***
В ее окне горит свет, она, видимо, дома. А может опять просто забыла его выключить. Хрен его знает. Она чертовски похожа на Десятого — такая же неуклюжая была, пока мафия не вторглась в наши жизни. Я был против того, чтобы она стала частью Вонголы, не говоря уже о должности Хранителя. Тсуна настоял. Я же не смог ничего поделать, приходилось только наблюдать, как она, хрупкая и словно из фарфора, стреляет из тяжеленного пистолета с парадоксальной меткостью. Было сложно смотреть, как она наблюдает за Савадой и Киоко. Глупая любовь. Ненавидел ее, а она пришла. Еще и любовь к девушке, безответно влюбленную в моего босса с самой школы. Чертовы женщины, вечно все портят. Все таки я перепил, руки трясутся так, что даже сигарету не подожжешь. Свет в ее окне на кухню погас, загорелся в спальне. Значит дома. Наверное, ложится спать, уже довольно поздно. Черт, телефон. — Слушаю, — голос получился на удивление внятным и «трезвым». — Гокудера? — немного вздрагиваю от неожиданности, вот дурак, даже не посмотрел, кто звонил. Свет в спальне гаснет и она выходит на балкон, подкуривая и ожидая от меня ответ, а я пытаюсь разглядеть ее силуэт. — Ты слышишь? — Да. Ты что-то хотела? — Ты пил? — у нее немного удивленный голос. Как будто пьяным меня не видела никогда. — Немного совсем. — Я… — она горько усмехнулась, делая затяжку, и громко выдохнула дым. — А я тоже пьяная, Хаято. В дребезги разбились мои мечты. Еще в школе, правда, но… — Знаю. Ты рассказывала, — слушать ее историю о любви к Тсуне еще раз не было сил. — Гокудера, ты мудачье, знал? Помоги мне. Пожалуйста. Что мне делать? — Что тебе делать? Знаешь, Май, сам не знаю. Ты всегда говорила, что я не понимаю тебя, что не чувствовал я того, что чувствовала ты. Глупая, самоуверенная женщина. Мы равны с тобой, безответная любовь плюс безответная любовь в сумме дают понимание. — Посылай всех к черту и кури сигареты. Только покупай в следующий раз как у меня. Твои совсем дерьмовые. — Пойдет. Спасибо тебе. В трубке гудки. В мыслях туман. В голове — ее глаза. Голубые, яркие и очень красивые. Впервые я заметил красоту ее глаз, когда, сидя в засаде она недовольно сморщилась от запаха сигарет и так смешно их округлила, что мне ничего не оставалось, как выбросить окурок. Она тогда еще не знала, что в день своего первого убийства выкурит всю пачку, кашляя от дыма. Хочу увидеть ее. Я резко поднялся с лавочки, пожалев об этом — голова закружилась так, что пришлось сесть обратно. Вторая попытка оказалась продуктивнее. Какая у нее там квартира? Не помню совсем, хотя сам помогал переезжать ей сюда. Так и стали общаться. Она общаться, а я любить, и, пожалуй, это единственное, что мне не нравится в ней. Стучу, наверное, слишком сильно, а она резко открывает дверь и удивленно округляет глаза. Голубые. — Впусти лучше, — допиваю оставшийся в бутылке коньяк. — Заходи, — она отступает немного в сторону, пропуская меня в квартиру. Знакомый запах кофе и ментоловых сигарет навевают воспоминания. — Кофе будешь? — Не откажусь, — взгляд упал на гитару, стоящую в углу. — Уже не играешь? — На гитаре? Нет. Я уже и аккордов практически не помню. С работой стала многое забывать… — Тсуну не забыла? Ее рука дрогнула, чашка упала на пол, смешав кофе и осколки фарфора. Появилось неловкое молчание. Вроде и зря напомнил, но так надо. Клин клином, черт возьми. — Специально? — Умышленно. — Это не смешно, — она обижено поджимает губы, хмурясь. — Я и не собирался смеяться, — она отводит взгляд. Уже и не помню, когда она так делала в последний раз, но это ужасно раздражает. По привычке недовольно цокаю. — Тебе не понять. Ты не любишь кого-то безответно. Ты не знаешь, какого это. — Совсем дура что-ли? — Ну спасибо. — Непроходимая идиотка. — Так вот, да? Значит все-таки идиотка. Ну что поделать. Сомневаюсь, что в твоего босса влюбляются другие девушки, — она закуривает. Господи, как же бесит. Я выбиваю у нее сигарету из рук и тушу ее в пепельнице. Резко поднимаюсь из-за стола, случайно задевая стакан с какой-то жидкостью, и, присмотревшись, вижу на столе бутылку виски. Пустую. — Все так плохо? — я всматриваюсь в ее глаза. Ей хуево. Мне, блять, тоже. Май закрывает лицо руками и садится на стул, рвано выдыхая остатки воздуха. — Савада сделал ей предложение, Киоко выходит замуж. Я ухожу из Вонголы, это выше моих сил. Не знаю, что сказать. Слова не нужны. Я присаживаюсь на корточки перед ее коленями и понимаю, что она плачет! Тихо, беззвучно, и чертовски по-женски. Она же девушка, а я и забыл — женщин в мафии нет. Я люблю ее. — Если честно, Май, в такие моменты хочется назвать тебя дурой, непроходимой идиоткой, глупой женщиной, но потом я вспоминаю, что, в конце концов, люблю тебя. И чувствую твою боль за версту. Ты помнишь, когда я приехал с бутылкой вина и твоими любимыми сушеными бананами? Я тогда просто лежал на кровати и подумал, что было бы неплохо увидеть тебя. А когда зашел в квартиру… Я замолчал. Она медленно подняла голову и стала вытирать слезы с лица. Тушь немного потекла, глаза были покрасневшими. Да, когда она плачет, то становится еще красивее и беззащитнее. Я аккуратно протянул руку и снял заколку с ее волос. Русые пряди упали на хрупкие плечи. — …я тогда уже рыдала часа три и разбила к чертям всю посуду. Но пить то вино из горла было тоже неплохо. — Ну вот видишь. — Тогда выпьем? Я уже отрезвела, нужно это исправить. — Я, пожалуй, спать. Могу лечь у тебя? — Ты мне только что признался в любви. Если тебя это не тревожит, то я постелю в гостиной. — Спасибо. — Гокудера… — она опустила взгляд вниз. — ты ведь понимаешь, что я не хочу отношений? «Со всеми, кроме Савады, все я понимаю.»***
Голова не болит. Ничего у меня не болит, но только хреново мне почему-то. Я же вроде сказал ей, что хотел, а толку ноль. Хотя чего я ожидал? Она же не меня любит, Десятого. А мне уже противно думать об этом, до тошноты противно, но я все вспоминаю и вспоминаю, прокручивая в голове ее реакцию. И вроде не жалею о сказанном, а желание вернуться в прошлое и все изменить не покидает. — Эй, тупая корова, ты куда? — десятилетний Ламбо, захлебываясь слезами спотыкается, и все погружается в розовый дым от базуки Десятилетия.***
— Заходи. Кофе будешь? — Буду, — это… прошлое? Это, черт возьми, вчерашний вечер. И двадцать минут до полного разочарования в жизни. Я задумался. Тот ли это результат, которого я хотел добиться? Это было ожидаемо, но я, безусловно, желал не этого. Блять, да! Я хотел ее. Целовать, обнимать, касаться ее волос. Быть не напарником и жилеткой для нытья. Я хочу быть для нее важным человеком. Потому что она для меня — все. Я подхожу к ней. Май смотрит на меня пьяными глазами, еще не отрезвевшая. Я же тоже пьяный, да? Медленно кладу свою голову на ее плечо. Хуево мне. Внутри все горит огнем. Бесит, бесит меня! Придерживая за плечи отодвигаю ее от себя и смотрю в глаза. Все еще голубые. А Май смотрит на меня непонимающе. Ну да, я же еще не отвергнут. Я пока еще не признался. Целую ее губы, все без слов. Я знал, спросить ее — получить отказ. Терять мне сейчас нечего. Запах ее сигарет сводит с ума, я даже не замечаю, как мы дошли до того самого белого стола, как я помогаю ей сесть на него, как она снимает свою футболку… Зато прекрасно замечаю, как розовая дымка окутывает со всех сторон. И с губ еще не успевает сойти ее пьянящий вкус, как я уже сижу на диване, а передо мной вчерашняя бутылка коньяка и пачка ее сигарет. Пахнет ментолом, и черт его знает, разыгралось ли это мое воображение или это кто-то накурил. Рядом кто-то садится. — Поговорим о вчерашнем? Я не успеваю понять, кто это говорил, как вижу, что нахожусь я совсем не в штабе и даже не в своей квартире. Все тот же белый стол возле угла с гитарой. Медленно, немного опасаясь, поворачиваю голову и вижу ее голубые глаза. Внезапно приходит осознание того, что я все пропустил, ведь весь вчерашний вечер я помню только до окончания действия базуки Десятилетия. И снова смотрю на нее. — Может не стоит? — я боюсь. Сейчас она опять скажет, что стоит все забыть. Что верна она будет лишь Саваде. Что я лишь напарник по боевым заданиям. — Я настаиваю, — и в этот момент ее голос приобретает стальные ноты, уже и сопротивляться бессмысленно. — Тогда начинай. — Что мы будем делать дальше? Что последует после этого? Внезапно возникает мысль, что она смирилась. Что Десятый никогда не обратит на нее внимания, потому что я как никто знаю о его безумной любви к Киоко. И так же неожиданно я осознаю, что без нее мне не жить как прежде. И жертвовать я готов чем угодно. Какая там гордость? Она растоптана этими изящными ножками в военных берцах. — Я бы… Я бы хотел попробовать. Я готов ждать столько, сколько надо. — Отношения? — в голосе ее удивление. Может… не все потеряно? — Чертова женщина, ты поняла, что я имел ввиду, — черт, черт, что за хрень происходит? Я почему-то весь красный. Она это замечает. — Знаешь, Хаято, я бы сказала тебе, что не соглашусь, — противный ком в горле. — Но… Когда-то мне все равно нужно будет начинать жизнь заново, я натерпелась. Надоело бегать за Десятым, надежд на взаимность у меня нет еще со школы. Я согласна, Хаято. Кажется, я счастлив.