***
Если быть совсем честным, то невыносимая тишина, всегда пугала меня до дрожи. Дома всегда работает телевизор, когда я один. Именно это позволяет мне сосредоточиться. Ощущение присутствия родных окутывает, словно мягкий плед, позволяя мне очистить голову от дурных мыслей.***
Ветка скрипнула. От неожиданности я оглянулся на звук, но через несколько секунд стало понятно, что это всего-то из-за мороза. Опустив голову, рассматриваю свои большие и глубокие следы. Рядом с ними маленькие — птичьи. Им легче. Могут как летать, так и ходить по насту, не боясь провалиться. А мне снег по колено, а где-то и больше. Впрочем, люди в лесу не гуляют. Я — один такой. Уж слишком много снега выпало, так сегодня еще и ужасно холодно. Поднимаю голову, устремляя взгляд высоко вверх. Бледное, тоскливое небо. Облаков почти не видно, сливаются с небосклоном. Зачем я пошел в этот лес? Я не знаю. Меня потянуло что-то. Нечто странное происходит этой зимой. Меня словно связали невидимые нити, что не позволяло мне идти туда, куда хочу сам. Ноги понесли сами. А через некоторое время я обнаружил, что нахожусь в каком-то забытом Богом месте. Снег начал падать крупными хлопьями прямо на лицо, сразу же тая. Мокро и холодно. Я не стал протирать лицо. Я вытянул руку в перчатке вперед. Снежинки, паря в воздухе, медленно опускались на раскрытую ладонь. Теперь их можно разглядеть. Снежинки. Их так много, но они такие одинокие. Они молча летят вниз, в лес, наполненный тишиной. Вот и все их предназначение. Мне пришло в голову лечь на снег и слиться со снегом, пока солнце не набралось сил. Все такое тихое. Безмолвное. Заколдованное ледяным дыханием. Снова слышу треск. Но он не такой, как раньше. Что-то изменилось. Будто поблизости человек. Неужели он опять пришел ко мне? Я скучал по нему… Он покинул меня на много лет. Знаю даже причину — обида. Неужели простил?..***
В зале было темно, и родители включили гирлянду. Повсюду мишура, веночки из еловых лап. Когда зажигаются маленькие огонечки, в душе поселяется чувство праздника. Такое воздушное, наполненной непонятной радостью и предчувствием чуда. Маленький мальчик с улыбкой смотрит на украшенную елку, радостно мигающую разноцветными огоньками: зелеными, красными и голубыми. Он осторожно кладет под деревце небольшую коробочку, неаккуратно обклеенную цветной бумагой. Сверху на скотче еле держится бантик из тонкой полосочки цветной бумаги. Мальчику хотелось сделать коробку прямо, как на картинках — большую, блестящую, с большим красным бантом, ленты которого обвязывают всю её, чтобы держалось не просто так. Но такой у него не было, поэтому он взял старую ленту от папиного телефона. Вырезал из цветной бумаги прямоугольнички и квадратики, не жалея клея ПВА, обмазал коробочку и приклеил. Затем, как учили в садике, вырезал полосочки, складывая их концы так, чтобы они были похожи на петельки, и скотчем, чтобы больше не маяться с клейкими пальцами, прилепил много таких красных петелек, делая что-то наподобие хризантемы. Внутри лежал подарок — набор солдатиков. Игрушки ему до безумия нравились самому, но для друга ничего не было жалко. Он очень любил своего друга. Вот только его родителям он не нравился. Они в него не верили. Виктор — их сын, видел его. А они не видели и были озабочены этим. Они просили сына не общаться с этим мальчиком, убеждая в том, что он плохой. Но Витя знал, что они не правы. Знал, что он хороший. Они всегда играли вместе, разговаривали, смеялись. Его звали Юрой. Он был младше, ниже, и очень худенький. Он не стриг русые волосы, как Виктор — коротко.Они в то время ему были до плеч, и он даже научил его плести косички из них. Юра не выглядел болезненным мальчиком, он всегда был активный и улыбчивый. Он очень любил носить красный, вязаный шарф. Он был ему очень дорог, потому мальчик снимал его только в самых редких случаях. Ему никогда не было жарко. К сожалению, его друг был против знакомства с папой и мамой, он всегда исчезал, когда они заходили в комнату. Это, если честно, обижало маленького Витю, но, как только друг возвращался, все обиды таяли, как снег на горячей ладони. Тетя Аня потом сказала маме, что не стоит запрещать общаться ребенку с другом, убедив ее в том, что это нормально. И потом все забылось. Виктор пошел в школу. Вот уже и пятый год он учится. Уже в начальной школе он понял, что таких интересных друзей ни у кого, кроме него, не было. Ребята смеялись над ним, и Виктор невольно поддался их влиянию. В пятом классе он сказал Юре, что больше с ним не будет дружить и объяснил почему. Тот невыносимо долго рассматривал Никифорова. Они стояли в тишине, рассматривая друг друга, словно в последний раз. Зеленые глаза русоволосого мальчика потемнели, а потом стали и вовсе черными. Мальчик чувствовал печаль, исходящую, словно запах парфюма от Юрия, и эта печаль передавалась ему, одновременно ужасая. Виктору стало страшно, и он убежал, не оборачиваясь. Больше невидимый друг к нему не приходил.***
— Юра? — Я вопросительно посмотрел на чужие следы на снежном покрывале. Среди стволов деревьев мелькнул красный шарф. — Юр, выходи. Прекрати в прятки играть. Стук по ветке, и слой снега падает с неё — парень все-таки решил показаться. Красный шарф уже не мелькает, он виден уже вполне четко. Он медленно появился среди деревьев, словно из воздуха, и уставился на меня. На лице полное безразличие. Глаза стали светло-зелеными, как и раньше. Руки в карманах бело-сине-красной кенгурухи, похожей на флаг России. На шее красный вязаный шарф. Черные джинсы. Видно даже обувь — высокие ботинки до самых колен на тракторной подошве. Он выглядел очень забавно, еще и капюшон натянул на голову. Совсем как тогда, много лет назад, зимой. Привычка оттягивать одежду руками в карманах вниз осталась, отчего капюшон был немного натянут. — Привет, — чуть слышно сказал он и сделал ко мне шаг. В отличие от меня, он совсем не проваливается в снег. — Юра… — ошарашенно шепнул я. — Так… Это моя фантазия? Черт, мне надо домой. Парень усмехнулся и быстро подбежал ко мне, заставляя вздрогнуть. Он топнул ногой, и она провалилась в снег. Он повторил странное действие другой ногой, чтобы быть на одном уровне со мной, но оказался наоборот — ниже. Это было так странно и непривычно, и честно сказать — страшно. В душе я боялся увидеть те самые черные глаза и испытать то странное чувство боли и тоски. Юра слегка откинул голову, и мне удалось рассмотреть его лицо вблизи. Бледная кожа. Тонкий, ровный нос. Чувственные, слегка пухлые губы. Он немного напоминал девочку.Нос покраснел от мороза, и это выглядит невероятно мило. Я неуверенно положил ладонь ему около уха, оставляя большой палец на щеке. Непонятный жест вызвал у нас двоих улыбку. Слегка поглаживаю его щеку — кожа гладкая. Ощупываю остальной частью ладони волосы — теперь они отросли до мочек ушей. Сколько лет я прожил без него? Он рос вместе со мной, пусть он и младше. Я его чувствую, будто он живой. Это так поражает… Совсем не верится в происходящее. — Вить, — хрипло произнес он, нарушая тишину, — Я вернулся. Я очень к тебе привязался, и не забыл о тебе, нет! — торопливо начал объяснять он, сверкая веселыми огоньками в глазах. Юра вытащил руки из карманов и обвил мою шею руками, утыкаясь носом в пальто, — Я объясню тебе все, но потом… — пробормотал он. — Тогда пойдем ко мне… Домой… Я уже съехал от родителей, начал работать…— неуверенно предложил я, словно оправдываясь. Немного неловко почему-то. — А знаешь, это я тебя сюда привел, — парень немного отстранился и устремил взгляд на него. Он такой чистый и яркий, совсем как в далеком детстве, — ты заметил, что неосознанно шел куда-то? Я молча кивнул, ощущая телом стаю мурашек на спине. — Уф-ф… — нахмурился Юра и убрал руки, засовывая их снова в карманы, — пойдем скорее. Закрой глаза. Это долго, но ты постарайся думать о чем-то хорошем, — неожиданно произнес он, схватив меня за предплечья, словно собираясь потрясти. — Хорошо… — я послушно закрыл глаза и представил каток.***
Когда я был маленький, родители часто водили меня туда, а Юра невидимкой следовал за нами. Папа и мама запрещали говорить о моем друге на людях, и мне было очень неловко перед мальчиком, ведь это было некое предательство. Однажды мы как обычно катались, и на лед вышел Юрий. Обычно он стоял за бортиком и наблюдал, как бы я его не уговаривал, он не слушал, и молча смотрел на меня. Это немного напрягало. На тот момент я думал, что у него нет коньков и предлагал ему взять напрокат или мои одолжить. Но он либо качал головой, либо молчал, либо повторял лишь одну фразу: «Мне не дадут.». На мое удивленное: «Почему?» он не отвечал, а отходил от бортика, показывая этим, что тема закрыта. Потом обычно он уходил, и родители звали меня обратно, чтобы я не стоял на одном месте. Окружающие люди, словно не замечали нашей беседы. На тот момент, когда он впервые вышел на лед, родители ушли, и народу в принципе было не особо много, что странно, кстати. Оказывается, он умел прекрасно кататься, и даже выполнил один прыжок, которому потом и меня научил.***
Я открыл глаза. По телу прошла мелкая дрожь от увиденного. Как?! Как я оказался около своего подъезда?! Я же был в глуши, ну как же так! Как-то странно оглянувшись, я зашел в подъезд. «Что это вообще сейчас было? Где воображаемый друг? У меня все ноги в снегу до середины бедра, где я тут мог упасть вообще?» — спрашивал я сам себя. Но, как обычно, вопросов было намного больше, чем уверенных ответов. Топаю по лестнице на второй этаж, и шарю в карманах, нащупывая холодный ключ.***
Я не пью чай. А Юре в детстве я очень часто его заваривал. Он очень любил зеленый. Родители думали, что это я его пью. Я молчал, потому что боялся, что они вспомнят про моего невидимку. Когда он уходит, без него пусто. Так я и жил после той обиды. Пусто. Серо. Конечно, так было не постоянно, но когда это чувство вновь накатывало… Нет, оно не накатывало тогда, оно безмолвной лавиной обрушивалось на меня, незаметно для меня самого, погрузив в воспоминания, а потом я оказывался в каком-то непонятном месте. Наверно, сегодня произошло тоже самое. Просто не вспомнил, а напридумывал… Щёлк-щёлк-щёлк. Включается и выключается свет на кухне. Мне видно из зала, дверь приоткрыта. Почему-то совсем не страшно. Не медля снимаю плед с ног, поднимаюсь с дивана и иду на кухню. Юрий смотрит тяжелым взглядом, сложив руки на столе, как прилежный ученик. Я не могу отвести глаза и пошевелиться тоже. Умеет он это, да. Очень-очень редко делает, только тогда, когда хочет, чтобы я не шумел. Но мне же и шуметь сейчас не хочется… Он начал постукивать по столу указательным пальцем, воссоздавая нечто похожее на мелодию. Свет снова погас, погружая помещение в темноту. — Садись, ну, — требовательно сказал он, и все оцепенение ушло. Я, будучи ошарашенным, послушно сел напротив. — Я больше не невидимка, — протянул ко мне руки юноша, — Сейчас все расскажу. Я беру его худые ладони в свои. Кожа теплая, мягкая. И такая… живая. В детстве он не всегда давал себя трогать, утверждая, что нужно набраться сил для этого. Иначе рука пройдет сквозь него. Юра говорил, что он мажет себя специальным кремом «Невидимости». Губы разъехались в неуверенной улыбке. — Я готов тебя выслушать, — играюсь с его тонкими, длинными пальцами. Так странно это — говорить с воображаемым другом, которого можно ощущать, чувствовать запах… Может ли детская фантазия начать жить своей жизнью, обрести реальное тело? Неужели так бывает? Вдруг я снова погрузился в мысли? — Итак… — Юрий прикусил нижнюю губу, посмотрев в окно, словно там, за стеклом, были подготовлены фразы для рассказа. — Помнишь нашу последнюю встречу? — продолжил говорить он, — Тогда ты меня очень расстроил… Я видел по твоему лицу, что моя реакция пугает, но я не мог ничего поделать, я чернел изнутри. Ты убежал тогда, а я растаял. Да, вот такое я приведение. На самом деле, мне в этом мире тяжело находиться было, но я был так привязан к тебе, что постепенно начал приспосабливаться, лишь бы быть рядом. Сложно было уговорить тебя молчать, чтобы не пугать окружающих твоей болтовней о воображаемом друге, и приходилось идти на всякие хитрости, пускай и ценой существования здесь. — Парня передернуло. — Твоему окружению я не нравился… Еще бы. Знаешь, когда ты убежал тогда, я начал копить силы. Я хотел стать настоящим. Видимым. И я смог… Почти смог. На это ушло несколько лет, зато теперь… Меня не примут обратно, я не смогу вернуться в ту форму, но… Знаешь, я люблю тебя. Я решил пожертвовать своим родным домом, чтобы быть с тобой… Я не полностью человек, во мне остались те росточки твоей фантазии, давшие мне жизнь. Я много раз пытался признаться тебе, но заводя тебя в какие-либо места я терялся… Юра поднялся со стула и встал позади притихшего Виктора. Мягко запустив пальцы в его волосы, юноша вдохнул его запах, и радостно заискрил улыбкой. Другая рука покоилась на его плече, ощупывая ткань серой футболки. — Юр… Это ты меня привел домой сегодня? — нарушил тишину Никифоров, не двигаясь. — Да, я. Понимаешь, я приловчился — на затыкании твоего рта — немного управлять тобой. Это отнимает много сил и времени, ведь я появился жалким духом без плоти и знаний. Но ты научил меня быть человеком за много лет. Спасибо, Вить. — А…а в чем признаться именно? — запинаясь, спросил Виктор, воспроизводя в голове голос, повторяющий это до безумия милое в его звучании «Спасибо, Вить». — Признаться… Ну, я говорил… Я ведь люблю тебя. Стало тихо. Никто не знал, что говорить, поэтому каждый мирно сидел за своим занятием. Никифоров переваривал происходящее, а Юра просто наслаждался своим Творцом. За окном крупными хлопьями падал снег. Небо было насыщенное, синее. Виктор любит этот цвет. Синий успокаивает, делает все таким умиротворенным и тихим… Как тот самый лес, в который он попал. Тихим, безмолвным. Все вокруг обволакивает синяя дымка спокойствия.***
Я открываю глаза, и вижу привычный, родной потолок его съемной квартиры. Рука автоматически тянется к телефону. Десять утра, воскресенье. Сонным взглядом окидываю комнату. На стуле валяется смятая кофта расцветки флага России. Рядом на полу, джинсы. Вязаный, красный шарф аккуратно висит на вешалке в приоткрытом шкафу. На кухне кто-то гремит…