Liebe Utopia (Not Alone At Night)

Янович просыпается по ночам с трясущимися руками и болящей головой. На уровне бессознательного он понимает, что такая реакция организма — это последствия маниакально-депрессивного психоза, постоянных нервов и периодического отсутствия сна во время тура. Сигареты для успокоения пачками скуривать больше не случается; Мирон привык заботиться о работоспособности своих связок с далекого две тысячи тринадцатого, в отличие от своего бэк-МС. Ваня курит Lucky Strike Double Click с завидной периодичностью: как в реальности, так и на фотографиях. Вытащить сигарету, разгрызть зубами кнопки, прикурить. Как в рекламе! Привычные действия, которые для Рудбоя стали условным рефлексом. А Янович во всей этой картине добрый дядя доктор — нужный на дом и немедленно, — чьи исследования стали предпосылкой для появления бихевиоризма. Павлов, блять, который таскается за своей собакой и переодически сует ей между челюстей сигарету, превращающую самостоятельного монстра в человека. Однако в одну из ночей все случается наоборот, потому что Фёдоров просыпается с трясущими руками и болящей головой, в этот раз определенно зная причину — алкоголь, выпитый вчера, и неудобная поза — прямо под боком Охры. Двинуться, не разбудив любознательного, практически невозможно, поэтому Ваня открывает глаза следом и щурится, молчаливо жалуясь то ли на слишком яркий свет, то ли на отвратительно синее небо, которое видно через шторы. Он слышит грубую ругань Яновича, схватившегося за раскалывающую голову, и заставляет себя подняться. До кухни проходится идти почти с боем; Рудбой против углов, стен, низких потолков, — в общем, новый уровень личной Доты на одного, где призом будут таблетки для Мирона или красивая черно-фиолетовая пачка любимых никотиновых дев. В квартире холодно, будто в ней живет Йети; впрочем, идеальная температура для того, чтобы трупы «тех, с кем Мирон батлился раньше», не прогнивали. Выбравшийся из объятий Гипноса Ваня быстро узнает причину — оставшийся открытым после вчерашней попойки балкон, куда свалили те пустые бутылки, которые не влезли в мусорку. Рудбой залезает в свою толстовку и тапочки, заходит внутрь и прикрывает за собой дверь, чтобы затянуться поглубже, разложив своё тело на небольшом стуле, сотворенном Фёдоровым специально для него. Пара затяжек уходит в пустоту, Ваня стряхивает пепел в одну из бутылок, но потом к нему присоединяется сам Янович, чья помятость уравнивается количеством выпитых вчера шотов бакарди. — Дай, — просит он, протягивая руку. Ваня отдает ему свою сигарету, а сам закуривает новую. Ударная доза никотина давит по легким, и Мирон давится с непривычки, но не подает виду, глотая кашель вместе с остатками дыма. — Ну что, выебал вчера свой полувагон*? Или полувагон тебя выебал? — смеется Рудбой, и в ответ на свой смех получает подзатыльник от Яновича. Либо беззлобно, либо уставши, потому что никакой боли Ваня не чувствует. — Ещё поговоришь и на полу будешь спать, — пожимая плечами, отвечает Мирон, глядя вниз, на ночной Петербург в коньячно-кофейном свете. — Ну что ты как баба-то, а? Назвать тебя Оксаною, которая пищит? — с некоторой издевкой произносит Евстигнеев, а потом легко похлопывает Фёдорова по плечу, а потом замечает и дрожь в руках. — Блять, Мирка.., опять? — Не опять, а снова, Вань. Они докуривают в тишине. Рудбой уже научен: когда Янович находится в подобных состояниях, лучше его не злить, иначе он быстро срывается с крючка. Проще говоря, линяет ото всех и вся, закапываясь настолько под землю, что его не находит даже Сатана и ФСБ впридачу, а потом появляется где-то на крыше многоэтажного дома, аргументируя свой выбор тем, что «у поэта внутри вечный конфликт, тенью сомнение лечь норовит». Ведь всё, что с ним происходит — всего лишь период «траблов с собой». Пройдет. Чертов бес, который выживает там, где не выживал никто. Ваня привык, что у тех, кого он прижимает к себе, есть талия, но для Мирона всегда существует молчаливое исключение. В ту ночь Федорову не приходится принимать таблетки, но тогда появляются одни из самых криповых фото из всех, что когда-либо делал Рудбой, а ещё глубокие засосы на теле Мирона, сотворенные никем иным, как Охрой — ни одна другая «ипостась» Вани укусов не любит. Зато любит Янович, млеющий от того, каким Рудбой на деле бывает «rude». Уверяйте себя, что это метафора. Только по ночам Мирон больше не бывает один.