5 am

Радость в таблетках по расписанию. Я ухожу в открытый мир в четыре утра, пока у тебя на губах улыбка скисает. Сигаретами марают руки барышни на отходняках, на мосту, как всегда, в это время пустынно. Почему у тебя всё нормально, а у меня - никак? Меланхолия Джазового Минора - В 4 утра

Утро за окнами темнеет, синяки на плечах наливаются кровью. Ещё пара часов - и город проснется окончательно. Ещё пара минут - и Персиваль проснется окончательно. Криденс максимально мягко, бесшумно выпутывается из плена рук и простыней, спускает босые ноги на пол, собирает раскиданную по комнате одежду. Стремится уйти раньше, чем проснется лежащий на кровати мужчина. Потому что Бэрбоун как чёртова Золушка - вся магия ночи тает при свете дня, и между ними возникает стена. Обнаженная неловкость Криденса. Плохо скрываемое отстраненное раздражение Персиваля. Грейвс слышит шуршание одежды парня, бормочет сквозь сон: - Возьми на такси. Криденс привычно сгребает пару купюр и мелочь со столика в прихожей. - Я позвоню вечером, - вдогонку говорит ему Грейвс, когда Криденс уходит, завязывая шарф на ходу. Не позвонит, и Криденс к этому тоже привык. Они стали встречаться все реже, теперь - только по пятницам, и Криденс уже не строит на свой счёт никаких иллюзий; он знает, что больше не интересен мистеру Грейвсу, который изначально тратил на него столько что времени, сил и денег. Теперь он годится только чтобы скрасить одинокий вечер пятницы, да и то Бэрбоун частенько спрашивает себя - а не являются ли эти молчаливые, по сценарию разыгрываемые встречи подачкой? Грейвс ведь не может так просто бросить своего мальчика, нет. Надо сначала дать ему понять, что он совсем не нужен. Вытащить душу. Выебать душу. Извалять в грязи. Разбить. Это больно, от этого хочется плакать; курить и плакать. Криденс ненавидит себя за то, что всё это понимает - но слишком слаб, чтобы уйти, разорвать эту последнюю нить между ними; он потерял всякую надежду и уже не проверяет свой старый, потёртый кнопочный телефон ежеминутно, как было в самом начале, на предмет новых сообщений от Грейвса. Он знает, что ничего больше не будет. Криденс не берёт такси - он идёт в круглосуточную кофейню за углом; из окна спальни Персиваля её неплохо видно, но тот наверняка досыпает последние часы перед службой, так что... В начале шестого утра Криденс здесь - единственный посетитель, и когда сонная официантка приносит ему кофе и восхитительно ароматные капкейки, он не может заставить себя проглотить ни кусочка. В последнее время он безумно похудел - хотя, казалось, куда уж больше. И Персиваль уже не просит его поесть, не кормит прямо в кровати безумно вкусным ужином, который приготовил сам; он, кажется, не замечает, что кости Бэрбоуна - вот же ирония - скоро совсем прорвут тонкую кожу. Быть может, тогда он, наконец, станет свободен? От боли, от памяти, от своей безнадёжной любви. Когда-то Персиваль водил его в эту кофейню и стирал с его губ немного кофейной пенки; а потом они целовались как дикие на пороге его квартиры, и у поцелуев был вкус кофе и надежды на что-то новое, хорошее. Вспоминать это сил нет, но Криденс с упорством мазохиста ходит сюда каждое утро после их нелепых встреч. Сперва ему кажется, что они сгорают в любви - когда Грейвс захлопывает за ними дверь, а потом разрешает Криденсу целовать себя. Потом он понимает, что всего лишь тонет в равнодушии Персиваля. В равнодушии, в его пресыщенной скуке, в глупом, неуместном, каком-то отцовском совестливом "не могу тебя оставить". Криденс едет домой на метро; вагоны ещё пустые, но уже через сорок минут они будут заполнены до отказа. Матушка уже не реагирует на его поздние возвращения - она вообще делает вид, что его больше не существует. Нужен ли он хоть кому-нибудь в этом мире? Дверь открывается с тихим скрипом. Впереди - новый, полный бессмысленной суеты день. Персиваль просыпается и ставит на плиту кофейник. Сбитая простыня всё ещё хранит очертания такого тощего, такого мальчишеского тела.