За поворотом

— Быстрее, Шизу-тян! — Сколько раз повторять, черт тебя дери!? Мое имя… — Шизу-тян. Ты знаешь, что мне так привычнее. И… — Заткнись! А не то вышвырну нахрен из этой железяки! Раздраженный выкрик блондина поспешно приглушила накрывшая прохладная рука. — Молчи. И просто веди эту машину, — глаза с налитыми вином радужками напряженно всматриваются в ночную мглу, вдоль дороги рассеянную насыщенным светом стоящих по обочине фонарей. – Живее, Шизу-тян! Мы их почти упусти… ай! – мужчине пришлось реактивно отдернуть прокушенную руку. – Как ты был диким зверем, так и остался. Шизуо продолжил отчаянно жать на газ, совершенно не принимая в расчет зашкаливавший спидометр с шальной, нервно скачущей стрелкой. — Мы сделаем этих резвых ублюдков и заберем этот хренов кейс! Изая ответил лишь улыбкой, так и не разжав кулак, из ладони которого тонкими струйками сочилась кровь, придавая хоть какой-то оттенок нездорово-бледной коже. Его нисколько не напрягала сумасшедшая скорость мощного автомобиля – будучи уверенным в том, что реакция у Шизу-тяна точно нечеловеческая. Настолько уверенным, что позволил себе закрыть глаза, упустив из внимания слишком резкий поворот и сопровождаемое скрипом шин соскальзывание «Форда» с мокрой после дождя дороги. И вот уже сильное головокружение, быстро сменяющие друг друга размазанные картины и острая, парализующая боль во всех частях тела под аккомпанемент звона железа, звука разбивающихся стекол, треск разрывающихся тканей и ломающихся костей. Скованный дикой болью информатор не мог проронить ни звука, чувствуя, как где-то между костями и нервными окончаниями намертво впились несколько острых, как его собственное лезвие карманного ножика, осколков того, что когда-то было лобовым и боковыми стеклами. Черт знает, сколько продолжался этот нещадно истязающий кошмар... Все происходило до сумасшествия быстро и, вместе с тем, нестерпимо медленно. Наконец-то груда железа, которая была новым автомобилем, остановила свои неконтролируемые внешними воздействиями перекаты по какому-то склону и заняла неподвижное положение. Вот только это «вертикальное положение» приложилось измятой крышей к земле, оставшись так. Приток крови к голове слишком затуманил сознание и видение происходящего… но Шизу-тяна разглядеть можно. Скорее всего, он менее изранен, нежели Изая. Кажется, он сейчас пристально его рассматривает. И даже кажется, что в янтарных глазах плескается что-то вроде беспокойства. Непослушные мышцы изувеченного лица не способны подчиниться их темноволосому обладателю и поспособствовать привычному изгибу губ в, по сей день казалось бы, нестираемую ухмылку. А еще кажется, он спросил что-то вроде: «Как себя чувствуешь?». Надо же, даже не прибавил нелестного обращения вроде «блохи» или «кровососа». Как же унизительно сохранять неподвижное и безмолвное положение! И, что еще хуже, его таким видит сам Хейваджима! Светловолосый мужчина не стал терять времени даром; освободил застрявшие среди покореженной стали руки и открыл для себя пространство посредством выламывания испорченного металла, после чего смог выбраться на поверхность и ловко спрыгнуть на землю, размякшую в лужах и противно хлюпавшую под подошвами классических туфлей. Орихара был прав. Шизу-тян действительно не человек. Но это открытие уже не имеет никакого значения. Самое главное – наконец высвободить конечности из этой гребаной спрессованной стали и жадно глотнуть воздуха полной грудью. Если получится, конечно, преодолеть ощущения, словно ребра впились глубоко в легкие, пробив их насквозь. От этого зверски болезненного чувства информатор не избавился даже тогда, когда в итоге оказался свободным. Но свободным относительно. Раскрошенные кости сделали из него безвольную тряпичную куклу, руки и ноги которой бесконтрольно болтались подобно маятникам, пока бывший бармен относил покалеченного и испещренного в кровяных разводах Изаю подальше от начавшей воспламеняться непригодной более машины. Вот уже он вышел к какой-то из улиц и закинул брюнета себе на плечо, набирая чей-то номер и срывавшимся на крик голосом сообщал о человеке, попавшем в ДТП. Все это так… странно. Но, быть может, подобное проявление отношения стоит смерти в столь молодом возрасте. Тем не менее, теперь это не имеет значения для безвозвратно опочившего Орихары, слабый организм которого не оказался способным выдержать адский болевой порог. Налитые кровью глаза так и застыли, пустым, невидящим взглядом устремившись куда-то в пространство. И где-то на дне багряных зениц застыло сожаление о том, что их хозяин больше никогда не получит таких же бережных прикосновений, как в последние минуты жизни, от того, кого он привык считать таким ненавистным, но таким близким врагом.