Я видел, как танцует Бог

Я видел, как танцует Бог. Он кружился в вальсе. В одиночестве. Без музыки. Во тьме. Он танцевал так, словно остановись он, и мир рухнет. Я стоял перед ним. Один. Безумен. Слеп. И мне хотелось так же танцевать, но я боялся. Ни музыки, ни зрителей, ни света. Сухими губами я жадно хватал воздух, будто в комнате он был в недостатке. А Бог все танцевал и танцевал. Не замечая меня, такого ничтожного и жалкого. Всего лишь человека. Я сделал ближе шаг, но Бог лишь отдалился. Я закричал, но мой дикий рев глушила тишина. Постарался зажечь спичку, но пламя поглощала тьма. А Бог все танцевал и танцевал. Тогда, в бессилии я повалился на пол, на колени, а слезы предательски закапали из глаз. Мне было так больно и обидно. Почему танцует он, а не другие?! Почему он так эгоистичен?! И почему такой бессильный я? Обида подбиралась к горлу и я кричал. Но на беззвучные вопросы ответом прозвучала тишина. Тогда, от безысходности, я вытер слезы, и решил уйти. Уйти обратно, где было шумно и светло. Где толпы таких же бессильных, жалких, смотрящих на безумный танец Бога со стороны, боявшихся пуститься в пляс. Мне стало жалко их. Ничтожества и трусы. Как змеи прятались они в домах, где так светло и шумно. Я обернулся. Посмотрел на Бога. И, на секунду, мне показалось, что он так же смотрит на меня. Таким же уставшим, печальным взглядом, в котором уже нет жизни, а лишь существование. Во взгляде его было так много одиночества и боли, в нем не горел уже огонь, а лишь серость бытия. Как же долго он танцевал один, кружился в этой тишине, без света, что забыл, как это, замереть и смотреть в небеса, такие яркие, такие живые. Он танцевал, но этот танец не приносил ему покоя. Словно путник, что босыми ногами шел по раскалённым камням, от мозолей и шрамов, Бог больше не чувствовал радости. И только боль. Я закрыл глаза. Неумело переставляя ноги, я старался повторить Его движения, но лишь неуклюже падал вниз. Поднимаясь и падая вновь и вновь, я уже не замечал, как танцует Бог. Все вокруг стало не важным, только танец. Безумный вальс, что я так неумело танцевал. Сквозь тишину, к которой так привыкли уши, вдруг стали пробиваться звуки. Они были такие тихие и плавные, что я не сразу заметил их. Но вдруг, словно обузданный мелодией, я начал танцевать тот самый вальс, что танцевал мой молчаливый Бог. Все вдруг стало меняться. Темнота и тени вдруг отделились. Тусклые полосы света пробивались в комнату, били в глаза, пытались сбить с ног. Музыка становилась все громче и громче. Она уже потеряла ту чистоту и стала шумом. Вокруг блуждали тени. Их осуждающие взгляды смотрели на меня, будто виня в чем-то. Я не видел их лиц, но знал, как сильно они ненавидят меня. Что я сделал такого? Чем заслужил эту ненависть? Кто-то кричал. Так сильно, что от его крика я прикрыл уши. Но танец не кончался. Как же трудно было ловить эту, почти угасшую, мелодию. Как было сложно не сбиться с танца под этими осуждающими взглядами. Как же мешал свет, бьющий в глаза. Как одиноко было танцевать среди толпы смотрящих. Я посмотрел на Бога. Пропитанный болью взгляд, в котором было лишь желание остановиться и уйти, ударил в спину человека. Но где мой Бог? Ведь он был здесь, на этом самом месте, где человек, потупив к полу взор, уходит прочь. Туда, где шум и свет. И осуждающие завистливые люди, что смотрят, как танцует бедный Бог. И вдруг я понял, что уже не в силах остановиться, и, кружась во тьме, что тьмой уже мне вовсе не казалась, я повторял движения его, с печалью глядя в спину человека, беззвучно умолял его остаться. Но он не обернулся. Лишь виня меня за то, что танцевал я. Один. Эгоистично. Во тьме. Без музыки. В безумном этом вальсе. Он осуждал меня. А я все танцевал и танцевал. Что б он увидел, как танцует Бог.