Из Питера. С любовью

Столько лет прошло, а здесь всё, как прежде - дышащий стариной дом и вековые деревья, шумящие над ним. Орфей смотрит, вдыхает прохладный воздух, пахнущий листвой и хвоей, делает шаг вперед, и в тот же момент двери родового гнезда растворяются с тихим скрипом, и из полутьмы холла возникает грациозная, как клинок, фигура в тёмной форме, с такими же, как у самого Орфея, пепельными кудрями. - Рембрандт, "Возвращение будного сына", холст, масло, - комментирует Рене, прислонясь к дверному косяку и глядя на поднимающегося к нему родственника с выражением, близким к насмешке. Орфей даже не вскидывается, как было бы в прежние времена. Просто вздыхает: - Рене... не издевайтесь. Тон старшего Полозова меняется так стремительно, будто повернули какой-то выключатель: - Qu'est-il arrivé? - Tout va bien*. Просто... Рене, я расскажу, но не прямо сейчас, если вы не возражаете. - Не возражаю, - Рене отступает на шаг, пропуская его в дом. - Иди отдыхай. Но вместо того, чтобы пойти, куда велели, Орфей лишь скидывает с плеча сумку, а потом шагает к Рене и молча его обнимает. Тот застывает на мгновение - а потом осторожно прижимает младшего к себе. - Простите меня, Рене. - Прощён, - звучит в ответ с запредельной для старшего Полозова теплотой. - L'enfant prodigue**... *- Что случилось? - Всё нормально. ** Блудное дитя. Ночами здесь мерно, как море, шумит ветер среди ветвей, а по утрам солнечный свет переполняет голубую гостиную - она, собственно, потому и была отделана и обставлена в прохладных тонах, чтоб смягчить пожары рассветов. Рене сидит на диване, допивая чай; Орфей лежит головой у него на коленях, досматривая странные и путанные сны. ...Удивительная вещь - человеческая память. Сохранила каждое мгновение их стычек и споров, а вот о том, как спокойно и тепло бывает рядом с Рене в мирное время - умолчала. А ведь это действительно так... Рене свой, Рене сильнее и опытней, рядом с ним действительно можно позволить себе расслабиться и не таиться, ведь никакие споры и стычки не могут отменить одного простого факта: они семья. Один род, одна кровь. И ближе друг друга у них никого нет и вряд ли когда-то будет. Орфей тихо вздыхает, усилием воли всё же выпроваживая себя из мира снов в реальность, и тихо шепчет: - Сам себя смешу, Только вас прошу: Исповедайте меня...* Рене отставляет чашку и легонько касается кудрей младшего: - Я слушаю. И Орфей начинает говорить. * Канцлер Ги, "Романс Эмерьо" ...Красота - это уже более чем достаточно, чтобы собирать на себя все возможные взгляды: от зависти до восхищения, от непонимания до желания обладать... а уж если добавить к ней манеру одеваться и держаться, будто шагнул из позапрошлого века или со страниц странной книги - то количество этих взглядов начинает зашкаливать. Так что к тому, что на него смотрят, а временами и попросту пялятся, Орфей сперва привык, потом это приелось, а потом он просто перестал обращать внимание. - Но то, как смотрел тогда Рауль... - вспоминает он, ведя рассказ с самого начала, с первой случайной встречи среди книжной тишины и памяти. - ...вы знаете, это было как чистый ручей, забивший вдруг в застоявшемся пруду. Так любуются произведениями искусства, а не людьми - просто видя и восхищаясь, но ни на что не претендуя. И так оставалось на протяжении всех наших встреч, пока однажды... Рауль высокий, но потолки в библиотеке - ещё выше, а старинные стеллажи - именно под потолок, и до некоторых полок приходится добираться с лестницы, а до некоторых - просто тянуться. А это неудобно, особенно когда тянешься уже с книгой в руке, особенно когда книга объёмиста и тяжела. Момент, когда том выворачивается из уставших пальцев и отправляется в недолгий, но живописный полёт к полу, Орфей предчувствует за пару мгновений до того, как это произойдёт на самом деле, и потому успевает оказаться рядом и поймать. - Благодарю, - осознав слишком стремительно произошедшее, говорит Рауль и явно ждёт, что книгу отдадут, но вместо этого Орфей разворачивает её к себе обложкой и чуть улыбается, увидев знакомое название. - А дальше - слово за слово... мне давно не было ни с кем так легко говорить, и уж тем более ни с кем не находилось столько общих тем и схожих мыслей. Опомнились, только когда библиотекарь нам невежливо намекнула, что ей уже закрываться пора. Вышли, посмотрели друг на друга - и продолжили. Так и проговорили всю ночь, блуждая по улицам и набережным, - Орфей вновь прикрывает глаза, не выдерживая яркости воспоминаний. - Смотрелись, наверно, потрясающе, Рауль ведь тоже невероятно красив... я покажу вам потом, у меня осталось несколько фотографий. Рене кивает, соглашаясь, и спрашивает о другом: - Его действительно зовут Рауль? - По паспорту Рудольф, но так его даже преподаватели не называют. Ему не подходит. - А фамилия? - Моргенштерн, - чуть улыбается Орфей. Ни он, ни Рене никогда не учили немецкий - но в данном слове обе составляющих угадываются интуитивно, и иронию понимают оба. Особенно учитывая, что роль змея искушающего в их истории играл всё же не Рауль. Хотя... Сезон белых ночей закончился, да и погода уже не располагает к долгим прогулкам, но заканчивать разговор и прощаться им очевидно не хочется обоим. - Идёмте ко мне? - наконец предлагает Орфей, пожалуй даже, без единой задней мысли. В тот момент. Но когда Рауль соглашается... и когда переступает порог его квартиры, по привычке защёлкивает за собой дверной замок, и коридор погружается в полумрак, потому что Орфей ещё не успел дотянуться до выключателя... Словом, не проходит и трёх секунд, как Рауль оказывается нежно, но безапелляционно припёртым к стенке, и Орфей будто со стороны слышит свой шёпот: - Ну вот вы и попались, mon cher... - Мне следует бояться? - серьёзно уточняет Рауль, даже не пытаясь высвободиться. - Вообще-то я этого ждал, - усмехается Орфей. Он-то знает, какие о нём ходят слухи. И на сколько процентов они соответствуют правде. - Орфей... - в темноте не видно, но по голосу Орфей понимает, что его "пленник" едва сдерживает смех: - Я, возможно, и произвожу впечатление наивного витающего в облаках ученого... - Но? - Но неужели вы думаете, что я не догадывался, к чему однажды приведет наше знакомство? И, подаваясь навстречу, добавляет: - И что вы сумели бы меня удержать, если бы я был против? Впрочем, об этом Орфей уже не рассказывает - есть предел откровенности именно между родственниками, как бы близки они не были. Да Рене и не нужно - характер и склонности у них схожие, он наверняка догадывается и так. Оттого и смотрит понимающе, хоть и с долей снисходительности, на которую Орфей уже даже не обижается. Он ведь действительно... не подумал. Заигрался, должно быть, и слишком вжился в роль, но ему ведь правда не пришло тогда в голову задаться вопросом, как Рауль может отреагировать на такую выходку, хочет ли того же, что сам Орфей - и счастье, что они и здесь совпали, будто так было предначертано судьбой. - А потом - как гром с неба... у него умер отец, и он сорвался домой. В ночь, в метель... так всё и закончилось. Я проводил его на вокзал, пожелал лёгкой дороги, вернулся в машину и... знаете, Рене, я ведь был уверен, что не умею плакать. Рене вновь бережно касается его волос - скупой на проявления чувств не от отсутствия таковых, а именно что от неумения их выражать, сейчас он, кажется, просто не знает, что ещё сделать. Да Орфей и не ждёт ничего - просто рассказывает всё, что на душе, превышая свой лимит искренности, кажется, на месяцы вперёд. Потому что сложней, чем говорить о подобном - только о нём молчать. - Почему ты не поехал с ним? - неожиданно спрашивает Рене. - Хотя нет, я понимаю, почему - в тот момент это действительно могло быть неуместно. Но сейчас? - А вы считаете, что сейчас уместно? "Вы считаете, что я ему там нужен? - не звучит, но угадывается по глазам Орфея. - Там - да и вообще?". - А ты считаешь, лучше сидеть здесь и мучиться неведением? - голос Рене на миг обретает неродственную, безжалостную суровость. - Сперва напиши. Потом действуй, исходя из его ответа - и собственных желаний, поскольку твой Рауль, как я понял, в силу повышенной вежливости и гордости может и не сознаться, что ему не помешала бы поддержка, даже если это правда так. Орфей отводит взгляд. Рене, конечно, кругом прав, но... - Орфей, - а вот теперь строгость старшего уже притворна. - Встал, пошёл, написал, доложил мне о результатах. Выполнять! - Oui, mon general*, - со вздохом уступает Орфей. Рене прав. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать - и жалеть ещё больше. * Да, мой генерал.