Письмо Керенскому от воображаемого героя

...Впервые луна эти цепи и трепет Платьев и власть восхищенных уст Гипсовою эпопеею лепит, Лепит никем не лепленный бюст. В чьем это сердце вся кровь его быстро Хлынула к славе, схлынув со щек? Вон она бьется: руки министра Рты и аорты сжали в пучок. Это не ночь, не дождь и не хором Рвущееся: "Керенский, ура!", Это слепящий выход на форум Из катакомб, безысходных вчера. Б. Пастернак, Весенний дождь. Отрывок. ******************************* Здравствуй, mon cher Александр. С этим всем театром абсурда в России надежда на то, что ты увидишь это письмо, крайне мала, но она, как известно, умирает последней. Все эти перемены, перебежки, смены адресов, фамилий, маскарады – удивительно, как почта вообще не отказалась работать. Знаешь, мне тебя не хватает. Я совершенно отвык от грамотной русской речи. Все русские здесь говорят с жутким акцентом, а от «франсе» уже просто с души воротит. Французом можно родиться, но им невозможно стать, чего не понимают, увы, многие господа, а в особенности дамы. Мне даже интересно, а как бы говорил по-французски ты? Тебе всенепременно должно бы было пойти их изумительное «эр». Да, я знаю, что пишу чистейшую чепуху, но таков я. Недавно в местной прессе снова мелькнула новость о том, что ты бежал из Зимнего в одежде медсестры. Я даже готов бы поверить, но ты не мог пасть настолько низко, чтобы вырядиться медсестрой, у тебя же всегда был отменный вкус. Моё воображение всегда поражало то, чем не обладал я сам, поэтому твои крахмальные воротнички в наши годы «мятого студенчества» я помню как вчера. Помню я и ту знаменательную попойку, после которой остались лишь смутные воспоминания, но зато какие! Смешно теперь вспоминать, правда? Безусловно, слухи разнеслись по всему университету, а Поль (надеюсь, ты его помнишь?) даже говорил, что в дверях нашей комнаты собралась толпа охочих до Керенского в женском платье. В то мы время мы приличных дам-то и не видали, поэтому, не имея образца, решили воплотить все свои фантазии. Я до сих пор не знаю, откуда взялось то дикое бордовое платье, и что было с барышней, чьи чулки мы порвали, надевая их на тебя. Наверняка ты не помнишь себя, потому что пьян был мертвецки – ты даже и для пьющего перебрал тогда, а уж для непьющего и подавно, но, mon cher, ты был потрясающе, невообразимо порочен. Я даже не уверен, помнишь ли ты, как я поцеловал тебя, пытаясь переплюнуть эпатаж женского платья в нашем юношеском крыле, на это уже никто толком и внимания не обратил. Чёрт возьми, я тогда здорово наелся помады! До сих пор не могу понять, зачем ты полез в политику. Ты мог бы быть блестящим адвокатом, но зачем-то решил пойти вместо чистой и неприступной Фемиды к этой продажной девке. Ты слишком хрупкий для этого. Всякий раз, когда я видел твои выступления, я упорно гнал мысль, что такой яркий румянец на щеках очень похож на чахоточный. С твоими привычками не есть и не спать по несколько дней чахотку подхватить очень просто. Когда я узнал, что ты оказался во Временном правительстве, я вспомнил, как таскал тебя, в очередной раз без сознания, даже в таком положении ты был поразительно лёгкий. Все в тебе разочарованы, а я просто знаю – это не твоё было. Ты совершил огромную ошибку, Александр, но теперь будешь расплачиваться за неё всю жизнь. Я правда волнуюсь. Не знаю, за что России такое наказание. Периодически я просматриваю газеты, но в портретах, помещённых там я никак не могу узнать того Сашу, с которым мы вместе невероятно боялись сдавать римское право. Я не могу поверить, что пока у меня здесь цветут каштаны и гуляют по бульварам, там, где я раньше жил, кровь, огонь и бегство. Что чьи-то грязные жадные руки осмелились коснуться Петербурга. Я не виню тебя, нет… я бы тоже не смог сделать ничего. Я виню их. Буду верить изо всех сил, что с тобой всё будет в порядке. Письмо посылаю фактически в никуда, но Судьба порою бывает благосклонна. Да хранит тебя Господь. Искренне твой, N.