a$ap rocky feat. florence welch — i come apart
я бы гордость свою спрятал себе за пазуху, опрокинул бы рюмку крепкого коньяка. и спросил бы тебя: люди такие разные, почему ты влюбилась в этого мудака?
Он врывается в её жизнь раскалённым свинцом в артериях, когда она живет алкоголем и в восьмой раз за сутки твердит себе, что все, что она чувствует при этом — естественно. Эва Квиг Мун настоящая дура, но ей абсолютно до пизды, когда она, распалённая и жаркая, шагает сквозь толпу, крутя бёдрами в такт стучащей в висках музыке. Она чувствует руки, много-много рук на своём теле: на талии, спине, ключицах; все вокруг словно живая материя, и в попытке утянуть её за собой теряется истинное предназначение таких мест — каждый сам за себя. Но он стоит чуть поодаль: в одной руке стеклянная бутылка уже-наверное-теплого пива, в другой — симпатичная блондинка, методично целующая его шею; Эве кажется, что его взгляд способен проглотить её целиком и не выплюнуть. Его карие мечутся от её волос к шее, задерживаются на лице и вызывают в ней хитрый прищур — Мун знает, что всё это значит. Эва думает, что ни за что не поддастся на его провокации, но сейчас думает не Эва, а алкоголь (и он почти не против). Она уходит прежде, чем у Криса появляется даже мимолетное желание последовать за ней. Она категорична и пытается быть сильной; лицо Юнаса — искривлённые в презрении губы, шепчущие о любви — как напоминание, что бог дал ей новое тело (мол, одевайся, подбирай свои сопли и уходи), и Эве непривычно курить толстые сигареты на морозном ночном воздухе, но теперь это — её реальность. Реальность, где перспектива вдохнуть мышьяка привлекает её чуть больше, чем быть заключённой в очередные отношения — пусть и односторонние, где от неё пахнет отчаянной влюбленностью, а от него — сухим вином и нелепым интересом. Эва ежится, а город с высоты четвертого этажа почти её не впечатляет: она вглядывается в мансардные крыши, далёкие неоновые вывески и редкие огни фар, щелкает зажигалкой — получается с третьего раза — и затягивается как можно сильнее, глубже. Эве пьяно и грустно, но её иллюзия определенности в жизни слишком сладкая, чтобы признать, что она очень запуталась. Его присутствие чувствуешь самыми костями — Эва вздрагивает всем своим существом против собственной воли, напрягает плечи и опускает подбородок: инстинктивно прячется, будто есть хоть малейший шанс, что он не заметит её; будто она хочет, чтобы он её не заметил. — Ждешь свою судьбу на свежем воздухе? Голос Криса пронзает до основания, и её неуютно в собственной коже — Эва противится, Эва сжимается, Эва жаждет быть где угодно, но не с ним. Потому что ей — и ему (к сожалению) — совершенно точно известно, что она не может уйти от него навсегда: Мун все равно возвращается. Каждый, блять, раз поддаётся ему — с учащенным дыханием и шипяще-щадящим «ненавижу тебя» сквозь сжатые зубы. — Ты — не моя судьба, — Эва затягивается, унимая дрожь в пальцах. — Я не верю, что я такая неудачница. Крис усмехается и приближается: Эва чувствует его запах — алкоголь, Dior Homme и что-то неуловимо сладкое — и на секунду задерживает дыхание; когда Крис рядом, Эва изо всех сил хочет лишить себя всех органов чувств — лишь бы отгородить себя, не причиняя вреда. Шистад нежен и обходителен — настоящий плут, почти удивительный мошенник: его руки обнимают её со спины, находя своё место на горячей полоске обнаженной кожи живота, а обжигающее дыхание щекочет мочку уха; его прикосновения почти причиняют боль. Эва сдерживается изо всех сил; но когда влюбляешься — назад пути нет (отравиться мышьяком все еще лучше, чем задохнуться от него). — Я знаю, что происходит каждый раз, Мун, — Крис шепчет, растягивая слова. — Ты рассыпаешься на части, — он проводит подушечками пальцев по её коже, — скоро от тебя останется одна оболочка, это не может длиться вечно, — его рука поднимается выше, под край топа, оглаживая косточки бюстгальтера. — И сможешь ли ты справиться с этим в одиночку? Эва слабо дёргается — действие, больше напоминающее мольбу, но никак не сопротивление: он сжимает её сильнее, поднимает руку выше и провоцирует. Её стон, рваный вздох, малейшая реакция — автоматический проигрыш в абсолютно неравной войне, и Мун кусает губы и сжимает сигаретный фильтр, лишь бы не поддастся — вспомни, Эва, сколько девочек пали его жертвой. — И что ты предлагаешь? — он проникает под кружевную ткань, и Эва замолкает — удерживает напряженную тишину, врет самой себе, что ей не нравится. — Станцевать на тех осколках, что я оставляю после себя? Доверить себя в твои руки? Сдохнуть как можно скорее? Дыхание Криса сбивается в одну секунду — становится чаще и жарче, будто по щелчку распаляя её слабую выдержку; это — испытание на прочность, и Мун удерживает себя на тонкой нитке от абсолютного падения. Её возвращение всегда триумфально — ей нравится с ним спать — забираться в его кровать и оставлять своё белье в шкафу; нравится ссориться с ним и подтверждать самой себе, что он ни на что не способен: мальчик-пустышка, мальчик-ни-грамма-святого. Её личная путёвка на девять кругов ада по Данте. Его рука сжимает её грудь, вторая — ползёт вниз, по тонкой ткани ситцевой юбки, подбираясь к её подолу: тёплая ладонь против её замерзших бёдер — первый сиплый вздох сквозь сжатые зубы, закушенную губу и собственную гордость. Эва рассыпается — она не в силах выдержать давления. — Ты падаешь, Эва, — Крис поднимает юбку мучительно медленно: будто давая Мун шанс остановить его. — И я могу поднять тебя. Если ты попросишь меня, — он гладит её тазобедренную косточку, сжимает сосок, целует шею. — Если ты захочешь попросить меня об этом. Эва шипит и дёргается: ощутимо противиться — значит доказать самой себе (хотя бы на задворках сознания), что она не_зависима; что она действительно умная. Эва отпускает окурок в свободное падение и опускает свою руку поверх его ладони, обездвиживая её на одну ничтожную секунду — пока не стало слишком поздно прекращать; его правая замирает поверх черного кружева трусов, когда Мун находит в себе силы повернуться к нему лицом: Крис красный и растрёпанный — сбитое дыхание и закушенная губа, блуждающий взгляд сквозь густые ресницы. Возбуждение висит в воздухе напряженной тишиной. Мун смотрит в упор, испытывая Криса на прочность — не отрывает взгляд, вглядывается в радужку цвета горького шоколада и верит в то, что единственное искусство, что ей подвластно — тончайшее умение не отводить глаза. Шистад облизывает губы и прижимает её к себе — невыносимо близко, за гранью рассудка, убивая в ней всякие способности к действиям; это — отвлекающий манёвр, свойственный мальчикам, которые постоянно врут — неспособность выдержать испытание глазами стирает время и восприятие, оставляя после себя послевкусие разочарования. Но Кристофер не отводит взгляд — и Эва не замечает, не чувствует, не живет. Эва просто рассыпается. — Ты самонадеянный, — голос Эвы дрожит, и это глупо-глупо-глупо. — Ты думаешь, что всё вокруг подчиняется тебе: каждая девочка, каждый ёбаный атом, находящийся от тебя в определенном радиусе, — Мун цепляется пальцами за его шею, упираясь большим пальцем в кадык. — Но это не так, понимаешь? Я, блять, создаю хаос вокруг себя, спотыкаюсь о собственные ноги и надеюсь на чудо и господа бога, — он гладит её бедро, вызывая мурашки на коже, и Эва сглатывает. — Но ты ни чудо, ни господь бог… ты берёшь на себя слишком много, Крис. Я живой человек, а не игрушка, ясно? Секунды превращаются в минуты, когда он замирает: Эве до странного спокойно быть заключенной в его бездействии. Она не собирается ничего ему доказывать, бить кулаками в грудь и умолять ей поверить; ей необязательно признавать, что после встречи с ним — после первого прикосновения, поцелуя, осколка — она начала бояться смерти. Эва рассыпается на части, и где-то в районе сердца существует воспалённая надежда, что он поможет ей собраться. Но сейчас он только разрушает; и Эва попадается так, будто её влюблённость — последний вздох на гильотине, а он — блестящее острое лезвие: смерть абсолютно неминуема (ведь не учили же беречься — и никогда не береглась). Его взгляд в её глаза — как половой акт, и Эва чувствует себя абсолютно эфемерной, невесомой, прозрачной: будто иная жизнь настигла её в худшей из своих версий; будто её личная каторга — его близость (да так, чтобы подкожно). — Во мне нет никакого волшебства, но Эва, посмотри правде в глаза: в тебе его еще меньше, — Крис шепчет, опаляя дыханием её скулы. — Но оно существует между нами. Ты не можешь отрицать, что зависима от меня — ты, блять, бежишь от меня в мою же сторону, — он приближается: с каждой секундой пропадает миллиметр, и Эва задерживает дыхание. — Просто попроси меня быть рядом. Их поцелуй грубый и отчаянный — с привкусом выпитого алкоголя и недосказанности, будто их внутренняя борьба — проекция на противостояние губ; его язык против её отнимает кислород, всякие мысли и любые желания сопротивляться. Эва сдается: сильнее прижимается к его телу, тянет волосы на его затылке и растворяется; Кристофер — бомба замедленного действия, и Мун совершенно точно достигла полного нуля на её счётчике. Эва рассыпается, и Крис удерживает её — негласно, но сильно.●•°••★ ●•
— Будь моим? Выжить в этой бойне невозможно — но Эва склеена по кусочкам и способна улыбаться. Клюквенная водка сменилась безалкогольным глинтвейном, вечные слёзы — романтическими комедиями. Мун вышла из собственной битвы и поселилась в бермудском треугольнике влюбленности: вместо кислорода — угарный газ, вместо бессмысленного секса — эрогенные зоны. Эва нашла себя в ранних субботних утрах и треснувших фарфоровых блюдцах, но не решается бросить курить: в её руках еще одна сигарета, когда Крис искренне улыбается — его улыбка выглядит как обещание, и Мун хочется ему верить. — Прибавим к твоей просьбе слово «только», Мун?