Чулочки

— Ты что ж это, сладкий мой, делаешь? Голова Лагдуфа просунулась в дверь, и Грима вздрогнул от неожиданности, едва не упустив спицы. — Да вот, батюшке Саруману чулки вяжу… Под взглядом урук-хая хотелось съежиться до размеров клубка шерсти из тех, что лежали у Гримы на коленях. Свет от лучины, до того бывший союзником, теперь мешал, освещая испуганное лицо и трясущиеся руки. — Вяжет он! — зашипел Лагдуф, протискиваясь в каморку. — Я поклялся! Что к войне свяжу батюшке Саруману чулочки теплые, от простуды чтоб, да ноги не стер в сапогах-то командирских… — Поклялся-то ты поклялся, мы с парнями даже ставки делаем, успеешь ли. Да только спицами-то стучать ты, медовенький, не клялся! А если батюшку Сарумана разбудишь? Лагдуф нагнулся и заглянул Гриме прямо в лицо, воняя тухлой воблой и дешевым пивом. Грима сморщился, сдерживая слезы. — Неужто ему через стенку слышно? — всхлипнул он. — А то как же не слышно? — оскалился Лагдуф. — Это ты, жеребец, за день намаешься, спишь — не просыпаешься, а батюшка Саруман целый день палантир вертел, в глаз красный глядел, весь халат до дыр просидел — он теперь от самого бесшумного шороха проснуться может! С этими словами он схватил Гриму за шкирку, как котенка, на ходу задул лучину и выскочил на лестницу. Урук-хай несся по ступенькам наверх, перепрыгивая через две или три за раз, бедный Грима болтался в его когтях темной тряпочкой, прижимая к себе вязание, и мечтал не поймать стену на каком-нибудь повороте. На обзорной площадке дул пронизывающий ветер. Мертвенный свет месяца лился с высоты, оставляя блики на полированном камне покрытия; местность вокруг казалась широкой чашей, полной жидкого серебра, с редкими хребтами черной пены лесов и скал. — Вот тут, сладенький мой, и вязать будешь, Сарумана-батюшку не разбудишь. Тут и месяц светит ярко, и не слышно, и не жарко, — сказал Лагдуф и хрипло заржал. От звука его голоса проснулся варг, прикованный к одной из опор, чтобы охранять площадку от птиц: те любили устраиваться тут на отдых и обозревать с высоты окрестности. Так было с давних времен, но с полгода назад батюшка Саруман прогуливался тут, общаясь с приятелем и любуясь закатом, но поскользнулся на орлиной какашке и едва не расшиб себе лоб. С тех пор он невзлюбил и приятеля, который удрал, вместо того чтобы предложить помощь, и орлов, которые вечно все портят. Варг заворчал, его глаза блеснули в свете месяца. — Сгинь! — прикрикнул на него Лагдуф, и варг счел за благо втянуться в опору. — Развели тут! С этими словами урук-хай двинулся было обратно, но потом обернулся и посмотрел на Гриму, съежившегося на полу. — И чтоб к первому воронью второй чулочек готов был! Не то я из-за тебя, медовенький, на деньги большие попаду, и тебе тогда все ноги с руками повыдергаю! Лагдуф ушел; Грима всхлипнул и утерся вязанием. Обиженный варг тихонько ворчал в тени. — Тяпа, Тяпа! — тихонько позвал его Грима. Варг подошел и лег рядом, положив свою большую мохнатую голову ему на колени. Так было почти не холодно. Грима вздохнул и принялся вязать. Минутки протекали сквозь петельки и радужные полоски на чулочке, мерно дышал варг, постукивали друг о друга мерцающие спицы. Грима даже начал что-то напевать себе под нос, но заметил, как кровавое марево от Огненного Глаза медленно взбирается по небу. Первая ворона прилетела и села на самой вершине пика, венчавшего площадку башни. Она переступала с ноги на ногу, намереваясь начать орать, накликая дождь. Грима вскочил, за ним поднялся разбуженный варг. — Посиди, Тяпочка, — шепнул Грима и повернулся к вороне: — Пожалей меня, воронушка-любонька, мне остались полоска да бусинка! — Вороны — служебные птицы, надо к Старшому тебе обратиться, — прокаркала ворона и указала крылом в сторону Мордора. Повернулся Грима на юг, поклонился лбом до пола. — Пожалей меня, Саурон красный, пожалей меня, владыка прекрасный: подожди, пока кончу вязание, не то будет мне наказание! Урук-хаи все ноги с руками мне повыдергают… От жалости к себе Грима расплакался и, утираясь вязанием, не сразу увидел, как пошло на убыль огненное марево и снова потемнел горизонт. Последнюю голубую полосочку он вязал так быстро, что нитка едва не дымилась под его пальцами. После этого Грима накрепко пришил к резинке чулка нарядную бусинку и рассмеялся от счастья. — Благодарствую, Саурон красный! — сказал он, снова кланяясь далекому югу и задирая голову к вороне, наблюдавшей за ним с нескрываемым презрением. — Воронушка-любушка, серенькая юбочка, спасибо тебе, воронушка, выручила! Грима вернулся к варгу и радостно потряс перед его мордой готовым чулочком в радужную полоску: — Успел! Из люка с лестницы показалась корявая голова Лагдуфа. — Ну как, медовенький мой, готово? — Вот, — Грима покорно протянул ему только что законченный чулок. — Успел-таки, — в сердцах сплюнул Лагдуф. — Вот же вертлявый гад, глистова личинка! Ничего, в другой раз я тебя на клятве-то поймаю, не отвертишься! Пойду пока кому другому ноги повыдергиваю, чтоб навык не пропал. С этими словами Лагдуф ушел, унося с собой новые чулки для батюшки Сарумана, а Грима сел на холодный пол и обнял варга за шею. — Тяпочка, — жалостливо протянул он. Грима так мечтал, что подарит чулочки сам, в красивой упаковке с ленточкой, а батюшка Саруман будет улыбаться и хвалить его. А теперь все это достанется Лагдуфу. За его спиной кроваво-огненное марево вновь принялось расти, захватывая небо. Саурон, уверенный, что все его подчиненные уже запаслись теплыми вещами, готовился начать войну.