Охота

Ты прекрасен. Я смотрю на тебя часами, незаметно, скрываясь, чтобы не спугнуть. Раньше времени. Смотрю — и не могу насмотреться. Не хватает всех этих часов и даже дней, чтобы впитать твою красоту, всю эту мягкость, и плавность, и грацию. Даже вечности на это не хватит. Твоя белая, почти прозрачная кожа сводит с ума желанием прикоснуться, ощутить кончиками пальцев ее теплоту и шелковистость, впитать ее молочно-туманный свет. Да, она светится. Как луна в легчайшем одеяле облаков. И притягивает, как пламя свечи — мотыльков. Ты совершенен. О, как очаровательны эти плавные, порой чуть неуверенные движения, когда ты застываешь на мгновение на пути в исповедальню, словно не можешь решиться войти туда и погрузиться в грязь мелких людских грешков. Я закусываю губу, чтобы не закричать: «Нет, не надо, не входи! Не позволяй этим низшим существам замарать тебя своими мерзостями!» Не надо — я хочу, чтобы ты оставался таким: чистым и невинным, словно лишь вчера сошедшим в наш грешный мир с белоснежных незапятнанных высот небес. Ты нужен мне таким. Моим. Но я молчу. Потому что ты еще не знаешь, что ты мой. Догадываешься, я уверен. Вижу это по трепету твоих густых черных ресниц и по лукавому взгляду таинственно мерцающих янтарных глаз, когда ты смотришь на меня. Понимаю по тому, как едва ощутимо убыстряется твое дыхание, когда в исповедальню захожу я. Ты не видишь меня за густой решеткой, но ты знаешь, что это — я. Чувствуешь ту невидимую, но прочную нить, звенящую, как натянутая струна, между нами. Стены ей не преграда. Я помню… О да, я помню, как сейчас, то невероятное утро два или три месяца назад, когда я после долгой изматывающей дороги — бегства, я еще не говорил тебе? — зашел в маленькую церквушку в вашем крошечном городке — и на мгновение ослеп и оглох. Все, что я чувствовал тогда — как нечто медленно и неумолимо пронзает мое сердце и, оставшись внутри, тянет за собой. Я неосознанно сделал два или три шага вперед, прежде чем зрение вернулось ко мне, и я увидел — тебя. Ты стоял, окутанный лучами утреннего солнца, проникающими сквозь витраж и осыпающими мириадами осколков радужного света тебя, словно божество, каким-то невероятным образом оказавшееся в этой глуши, в этой старой убогой церкви. Ты протянул мне руку, и мое дыхание перехватило от священного восторга. Я видел — клянусь, видел! — как исчезает в твоей груди та нить, что тянулась из моей. Ты легонько вздрогнул, и я понял, что вот только что нить достигла твоего сердца, навеки связывая нас двоих. Я не слышал твоих слов тогда. Каюсь, я не слышал ничего, кроме неистового стука моего бедного сердца, рвущегося к твоему из грубой клетки бессмысленной плоти, и блаженствовал, согреваясь теплом твоей тонкой руки, каким-то образом оказавшейся зажатой в обеих моих, дрожащих от холода, не внешнего — внутреннего. Ты не протестовал. Ты не вырвал своей руки, ты смотрел в мои безумные, должно быть, глаза мягким всепрощающим — любящим! — взглядом, и я беспомощно плавился в его янтарной бесконечности, желая только одного: остаться там навсегда. Впитать твое тепло, твою безмятежность, твою любовь… все без остатка.

***

Наступает время мессы, и я выхожу из своего укрытия, чтобы хотя бы в течение этого короткого промежутка иметь возможность смотреть на тебя прямо, не скрываясь. Ты не будешь против, я знаю, но другим знать не надо. Другие не поймут. Не этим низменным существам, способным лишь на животную страсть, постигать величие истинной любви! Они всегда пытаются замарать ее какими-то нелепыми подозрениями и неприятием. Не раз я бежал от тех, кто пытался принизить мою любовь до узких земных пределов. Но ты не такой — ты понимаешь. Ты отвечаешь. Я слышу это в твоем нежном напевном голосе, произносящем положенные нравоучения пастора своему стаду. Но я слышу не только это. Ты говоришь со мной. О преданности — со мной. О божественной любви — со мной! Я дрожу, почти не замечая нелепое безликое стадо покорно внимающих твоим речам прихожан. Для нас двоих их здесь нет. Твой голос проникает в темнейшие закоулки моей души, впуская туда следом ослепительный свет блаженства. О, еще никогда я не чувствовал такого. Никогда и ни с кем. Прежние… я едва могу думать о них сейчас, едва способен поверить, что когда-то для меня вообще могли существовать другие, кто-то, кроме тебя. Я даже не осмеливаюсь сравнивать их с тобой — разве можно сравнивать драгоценный янтарь твоих глаз с разноцветными стекляшками в их глазницах? Разве можно сравнивать совершенство — с обычной грязью? После службы я все еще сижу на скамье, наблюдая, как эти никчемные существа, именуемые по ошибке людьми, один за другим подходят к тебе, тянут к тебе свои грязные конечности — и ты касаешься их! Я негодую: как ты можешь так себя пятнать?! Но тут же успокаиваюсь — их грязь не способна запачкать тебя. Ты неизмеримо выше их всех. Ты — рядом со мной. Мой. Желанный… Я жадно впитываю последние минуты твоего присутствия. Будто напоследок. Будто не я, прокравшись в который раз в твой скромный домик прямо при церкви, буду слушать ночью твое тихое дыхание, насыщаясь им, как иссохшая земля влагой. Будто не я, снова затаившись, буду следить за тобой, как охотящийся зверь за своей добычей. Добыча… Я пробую слово на вкус — оно мягким шариком катится по языку и оседает внизу живота жгучим жаром. Скоро. Уже скоро. Ловлю твой взгляд, подходя самым последним, и ты подтверждаешь: да, совсем скоро. Я иду на негнущихся, деревянных ногах, ведомый лишь силой твоего взгляда. Такого невинного. Такого жаркого. Я вижу, как бьется тонкая жилка прямо над твоим чересчур жестким воротничком. Твоя драгоценная кровь пульсирует, чувствуя меня. Я вижу, как учащаются эти едва заметные толчки под твоей бархатистой кожей — твое сердце, еще одна драгоценность, тоже чувствует мое приближение. Ты весь состоишь из драгоценностей, которых я так жажду. Которые мне так необходимы. Я уже освободил для них место, выкинул те жалкие подобия, что были собраны мной за долгие годы моих вынужденных странствий, — не им, жалким подделкам, занимать место, предназначенное только для тебя. В тот же день, когда встретил тебя, я без малейшего сожаления закопал их в навозную кучу, такие же тленные, мерзкие и вонючие, как и то, во что они погрузились. Там им самое место. Я нашел наконец-то настоящие ценности — в тебе. Они ждут меня. Зовут. Шепчут. Я слышу — и дрожь снова прокатывается по моему ослабевшему от мощи твоего присутствия телу. Я ухожу, унося в своем безумно пылающем сердце всего одно твое слово: «Сегодня». Я не вижу ничего и никого. Сегодня. Сегодня. Сегодня.

***

Под покровом темноты я вхожу в твой дом, уже не таясь. От тебя — не таясь. Сегодня я полновластный хозяин в твоем маленьком уютном домике. Сегодня я твой хозяин. На стенах коридора трепещут тени от огоньков свечей на втором этаже, и я замираю, чувствуя, как щемит от нежности сердце — ты ждешь меня. Вхожу в комнату — и останавливаюсь снова, не смея сделать последние шаги. Ты сидишь возле занавешенного окна, облокотившись на небольшой стол. Распущенные сейчас черные волосы обрамляют твое бледное одухотворенное лицо, янтарные глаза отражают слабый огонек ближайшей свечи, мерцая теплыми искорками. Ангел. Мой любимый, прекрасный, желанный ангел. Теперь уже безраздельно и навеки мой. Мне так не хочется тебя связывать. Кажется святотатством — позволить грубой веревке прикоснуться к твоей белоснежной коже. Но и позволить тебе пораниться, вырываясь, я не могу. Ты не сопротивляешься, глядя на веревку с детским любопытством, и я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы: я не ошибся! Ты мой, сознательно и всецело. Мой нож и приготовленные коробочки для твоих драгоценностей вызывают у тебя то, что я так мечтал увидеть все годы своего бесполезного поиска — желание. Вспыхивающее в глазах ярким пламенем, зажигающим и мою кровь. Я плачу, уже не скрываясь. От охватившего меня восторга невозможно не плакать. Да, Господи, да! Я знал, что мне будет твой знак! Я знал, что ты пошлешь мне в конце концов моего идеального, драгоценного ангела! Достойного меня. «Спасибо, Господи», — шепчу я исступленно, делая первый надрез на твоей тонкой, как шелк, коже, и, не удержавшись, слизываю выступившие алые капельки. Мой голос, мои губы, мои руки — все мое тело дрожит от переполняющей меня божественной любви и восхищения. Сейчас, сейчас я увижу твое живое, трепещущее от этой же любви сердце, сейчас я возьму его в свои жаждущие ладони… Веревки трещат. Трещат и лопаются. Ты… Ты ведь не… не мог этого сделать? Как? Как мой нежный ангел может порвать эти крепкие путы, удерживавшие намного более сильных? Я лежу на полу. Внезапно беспомощный, распластанный с невероятной силой на холодных досках. Что случилось? Как?.. Моя голова болит от удара, свалившего меня, хотя ты ко мне не прикасался. Вокруг вспыхивают десятки свечей, лишь по мановению твоей приподнятой брови, но драгоценные янтарные глаза пылают ярче свечей. Ты проводишь рукой по моему телу, медленно и вдумчиво, сверху вниз и обратно, и моя одежда рассыпается под легчайшими касаниями острых загнутых когтей. Когтей?.. Кто ты, мой драгоценный ангел? Твой взгляд янтарным жалом впивается мне в грудь, пронизывает и жжет… Я вскрикиваю и вижу тоненький алый ручеек, стекающий по обнаженной коже. Нет! Не так! За что? Я ведь люблю тебя! Ты, а не я… Твои глаза вспыхивают, как два безжалостных солнца, и ты медленно обводишь раздвоенным языком свои яркие влажные губы. Меня сотрясает неунимающаяся дрожь. Где-то рядом кто-то кричит: «Нет, Господи, нет!» Я смотрю на тебя, ожидая, когда ты поймешь, что мы не одни в доме, что меня надо отпустить, пока нас не нашли вот так. Люди делают из таких сцен одни и те же выводы, я знаю. Ты будешь бежать от костра, как я бегу всю жизнь. Я хочу тебе это сказать. Ты ведь хочешь жить, да? Все хотят, ты отпустишь меня и уйдешь, чтобы спастись. Я хочу сказать, но не могу — мой рот занят криком. «Нет, Господи, как же так?! Нет!» Кинжально-острые когти вонзаются в мой живот, вспарывая плоть, как тонкую ткань, от пупка до грудины и дальше, без заминки взламывая ребра. Я слышу нечеловеческий вой. Мой. Обжигающе горячий язык с двумя кончиками приникает к глубокой свежей ране, лакая жадно и грубо, и я захлебываюсь — криком и кровью. Последнее, что я вижу сквозь алое марево боли, — твое лицо. В твоих янтарных драгоценных глазах пылает любовь.