Зарисовка про Вноровского

Когда Вноровский пришёл обратно 26-го марта, я понял, что покушение в ближайшее время провалено. То ли Дубасов понял, что за ним следят, то ли попросту сменил маршрут. В любом случае план наш не работал, и надо было срочно его менять, имея весьма малое впечатление об истинном положении событий. Встревожены были все без исключения, и я собирался в самое ближайшее время съездить к Азефу, чтобы спросить его мнения о происходящем. Между тем Вноровский, хотя и выглядел абсолютно измождённым, вёл себя спокойнее прочих. Это меня по-прежнему поражало. В покушении на Дубасова ему отводилась ключевая роль, и неудачные попытки лишь оттягивали неизбежный конец. Меня всегда тяготила неизвестность, не имея информации о положении дел, я начинал буквально сходить с ума, соответственно Вноровский удивлял меня тем более. Он был удивительно, поразительно, невообразимо спокоен. После нашего разговора о том, не устал ли он, я вдруг понял, что привязался к этому красивому и стойкому человеку. Это была самая непростительная ошибка в нашей работе. Это могло сбить работу всей организации и поставить под угрозу жизни всех её членов. Я фактически возненавидел себя, Дубасова, остальных, которые не могли предоставить мне никаких сведений, Азефа, который находился в Гельсингфорсе, в то время как мы вынуждены были сидеть здесь. Я решил, что мне необходимо отдохнуть, что я просто устал и потому не могу совладать с собой, но я был не до конца откровенен с собою. Вноровский сидел, чуть опустив плечи и глядя в окно. За окном была весна и ночь. Почти темно и почти тихо. - Отчего же Вы не зажигаете свет? - поинтересовался я, подойдя, чтобы как-то завязать разговор. - Не знаю...незачем, наверное. - неопределённо ответил тот, и я мгновенно представил ту тихую и грустную улыбку, с какой Борис Вноровский обычно со мной говорил. - Чаю хотите? - Да, пожалуй. Я завозился, гремя посудой. Вноровский обернулся ко мне и продолжил: - Видите, как у нас - дамы готовят бомбы, а мы с Вами - чай. Я дёрнул плечом. - Вы, Вноровский, умеете делать бомбы? - Нет. - Вот и я нет. Так что давайте ограничимся чаем. Несколько позже он спросил у меня: - Как Вы думаете, скоро? - Не знаю, Борис. Не знаю. Может статься, что и никогда. Вноровский вздохнул. Я видел, что он устал. Тут устанешь даже чисто физически, но его усталость была нервной. Проходить по скользкому тротуару с бомбой в руке, замёрзнуть за 2 часа и - вернуться обратно, чтобы на следующий раз повторить всё то же самое, не зная исхода. Внезапно мне захотелось коснуться его. Я подошёл сзади и положил ладони Вноровскому на плечи. Я ненавидел себя, ощущая ткань одежды под пальцами и говоря в меру бесцветным голосом: - Борис, идите спать. Вам это необходимо. Он потёр переносицу и встал, сбрасывая мои руки. - Да, и впрямь пора. Мы пожелали друг другу доброй ночи и разошлись. Борис Вноровский украл у судьбы ещё чуть меньше месяца. "23 апреля 1906 года в городе Москве было совершено покушение на жизнь московского генерал-губернатора, генерал-адъютанта, вице-адмирала Дубасова. В первом часу дня, когда он вместе с сопровождавшим его корнетом Приморского драгунского полка гр[афом] Коновницыным подъезжал в коляске к генерал-губернаторскому дому на Тверской площади, какой-то человек в форме флотского офицера, пересекавший площадь по панели против дома, бросил в экипаж на расстоянии нескольких шагов конфетную, судя по внешнему виду, фунтовую коробку, обернутую в бумагу и перевязанную ленточкой. Упав под коляску, коробка произвела оглушительный взрыв, поднявший густое облако дыму и вызвавший настолько сильное сотрясение воздуха, что в соседних домах полопались стекла и осколками своими покрыли землю. Вице-адмирал Дубасов, упавший из разбитой силой взрыва коляски на мостовую, получил неопасные для жизни повреждения, гр[аф] Коновницын был убит. Кучер Птицын, сброшенный с козел, пострадал сравнительно легко, а также были легко ранены осколками жести несколько человек, находившихся близ генерал-губернаторского дома. Злоумышленник, бросивший разрывной снаряд, был найден лежащим на мостовой, около панели, с раздробленным черепом, без признаков жизни. Впоследствии выяснилось, что это был дворянин Борис Вноровский-Мищенко, 24 лет, вышедший в 1905 г. из числа студентов императорского московского университета". Я несколько раз перечитывал его незаконченную автобиографию, поглаживая бумагу пальцами. Я представлял себе горе его так нежно любимых родителей, но ответственности за его судьбу я не брал. Это был сугубо его собственный выбор.