Смерть любит число "семь"

Башни всегда пугали принцев, обыкновенных людей, но никак не колдунов, которые стремились показать всё своё могущество и построить с помощью магической силы, не всегда своей собственной, как можно более высокое здание. Чем быстрей проходило строительство, тем сильней считались злые маги. Они никогда не любили милые замки и их роскошь, которыми любили миловаться их добрые братья по ремеслу — крёстные феи, светлые эльфы, зелеварщики, зеркальщики, ворожеи и прочие магические существа, жизнь которых зависела от наличия в крови частички живой материи. Отличались же из всех злых колдунов шептуны. Их сила всегда пугала как магический народ, так и людей. Но если первые пытались заключить с ними мирные контракты и отличались лояльным по отношению к ним поведением, то люди, всегда любившие применять силу, которой недостаточно для этого, стремились закрепостить гордый народ, который и на соглашения-то шёл не с охотой. Поголовно все шептуны были похожи на спиленные деревья — они были сухи, их взгляд полон злости, а движения источали опасность. Но оружие, без которого их нельзя было встретить, не было главной силой. Самым страшным всегда считались шепотки. Они могли заговорить вещь, человека, уговорить судьбу или совесть, могли приспать бдительность или усыпить на долгое время, но пугало всех не это… Этот народ был на "ты" с самой Смертью! Смерть, госпожа-настроение, приходила, изредка, в гости и садилась беседовать с этими магами, но и в разговоре с ней они не теряли своего высокомерия. Самым печальным в их жизни было то, что за данную им Богом власть приходилось платить, но уплата уходила чертям, которые всегда жадно набрасывались на принесенные души колдунов, которые скрывал какой-то израненный мешок, в котором обычные люди хранили бы картошку, но никак не такой могущественный источник силы и власти. ... Шептунья по имени Гальдер хлопотала у печи, всё поправляя вечно сползающий фартушек, который обрамляли милые рюши. Но как же шло этой девушке — сухой по натуре — нечто настолько милое. Она всегда любила украшать свою одежду чем-то подобным: в шкафу её можно найти множество милого одеяния, в том числе и боевого. Но как же снисходительно на наёмницу смотрят короли — ей не идёт нечто в этом духе, если откровенно. Кроме, разумеется, этого передничка. Быстро вытерев об себя руки, девушка подбежала к чему-то кипящему и, открыв крышку, она чихнула и куда-то молнией умчалась, делая огонь меньше. Улыбнувшись дровишкам, Гальдер самими губами обратилась к ним, и те на удивление быстро послушались и смерили свой пыл. Стихии всегда было сложно уговорить, но этой девушке удавалось всё с ходу, она всегда могла подобрать сложные сплетения слов. Главное, что они работают. — Милая, у тебя что-то кипит, — на всю хатку, аккуратно мазанную внутри, крикнула заснеженная веточка. Рождались маги слов всегда странным образом. Вот Гальдер, к примеру, была рождена пробудившимся ото сна столетним деревом, которое внезапно ободрилось зимним утром. Оно, немного подождав — лет семьдесят, — превратилось лишь в убежище для оперённых, а отломленная ветвь, унесённая птицами, прекрасно вошла в структуру гнезда брачующихся сирин. Те пели песнь о восстановлении материи, а частичка души дерева заслышала её. Так и выросла девочка в обществе дев-матерей — отсюда и пошла сложность словосочетаний, ведь мифологические пернатые по-простому говорить не могли. Так и стали родителями две птицы, несчастно любившие, и старый дуб-отец. — Постой, ничего не трогай! — влетела в комнатушку измазанная чем-то приятно пахнущим ведьмочка. Она мило улыбнулась любимой, чмокнув ту в макушку, и кинулась к костру что-то творить с, как она это называла, "зельем", кое на самом деле было сущей отравой. Но говорить, что целебные свойства оно приобретает лишь с помощью шепотков, дирижёр молвы не хотела, а потому и помалкивала, каждый раз смиренно принимая "лекарство", когда "заболеет", а наивная Осень верила этому и счастливо улыбалась, тихо совершенствуя своё мастерство. По правде сказать, умела Осень варить лишь отравы из-за того, что обучалась на убийцу-охотника. Это было странно, ведь на один с ней поток предпочитали поступать потомственные ассасины, люди, рождённые в Клане Охотников, лесной народ и лучницы, кои нажили свой талант, но никак не ведьмы из семьи целителей. Это было странно для университета, и в первое время девушка не могла привыкнуть к тому, что она привлекает так много внимания к своей, безусловно, скромной персоне. Дом вечно переполнял девичий смех с их наивными всплесками рук, они никогда не думали о своём будущем и жили настоящим, но зарабатывать для этой беззаботности иногда надо было, потому-то каждую осень две колдуньи участвовали в сражениях двух королевств — Левых взглядов и Правых радикалов. Они не предавали огромного смысла тому, чтобы погружаться в дела политики. Кто больше платит, тот и победил вдвойне, а они, безусловно, сильны. В этом году денег было предостаточно, а потому эти двое приняли решения провести время в романтической обстановке и лишь вдвоём. ... — Как думаешь, милая, — обилие слов "дорогая", "любимая", "милая" были привычны в общении этих барышень, — когда закончится война, что-то изменится? — перевернувшись на бок, посмотрела веточка в глаза рыжеволосой ведьме. Та, к удивлению своей девушки, стала серьёзной и хотела было сказать какую-то глупость, но слёзы, стоявшие в уголках глаз, не позволили свести всё к юмору. — Мои родители погибли… мне пришло письмо… — это была середина октября, а война не спеша заканчивалась. — Ты же помнишь, что они всегда в первую очередь мобилизировались, — густые блики в её глазах быстро сменяли друг друга морганием влажных ресниц, — в этом году всё было так же… — густой, как все сети шелкопрядов этого мира, ком не позволял говорить, а сидевшая напротив не выражала ни единой эмоции, ни единого слова. Гальдер неловко вздохнула и крепко прижала к себе свою любимую, которая размазнёй приклеилась к твёрдым костям своего чуда и вмиг наполнилась вербенным спокойствием. Как же не любила рождённая деревом использовать свою силу, тем более по отношению к этому чуду, которое всегда так ярко выражало свои эмоции. Той суждено было стать церковницей, ведь как никогда кровь её рода одарила потомка силой — но нет. Перспективные маги любят влюбляться, а рыженькая всегда была полевой мишенью, так-то и пошла ветвь эволюции манны не в ту сторону, а будучи девочкой поступила охотница не на безобидный факультет, где нрав закалился вечными боями и схватками. "Как тебе сложно, моё рыжее солнышко, но и мне не легко. Позволишь ли ты забрать всю твою боль и сердце себе надколоть шипами твоей горечи?" — неслышно произносила шептунья, но речь её была переполнена скорбью, а в груди действительно что-то щемило, корни давали о себе знать. Из её крови, которая вытекала из глаз, полились осколки стекла, шипов и острых игл. — Что происходит? — страшно боясь, смотрела на свою любовь девушка, а сама пыталась смыть эту странную смесь с глаз Гальдер. Та немного сопротивлялась, пытаясь отстраниться от ведьмы, не соображающей что творится, — Что с тобой? — терялась в страшной суматохе девушка, — Боль пусть ко мне перейдёт, — облегчённое сердце вновь переполнялось скорбью утраты, — как бы тебе не хотело… — Помолчи, пожалуйста, — закрыла ветвями-руками рот совсем ослабевшей охотницы шептунья. Как же ей не хотелось, чтобы страдал дорогой ей человек, ведь она-то успела перенести утрату второго по значимости существа в своей жизни — тысячелетнего отца дуба. Народ повалил его странными агрегатами, которые кто-то назвал странным словом "техника". Однажды, когда веточка приносила дары своему прародителю в знак благодарности в день благоденствия, она не застала ни единого намёка на живость в сухих листьях своего отца. Она тогда долго плакала, но смиренность живущей с ней Осени смогла успокоить всю ту боль, которая пронзала сердце семью мечами боли, безразличия, мести, злости, камня лица, страсти и чрезмерной силы! Измученная улыбка, мелькнувшая на лице у застывшей колдуньи, не позволила произнести и слова, а слабые руки перестали касаться губ своими струнными пальцами. По мановению прихоти заиграли деревья на тонкой белёсой паутине тужную песнь. В ней выражалась вся скорбь потерявших родителей и убитых на поле боя, которых не дождутся их семьи, и будут плакать короли, а обе знали, что проиграют оба, ведь они так подвластны мести… Но сонная песнь не может передать всей той тревоги, что горит в сердцах могущественной пары супруг. ... Молодой семисотлетний колдун проснулся от внезапного видения двух дам, обнимающих свои тонкие и молодые тела: одна рыжа, другая же была седовласой. Эта идиллия сменялась тёмным небом и чёрным снегом, что знаменовал самое худшее, что мог представить себе наёмный рабочий — смерть его господина, который был величайшим из великих и храбрейшим из храбрых. Как же любили придворные дамы приписывать все подвиги королю, а властитель башни — их опровергать. — Господин! — громко разверзлись золотые ворота в приёмную короля. В освещённую дорогими хрустальными люстрами и подсвечниками залу вошла молодая фигура, шурша многослойностью своих одежд, — Вы умрёте! — гул толпы внезапно прервался хохотом, и самые смелые начали осмеивать владеющего будущим, но по напрягшемуся лицу короля стало понятно, что шутки неуместны, и что дело очень серьёзное и не терпит отложения в до-о-о-олгий ящик. — Что предлагаешь? — сухо проговорил сидевший на троне. Казалось, что подрагивают от напряжения и стёкла в окнах, и вершина короны на голове у правителя. — Это выходит, что враг мой одержит победу? — грустно и твёрдо молвило его величество, но крысы-дворяне уже приняли решение бежать с "тонущего корабля" в страну благоденствия. — Нет, — облезшими губами произнёс придворный прозритель, а в голове у него лишь крутилась фраза, которую неустанно повторяли розовые уста в его сне: "Смерть королям!" Голоса принадлежали двум девушкам, да и две тонкие фигуры не могли быть мужскими, но как же он — человек-интуиция — понял, что придёт именно смерть в замок его короля? — Хотя, знаете, возможно, я и не прав, — помрачнел вошедший и, отстукивая в тишине своими каблучками, поспешил покинуть залитое солнцем помещение.