I see hell in your eyes

В комнате рассеивается сумеречный серый цвет, заставляя предметы отбрасывать короткие тёмные тени. Такие же тёмные, как и глаза Джима. Тот спокойно стоял спиной к панорамному окну. На Джеймсе были домашние спортивные штаны и немного мешковатая футболка, однако это не мешало Наполеону преступного мира править дома. 　Перед ним стоял Себастиан. Его личный снайпер. Личный. Свой. Собственность. 　Последний тяжело смотрел исподлобья, время от времени пробегал самым кончиком языка по тонким пересохшим губам. На скуле была глубокая ссадина, немного кровоточащая, над бровью был небольшой порез, из которого капала кровь, срываясь сразу же на область под глазами. Создавалось впечатление, что Себастиан плачет кровавыми слезами. 　Костяшки рук сбиты, из-за чего по длинным грубоватым пальцам змеились капли крови, оставляя за собой бордово-чёрные следы. Такие же бордово-чёрные, как и душа — если она имелась, конечно — Джеймса. Запястья обычно свободолюбивого киллера сейчас охватывали широкие манжеты из довольно грубой кожи, которая уже успела натереть косточки на внешней стороне запястий практически до крови. 　 Моран тяжело дышал, каждый раз ощущая, как горло слегка сдавливает стальной — чёрт, а ведь он и вправду стал цепным псом босса! — ошейник, от которого отходила не слишком толстая цепочка, что находила свой конец, будучи обмотанной вокруг руки Джеймса. Ошейник довольно плотно обхватывал шею Себастиана, когда тот особенно голодно сглатывал при виде стоящего в провокационной позе Джеймса. — Знаешь, я сегодня был в костёле. — Джим тихо произносит это, едва шевеля губами, но знает: Моран слышит. Ловит каждое движение его губ, как сегодня утром Джим ловил каждое движение губ священника, совершавшего воскресную проповедь. — И он сказал, что если мы не попытаемся хоть немного измениться, то попадем в Ад. Представляешь, Себастиан, мне сказали, что я — Дьявол во плоти, пришедший сюда, чтобы вершить самосуд — попаду в Ад. 　Себастиан ощутимо сглатывает, чувствуя, как по позвоночнику пробегает мерзкое чувство, больше похожее на лезвие ножа, рассекающее его кожу — душу? — и очищающее, но делающее это насильно. Словно из тебя вынули душу, и каждое прикосновение к ней доставляет нестерпимую боль, но её всё равно промывают в ледяной воде, потому что так надо. Правда, кому — никто ему не ответит. — Так вот, Себастиан. — тонкие пальцы Джима легко пробегаются по напряжённым мышцам на груди, проходясь короткими, но ощутимо царапающими ногтями по чуть влажной коже, покрытой сеткой шрамов, — А ты сходил на исповедь перед Рождеством? — издевается, сучонок. Знает же, что Себастиан абсолютно нерелигиозен, потому что в раскалённых песках Ирака Моран не раз складывал руки в молитвенном жесте, но в ответ получал лишь порывы ветра с песком, который забивался в глаза. От этого, кстати, хуже стрелялось, поэтому снайпер быстро забросил это дело и уверовал лишь в одного Бога на этом крохотном закутке земли — себя. 　Однако Джим не успокаивается: царапает его раз за разом, уже ощутимее. Полуцарапины начинают чуть набухать, но кровью не сочатся. Джим впивается жёстким поцелуем в губы Себастиана, настолько жёстким и властным, что создаётся впечатление, что чёртов Мориарти всерьёз решил достать из него всю душу. 　Себастиан поддерживает игру, кусает тонкие губы и бесконечно вопрошает себя: в какой момент всё стало настолько непоправимым, что ему, свободолюбивому сыну достойного пэра Англии, стало нравиться стоять перед тщедушным, но властным королём преступного мира, терпеть боль, предлагать боль, кончать от боли? Один Бог знает. Какая жалость, что его — /Себастиана?/ — нет. 　 　Моран помнит, как впервые надел этот стальной ошейник. Он просто тихо подошёл к Джиму, пока тот печатал что-то на ноутбуке, встал на колени, словно в чёртовом соборе St.Vit's в Праге, и надел на себя ошейник, застегнув тот на ключ и отдав этот ключ от ошейника — себя? — Джиму. У того, к слову, мгновенно глаза приобрели слегка кровавый оттенок в добавок к привычному чёрному, после чего всё закончилось просто сумасшедшим трахом на том же диване. В тот раз Себастиан впервые усомнился в человеческом происхождении этого демона, как его окрестили конкурирующие преступные синдикаты. 　 　Джим медленно обходит его по кругу, неслышно ступая по дощатому полу. Недалеко валяется их матрас, потому что квартира готовилась в спешке - Джим опять не посмотрел, есть ли за ним хвост, поэтому пришлось искать новое жилье довольно быстро.       Впрочем, Себастиан не сердится. Ему это начинает нравиться. Живя с сумасшедшим, заражаешься его сумасшествием.       Джим аккуратно, почти брезгливо - но Себастиан знает, что если бы это была брезгливость, то пальцы Джима подрагивали бы - касается широких запястий Морана, обводя по кругу ставшей очень чувствительной стёртую кожу под кожаными манжетами.       Щелчок, поворот ключа - и Себастиан чувствует свободу, но даже не смеет шевельнуться без разрешения Джима. Впрочем, тот сам направляет руки Себастиана вперёд и застёгивает цепочку меж манжетами уже спереди. После чего резко наступает широкими шагами, подпихивая к тому матрасу, давит на грудь и заставляет Морана упасть на спину.       Тот, впрочем, вполне доволен происходящим - с головки крупного члена то и дело скатываются капельки предъэякулята, прочерчивая влажные дорожки на рельефной поверхности внушительного органа. Джим смотрит на реакцию Морана, включающую в себя рваные вдохи от особенно глубоких царапин на груди, и ухмыляется самым краешком тонких губ. Знает же, что тому нравится.              Ничего, блять, святого.              Джим медленно опускается на колени, изучающе проводит пальцами по члену Себастиана, пододвигается ближе и, направив крупную головку, насаживается едва ли не рывком, запрокидывая голову и выпуская воздух сквозь зубы. Себастиан может лишь наблюдать, а наблюдать есть за чем: Джим прогибается в спине, выставляя себя напоказ, поэтому Моран медленно переводит взгляд от чужих чёрных глаз ниже, натыкаясь на ощутимо острые ключицы и выпирающие рёбра, и идёт дальше, прослеживая блядскую дорожку до вставшего члена с поджатыми от удовольствия яйцами, останавливаясь взглядом лишь на растраханной дырке, которая растянулась вокруг внушительного основания его, Себастиана, члена.       Джим не выжидает, пока Себастиан привыкнет. Он просто наклоняется, оставляет почти что целомудренный поцелуй на губах Морана, а затем закрывает ладонью его рот и начинает двигаться.       Боже, как он двигается! Тонкое поджарое тело раз за разом изгибается, то приподнимаясь, то опускаясь, принимая немаленький член Себастиана до конца. Джим иногда слегка постанывает, видимо, головка члена ощутимо проезжается по простате оного.       В какой-то момент Джим ускоряется, задавая почти бешеный темп. Для этого он всё-таки убирает руку со рта Морана и упирается ими в матрас позади себя.       Себастиан в какой-то момент просто прикрывает глаза, отпечатывая эту картинку в памяти навечно, и, почувствовав легкие предоргазменные судороги Джеймса, что обхватывал его теперь так плотно, выдыхает на немецком, забываясь: — Оh, verdammt Sie zerreißen*...       Джим лишь широко улыбается на столь смелое заявление, и позволяет глазам на какое-то мгновение окраситься в вишневый оттенок. Позже Себастиан будет убеждать себя, что ему привиделось, но сейчас сил думать просто не осталось: Моран так близок к финалу, ну же, ещё чуть-чуть...       С громким стоном Себастиан изливается внутрь Джима, который лишь сжимает его член плотнее и сам доводит себя до финала несколькими движениями руки.       Позже Моран будет думать, что ему привиделись огромные чёрные крылья с иссиня-чёрными перьями, кое-где поломанными, раскинувшиеся за спиной Джима, когда тот кончил, запачкав спермой Себастиана. Позже Моран будет думать, что ему показались красновато-бордовые отблески на дне глаз Мориарти. Позже Моран будет... А к чёрту. Позже.        *Ох, чёрт тебя дери