешком его Шизуо. Затем, помолчав серьезным тоном продолжил: — Я вот еще что хочу понять, Изая… — Хм? — Почему ты убил этого Цукимото? Не верю, что ты не смог бы решить все словами. Ты же мог бы так переговорить того босса, так опустить словесно, что он бы долго в себя приходил. Так зачем?.. Изая приоткрыл глаза. Уголки губ опустились, а тело напряглось. Блондин мягко погладил худощавое плечо. Сейчас Изая был одет в черную майку и домашние штаны. Эта одежда подчеркивала его хрупкость, так что Шизуо почти пожалел о своем вопросе. Слишком загнанно стал выглядеть Орихара. — Он был одним из тех, кого отец заставил следить за мной. Всех остальных мне удалось перекупить или перевербовать. Шантаж или деньги — что-то одно всегда действовало. Но Цукимото был непрошибаем. Он действительно фанатик, слепо поклоняющийся всем, без исключения, принципам и законам якудза. И к тому же, он ненавидел моего отца. Мой старик действовал через третьих лиц, так что Цукимото и не подозревал, что следит за Орихарой-младшим не по своей воле, не из-за желания отомстить, а по воле отца. Я перепробовал все, что мог. Но он был непрошибаем. Оставалось только убить. Причем так, чтобы другим неповадно было лезть ко мне, — голос стал жестким, глаза смотрели в одну точку, и видели вновь момент, когда он убил. Шизуо вовсе не нужно знать — пока, во всяком случае — что это было далеко не первое убийство, совершенное рукам Изаи. Пистолет, нож, катана — он умеет убивать по-разному. Кровь на руках, кажется, уже не отмыть. Бывало и так, что он весь, с ног до головы, был в крови, словно искупался в ней. И Хейваджиме лучше пока не знать, что того черноволосого паренька, который нервничал перед своим первым выступлением, больше нет. Есть человек, способный ради цели сделать что угодно. Убить кого угодно, если иного выхода нет. Да. Они уже не дети. Пусть Шизуо сохранил свой свет, сохранил еще с детских времен веру в людей и доброту — это хорошо пусть в их паре будет кто-то, кто не утратил невинной душевной чистоты. Хватит и Изаи, запятнанного чужими кровью и болью. Он причинил столько страданий людям, столько грехов совершил, что не вымолить и за всю жизнь. И пусть, и ладно, он проживет и без прощения Всевышнего. В конце концов, он не верит в Бога, и Бог, уставший любить людей, его не спасет. Орихару Изаю будет спасать свет его возлюбленного — Хейваджимы Шизуо. Чьи пальцы осторожно гладят его по щекам. Когда Изая успел заплакать? — Изая, Изая, ну все, хватит. — Шизуо легко поднял легкое тело и усадил себе на колени. — Все, прекрати. Я все понял. — Ты меня не осуждаешь? — тихо спросил Изая. — У тебя там был такой взгляд… Будто ты не верил, что это я. И словно не хочешь принимать меня таким. — Не говори ерунды, — Хейваджима криво улыбнулся. Коснулся губами лба информатора. — Каким бы я тебя не увидел, я приму тебя любым. Хоть бы и с отрубленной головой в руке. «И даже с кровью на лице», — подумал Шизуо, проводя пальцами по щеке Изаи. В ресторане он, конечно, умывался, но до сих пор на лице оставались редкие красные веснушки. — Как и я — тебя, Шизу-чан, — мягко улыбнулся Орихара. Закрыв глаза, он прислонился к плечу Шизуо. Расслабившись, он вверил себя рукам Хейваджимы. Так и должно быть. Так и должно было быть всегда. Они должны были быть вместе еще пять лет назад, если бы не его ложь, разбившая сердца им обоим. Что же, он постарается искупить этот грех — собой… Шизуо примет искупление Изаи. Заберет себе и больше не отпустит. Так и должно было быть с самого начала.