My killer, my lover

Лириум – злая тварь, непокорный дикий зверь, дерево, прорастающее внутри ярко-алыми корнями, которые тянут кровяные соки. Лириум убивал, уродовал, подчинял, обещая силу и власть, облегчение и множество других благ в обмен на жизнь. Они с Корифеем очень похожи. Многие солдаты обросли кристаллами и умерли в страшной агонии, потеряв себя от ярости и боли, застилавшей их разум. Ярость и боль в разуме Старшего не пытались «открыть дверь с другой стороны», они не расползались дальше сорняком, заразой – сидели там тихо-тихо, не выдавая себя, иногда подкидывая ему отравленные мысли и идеи. Страхи, паранойю, сомнения, ложь : все, чего ему так не хватало, чтобы потерять остатки здравого смысла. То, что он делал сейчас, лишь подтверждало тяжесть его безумия. Самсон лежал на земле, раскинув руки в стороны и глядя на небо горящим взглядом. На его лице застыло выражение кривой насмешки, брошенной миру в лицо – эта улыбка смеялась растрескавшимися губами и кривыми клыками, торчащими в разные стороны. Еще одна улыбалась широко и смеялась уже над Старшим – длинный полумесяц на шее, из которого ленивыми струйками вытекала алая кровь. Корифей проводит когтистой ладонью по волосам, размазывая кровь и грязь по бледному лбу. Он хочет сомкнуть пальцы на шее и убрать обе улыбки. Чтобы Самсон снова задыхался и хлопал пухлыми губами, смотрел усталым встревоженным взглядом, царапая металлом перчаток по пергаментной коже, пытаясь угадать вину и искупить ее этим бессмысленным жестом. Но теперь шея переломится от удавки черных пальцев и, почему то, от этого Старшему хочется осторожно целовать ее, чувствуя на губах привкус сразу нескольких металлов. От Самсона пахнет боем : кожей, железом, лириумом и потом. Он не проспиртованная мумия в благовониях, не похож ни на что из мира, который Корифей знает и помнит – но так даже лучше, без воспоминаний о минувших веках и тяжелых мыслей. Он просто спит, испустив дух, больше неспособный воспротивиться его воле или обомлеть от внимания, которое Бог не должен оказывать простому последователю. Корифей сдирает детали доспеха широкими жестами, кроша зацепившиеся изнутри отростки красных камешков – они взлетают в воздух множеством сверкающих искр. Самсон бы орал, бился в агонии от нечеловеческой боли, но Самсон мертв и ему все равно. Древние, он мертв. Старший зализывал его раны, как ручной мабари. Он пил кровь глотками, скользил ледяным языком по росчерку меча Вестницы до тех пор, пока там не осталось ничего, кроме чистой зияющей раны, обнажающей мышцы. Кристалл лириума в середине груди больно упирался под ребро, цеплял натянутые полоски кожи, когда Старший беспорядочно водил руками по телу, пытаясь собрать оставшееся тепло в ладони и прижимая его ближе к себе – ближе, чем за последний год. Ближе, чем когда бы то ни было. Он отгоняет страх и успокаивает сбившееся дыхание, в котором слышится не то рычание, не то горестный вой. Задирает когтями выцветший подол робы, стискивая чужие плечи до хруста, и упрямо толкается. Болезненная нежность сменяется яростью. Корифей царапает спину Ралея об камни, сдирает кожу с лопаток и таскает за волосы, вырывая их с корнем – кричит на него, чтобы он ответил ему и кромсает свои и чужие запястья, мешая холодную кровь с горячей. Пока еще горячей. - Не смей оставлять меня! Его крик эхом разносится по опустевшим окрестностям храма, скользит по воде тонкой рябью, разбивается о скалы. Стражи Митал смотрят большими глазами мертвых галл – пустыми и молчаливыми. Корифей знал, что смерть никогда ему не ответит и благодарил своего Бога за это.