Воительница

Шанг думал, он сходит с ума. Нет, такое часто бывало в армии — солдаты развлекались друг с другом… определенным образом, и не было ничего удивительного в том, что новоявленный капитан попал в плен собственных неудовлетворенных желаний, пусть раньше с ним такого никогда не было. Но дело обстояло немного иначе, чем он знал по рассказам сослуживцев, которые спали с мужчинами во время войн или сборов. Друзья говорили, они прекрасно знали, что делают и кто перед ними находится. Кто — нависает над ними или под ними же лежит. Они понимали, что хотят переспать с мужчиной. Потому что такова была нужда, потому что без этого было просто физически не обойтись, да и… стоило сбросить груз напряжения хоть как-нибудь. И, как правило, такой способ был самым лучшим. Но Шанг, всегда в чем-то немного другой, отличился и здесь. Никогда не пробовавший женщин по моральным соображениям (женат не был, а публичными домами брезговал), но часто мечтавший о них, он увидел таковую женщину в одном из своих солдат. Жены должны быть изящными, утонченными и скромными, говорил отец и с любовью вспоминал покойную мать Шанга. Они должны освещать темноту страшных времен одной своей улыбкой и приносить успокоение одним словом, одним касанием. Шанг мечтал именно о такой жене — спокойной, ласковой, нежной; о той, которая будет его тихой гаванью даже в самый жестокий шторм. Вот только где взять такую на поле боя, когда успокоение требуется чаще всего? Пинг был не промах, хотя начинал самым худшим. За неполные три недели этот парень стал самым подающим надежды солдатом из всех, кого тренировал Шанг в той армии. Армии, которую ему поручил отец, перед своим отбытием назначив его капитаном. Но вместе с тем… пальцы у него все равно были тоньше и аккуратнее, чем у прочих, кожа — белее и нежнее, волосы — чернее и шелковистее, а губы — пухлее. Да и общая мягкость черт вкупе с бровями вразлет дарила ему несомненное сходство с симпатичной девушкой даже в доспехе. И вся проблема была именно в этом. Шанг мог признаться себе, что захотел мужчину. Не просто для удовлетворения потребностей, а именно захотел. Это было сложно, но ладно. Но суть была именно в том, что в этом мужчине — в парне, юном еще совсем, кстати — он видел женщину. Каждый ли военный чувствовал нечто подобное, хоть и не говорил об этом, или же тут было что-то другое? Интуиция молчала, спросить было не у кого, и Шанг мучился и сходил каждую ночь с ума, а по утрам Пинг чуть улыбался ему в знак приветствия — и приносил покой. И сложно было понять, то ли он просто был слишком женственным парнем, сочетавшим в себе черты, которые Шанг приписывал своей воображаемой жене, то ли это с самим Шангом было что-то не так. Но одно было ясно как день — Шанг и правда его хотел. Но, конечно, никогда не позволял себе лишнего. Даже лишнего взгляда — не позволял. И даже когда Пинг сам пришел к нему на обрыв в разрушенном лагере императорской армии, Шанг лишь приложился на секунду ладонью к его плечу, скрытому под доспехом, и не сказал ни слова. Да и что ему тут сказать? «Я сожалею». «Спасибо. Мой отец умер, однако мы выстоим». Не слишком ли много бравады для одного молодого капитана, который еще и к одному чину не привык, а уже обзавелся другим — да к тому же в одночасье стал не только генералом, но и главой семьи? Он не был готов к такому. Да и… не мог Шанг уверенно говорить о том, в чем уверен не был. Он хотел просто быть честным не только с самим с собой, но и с другими. Вот только, как оказалось, Пинг честным с другими не был. Точнее сказать, не была. Даже звали девчонку не Пинг — Мулан. И когда это выяснилось — Шанг понял, что ему досталась та самая девушка, которая умна и знает все сама — о которой толковали ребята во время пути к императорскому лагерю и от которой с таким пренебрежением отказались. А эта самая девушка… она спасла ему жизнь. И тогда Шанг понял, что все это время его интуиция не молчала — а наоборот, подавала знаки. И он решил, что как только посетит столицу с новостью о падении гуннов, отправится в дом ее семьи и попросит ее руки. Да, для такого подвига, как уничтожение целой армии с одного снаряда, награды в виде одного только удачного замужества (а Шанг был очень удачной партией, и он хотел Мулан) маловато, но… Девушки должны быть утонченными, нежными и спокойными хранительницами очага. А не безрассудными воительницами, сломя голову лезущими на рожон. Так он думал и когда Мулан догнала войско в столице, желая предупредить всех — гунны не пали, Шань-Ю где-то здесь. Тогда Шанг просто решил, что она хочет как-то реабилитироваться, восстановить свое доброе имя и не возвращаться домой с позором. А Мулан оказалась права. И домой вернулась не с позором, а с мечом своего противника и медальоном с шеи самого императора. Который в своей изысканной манере посоветовал Шангу перестать считать ворон и поскорее просить у отца этой потрясающей девушки соизволения стать ее мужем. Но окончательное озарение пришло к Шангу много позже. Уже тогда, когда перед самой их свадьбой император наказал им сопроводить его дочерей в пути. Тогда, когда сама Мулан отпустила юных принцесс и позволила им жить счастливо, а себя нашлась храбрости принести в жертву благополучию государства. Только тогда Шанг, неведомым чудом выживший (не иначе, помогли великие предки), понял, что доставшаяся ему женщина не сможет быть просто мудрой и кроткой хранительницей домашнего очага. Она была доблестной воительницей по своей натуре — в бою, в домашних делах и даже в постели. И он любил ее такой, какой увидел впервые в лагере. Не когда еще в самом начале смотрел сквозь нее — а когда она сидела на столбе в лучах восходящего солнца, и улыбалась, бросив к его ногам стрелу. Ее руки, ноги, плечи, грудь и шея — все говорило о том, что она воительница. А уж дерзкий взгляд из-под тонких бровей вразлет и упрямый наклон головы лишь подтверждали раз за разом первое впечатление. И Шанг думал — да, я взял в жены доблестную воительницу. И я счастлив этим.