Не успел

      Криденс не знал, он верил. Слепо тянул руки к Грейвсу, который сейчас больше всего напоминал Луну. В зависимости от фазы она либо отражает солнечный свет, тонкой дорожкой прокладывая путь во тьме, либо холодным бездушным камнем смотрит из тени, не желая показываться.       Сначала все было хорошо. Обоим казалось, что их встреча была случайностью, обычным совпадением обстоятельств. Им казалось, что случайность, да и только, заставила неуклюжего Криденса врезаться в, как всегда, спешащего Грейвса. Именно случайность разбросала никому не нужные листовки, которые сию же минуту бурным вихрем взлетели в непривычно серое небо Нью-Йорка, осыпая случайных прохожих белыми бумажными хлопьями. И именно случайность заставила Грейвса почувствовать необъяснимое влечение к юноше. Случайность ли? Нет. Через месяц, два, год, они бы все равно встретились. Неважно где и как, Персиваль все равно попал бы в ловушку бездонных покорных глаз, которые с робким обожанием преследовали бы его каждую секунду.       Это не было похоже ни на одно из известных мужчине чувств. Не любовь, но и не привязанность, не похоть, но и не симпатия. Что-то в Криденсе манило Грейвса, как манит заблудшего в песках туриста единственный среди громоздких раскаленных дюн оазис, как глоток свежего воздуха после забитого метро, как любимое лакомство после нескольких лет воздержания. А Криденс, сам того не осознавая, катализировал непонятную им двоим химию, наслаждаясь тем, что нужен Ему.       И Персиваль жадно принимал дарованное. Почему-то казалось, что именно так и нужно, что нет нужды искать причины или разбираться в себе. Все казалось таким до безобразия естественным, что со временем желание обладать сменилось на немое обожание. Все это путало Грейвса, ломало годами расставленные барьеры, срывая замки один за другим.       Он не привык к такому. Он был не такой.       Чем дальше заходили их тайные встречи, на которые они оба, как школьники, сбегали от всего мира, тем больше Персиваль понимал, что проиграл. А он не может проиграть.       Никто не посмеет усмирить его.       Что в людях отталкивает вас больше всего? Алчность? Похоть? Лицемерие? Нет, гордость. Алчность можно подавить, подкупив человека ненужным барахлом, похоть — любовниками, а лицемерие — разоблачением, но гордость сильнее людей. Порой даже самый продажный человек не переступит через свою гордость ради самой желанной добычи. И Грейвс не переступил.       За нежными разговорами и робкими объятиями последовали жесткие поцелуи и кровавые укусы в шею и ключицы, за нелепыми прикосновениями рук — сжимание хрупких запястий до синяков в попытках удержать мечущегося в непонимании Криденса.       Что-то рвало Персиваля изнутри, разрывало грудную клетку и мириадами невидимых рук тянулось к Криденсу, заставляя возвращаться к нему снова и снова, раз за разом причиняя все больше боли, но отчаянно просить его ласки, по новой зализывая раны, осыпая бледные ладони невесомыми поцелуями. Юноша понимал и слушался. Он до последнего верил, что Грейвс не сделает ему больнее, не нарушит их молчаливый обет.       Криденс не боялся смерти. Когда весь мир тянет тебя ко дну, все, что ты можешь сделать — схватиться за что-то, что, хоть и ненадолго, удержит тебя на плаву. Вот только не бывает преград, которые нельзя разрушить. Появившийся крошечный проблеск надежды к чертям разбил все, что юноша старательно выстраивал вокруг себя.       Ему было страшно.       Персиваля сорвало. В одну из таких редких встреч он не смог смириться с тем, что чувства начали им управлять. Мужчины уже прошли точку невозврата.       — М-мистер Грейвс? — почему-то именно сейчас голос Криденса звучал особенно сладко. Как испуганный писк кролика, который попался в ловушку тяжелого тела, будучи прижатым к грязному сырому асфальту. Так больше не могло продолжаться.       Шум редко проезжающих машин едва перекрывал тихие всхлипы, перемешанные с пошлыми причмокиваниями. Прилив адреналина давил на нервные клетки, бил по стенкам сосудов, доставляя Персивалю особое удовольствие. Он приручит его, сделает так, чтобы никто не посмел управлять его гордостью. Мужчина жадно вылизывал шею Криденса, оставляя иссиня-красные засосы везде, куда только мог дотянуться. Одна рука крепко сжимала запястья юноши, пока другая властно копошилась с одеждой, разрывая на части все, что не в силах была расстегнуть. Он взял его прямо здесь, в серой подворотне. Не заботясь о подготовке или намеках на нежность, нещадно вошёл на всю длину, затыкая рукой рот вскрикнувшего от разрывающей боли Криденса.       Теперь ты полностью принадлежишь мне.       Мы никогда не замечаем, насколько ценно выделенное нам время. Мы можем опоздать на встречу или в школу, не заботясь о том, что получим выговор, можем пережарить яичницу, забыв вовремя снять ее с плиты или просто забыть погулять с собакой, предпочтя бездумно потратить время за телевизором.       А можем опоздать на чью-то жизнь и только тогда осознать, насколько важна каждая минута потраченного впустую времени. Но еще сложнее смириться с тем, что ты опоздал. Всего несколько минут разделяют тебя с тем, чью ценность до этого ты в полной мере не осознавал. Порой не хватает небольшого толчка, который поможет тебе раскрыть свои истинные чувства и в полной мере прочувствовать их.       Персиваль задумчиво провёл рукой по глянцевой фотографии, которую вот уже несколько часов не в силах выпустить из рук. Побеждённая гордость не смеет высовываться, позволяя хозяину беззвучно ронять слёзы на гладкую поверхность. Жертвой все время был только он.       — Папа, а почему в мире так мало обскуров?       — Понимаешь, Персиваль, каждый раз, когда обскура предают, его сердце разбивается на сотни мелких осколков, которые разлетаются по всему миру. Говорят, даже Земля скорбит по защитнику ее магической сущности, поэтому осколки его души вселяются в разные предметы. Тот, кто соберет их все, сможет воскресить существо, если только любовь его достаточно сильна, чтобы вернуть обскуру потерянную душу.       В последний раз взглянув на фотографию, Грейвс поднялся с заснеженной скамьи. Не время отдыхать.