Бейся, сердце

Колин Грейвс был из тех людей, что живут лишь сегодняшним днем, не оглядываясь на прошлое и не заглядывая в будущее. Именно поэтому к своему сорокалетию он так и не осел где-нибудь на восточном побережье в уютном двухэтажном домике с женой и детьми. Да и не было у него никогда жены и детей (надеялся, по крайней мере). Зато за плечами Грейвса была слава художника-абстракциониста и десятки выставок по всему миру. Он буквально рисовал свой заработок – каждая новая картина стоила больше предыдущей, а список заказов был настолько внушителен, что у художника оставалось совсем мало времени на развлечения. А развлекаться он любил. Как человек творческой профессии, он искал вдохновение в выпивке, в бесконечных тусовках и беспорядочных связях. Ведь его лучшие работы выходили из под пера в момент так называемого «измененного сознания». Говоря простым языком, трезвым Колин Грейвс рисовал редко. Нередко агент вытаскивал его на очередную встречу-выставку-мероприятие буквально на следующее утро после убойной гулянки. И тогда Грейвса спасал (или нет) холодный душ и две чашки наикрепчайшего кофе (желательно, «по-ирландски»). А мешки под глазами, вечная небритость и лохматость – это атрибуты Настоящего художника, Творца, ясно же. Вот и сегодняшнее теплое сентябрьское утро Колин Грейвс проводил в мрачном расположении духа. Пока за окном голубело безоблачное нью-йоркское небо, в голове мужчины гремел гром похмелья. Голова буквально разрывалась, даже кофе и аспирин не спасали уже. Вчера знатно погулял, да… Как-никак сорокалетие справлял, и не где-то, а в одном из центральных клубов. Шампанское, ром, текила, виски. Девочки, мальчики. Вчера он ушел в отрыв, благополучно позабыв об открытии своей первой нью-йоркской выставки. А событие не последней важности – на данный момент это его крупнейшая выставка, все главные СМИ приглашены, критики опять же. Но Грейвс не был бы собой, если бы его волновали такие мелочи. Вымыл голову и прыснул на себя Hugo Boss – уже спасибо. А красные глаза прекрасно скрывают темные очки. Впрочем, от него другого и не ждали, в конце концов, сюда приходят картины смотреть, а не художников. Проведя скучную вступительную часть, рассказав о себе (большей частью лукавство) и о своем творчестве (большей частью правда), он, наконец, освободился. Теперь его работа заключалась в том, чтобы ходить по ослепительно белым залам галереи с умным видом и отвечать на вопросы гостей. Самые интересные вопросы, конечно же, о стоимости. Менее интересные – о жизни, об источниках вдохновения и отношении к искусству в целом. Бывало, Колин Грейвс принимался с увлечением рассказывать слушателям о накатывающей жажде творить, о музе, что может явиться и из смятой банки кока-колы, о том, что только так, на волне вдохновения, и надо жить. Но сегодня был не такой день. Мужчина ходил мимо своих картин, любимых и нет, погруженный в мысли о своей холостяцкой берлоге, где помимо мольберта и красок, его ждал диван, интернет и холодильник. Колин Грейвс делал уже, наверное, седьмой круг за сегодня, когда впервые заметил его. У одного из его любимейших творений – «Агония океанической страсти» - стоял высокий молодой человек. Он выделялся среди остальных гостей, аккуратных и причесанных снобов, своими узкими рваными джинсами и простой клетчатой рубашкой навыпуск. Волосы парня были темными, густыми, чуть вьющимися. Он был такой же встрепанный, как и сам хозяин выставки, но если в случае Грейвс «встрепанность» означала «помятость», то молодой человек наоборот выглядел «свежее встрепанным», будто только что слез с велосипеда после долгой, но совсем не выматывающей езды. Парень стоял спиной к художнику, уперев правую руку в бок и разглядывая надпись под картиной. Видимо, силился найти название к картине, которого, по замыслу художнику, там не было. Каждый же сам должен понять, что тут такого абстрактного он видит. На тонком запястье гостя болталось несколько шнуровок-браслетов, и Грейвс подумал, что логичнее было встретить этого мальчика вчера, в клубе, но не на респектабельной выставке в дорогой галерее. Что он тут забыл? Кто он? И Колин Грейвс, редкий случай, первым подошел к своему гостю. Услышав его приближающиеся шаги, парень обернулся и тут же просиял, признав художника. У него оказались веселые, чуть раскосые глаза и глубокие скулы. Четко очерченные губы парня расползлись в приветливой широкой улыбке, и Грейвс почувствовал, что улыбается в ответ. И голова не болела. А день-то налаживается… * * * Криденс Миллер был впервые в Нью-Йорке. Он приехал сюда с семьей на экскурсионном автобусе из ново-английской глубинки. Его мать – Мэри Лу Миллер – женщина строгих пуританских взглядов, методистка, посещающая церковь минимум раз в неделю и занятая ко всему прочему околоцерковными делами. У Криденса короткие, смоляные волосы, которые она с недавнего времени запретила отращивать. Потому что тогда он становится похож на хиппи, ведь тогда эти несносные кудри очень сложно убрать в аккуратный хвост. Маме такой расхлябанный сын не нужен, потому что старшие дети всегда должны быть «лицом» семьи, и по Криденсу судят обо всех Миллерах. Еще у Криденса есть две сестры – Частити и Модести. Старшая Частити – копия матери, средний ребенок в семье и наследница взглядов и жизненного уклада. А вот малышка-Можести вечно витает в облаках, слушает в полуха наставления матери и не любит, когда ей командуют. Но так как она – младшая в семье, ей все прощается. Эх, Криденсу бы такую жизнь… И все же он не унывает. В его бездонных, угольной черноты глазах всегда горит тихий огонёк, кажется, исходящий из самого сердца. Будто свет в сердце колодца, озаряющий даже самую непроходимую тьму. Из-за миндалевидной формы глаз друзья частенько подшучивают над ним, мол, выбирай, кто у тебя был в роду: китайцы или японцы. А мальчик никогда не обижался, оставаясь добродушным и улыбчивым. Криденс буквально источает жизнелюбие, поэтому к нему тянутся люди. Любой рядом с ним может почувствовать себя беззаботным подростком, хотя самому темноволосому юноше уже двадцать четыре года. За плечами остался университет, правда, с профессией он так и не определился. Его всегда тянуло к творчеству, но нужна такая работа, которая сможет приносить прибыть. На коже у Криденса целая россыпь родинок, а летом вдобавок плечи покрываются мелкими веснушками. Он высокий, худощавый, с глупой улыбкой, которая может подарить любому человеку тепло даже в самое холодное время года. Кожа не просто бледная, она цвета слоновой кости, и ресницы на лице ярко выделяются своей антрацитовый тьмой: мама один раз застукала его с подводкой в руках, парень хотел подвести глаза женским карандашом для макияжа. Ух, как ему потом было больно, особенно ушам. Криденс – аудиал, он любит слушать. Конечно, со зрением у него тоже всё в полном порядке, но «видит» он все же ушами. Ему хотелось бы научиться играть на музыкальных инструментах, но у семьи на такую роскошь просто денег не хватит. Поэтому Миллер, как маленький ребёнок, может часами вслушиваться в то, как капельки воды бьются о дно пустой раковины, как за окном шумно, как сопит по ночам младшая сестра. Кто-то скажет, что у молодого человека есть особенный дар, просто он не развит. А кто-то скажет, что Миллер просто чудак, лечиться пора. Но парень не обижается, он улыбается всему миру. У Криденса есть заветная мечта – жить у океана, вдали от сварливой матери и нищеты их семьи. Говорят, океан пахнет тухлой рыбой и солью, но это совсем не главное. Ему хочется услышать Океан, почувствовать его величие и бесконечность. Фотографии не передают этого, а картины художников – лишь отчасти. Но все же один из художников видит Океан таким же. Картины только этого художника могли вызвать трепет и жжение в груди. Колин Грейвс – так звали того, на чью выставку юноша мечтал попасть больше всего. Выставка в Нью-Йорке, в одной из престижнейших галерей. Вход, разумеется, не бесплатный, но Криденс уже очень давно копил на нее, тихо откладывая свои небольшие карманные деньги в потертую свинку-копилку с облупившимся боком. И вот, наконец, они в Нью-Йорке. Ох, и нелегко было уговорить мать на эту поездку, тем более скрыв истинную причину. Но Мэри Лу Миллер сама давно хотела увидеть Большое яблоко, поэтому ее не пришлось долго упрашивать. Что ж, всю жизнь что ли в родном городе просидеть? Но поездка в Нью-Йорк точно того стоит. На выставку Миллер даже прихватил с собой клочок бумажки, чтобы потом взять у маэстро автограф. Пусть в Нью-Йорке семейство пробудет недолго, но зато у юноши останется вещественное доказательство долгожданной встречи. Нарядился парнишка в свои самые лучше костюмы: новая рубашка навыпуск, самые приличные джинсы и куча браслетов. Хорошо, что маман не увидела, в каком виде Криденс ушёл из гостиницы, где они снимали номер. Наверное… Нет, голову бы не оторвала, но точно заставила переодеться. Хорошо, что с макияжем он решил больше не экспериментировать, рваный шрам от кожаного ремня на спине до сих пор напоминает о том глупом происшествии. Мальчишка по большому городу старался перебираться только на своих двоих, чтобы получше запомнить Нью-Йорк. Потрясающий город, здесь хотелось бы жить, но, к сожалению, нет никакой возможности. А дома его уже ждёт очередная подработка, только на этот раз библиотекарем (раньше Миллер успел поработать почтальоном и официантом). Яркий свет, высокие потолки, глянцевые сцены, завешанные произведениями искусства – кажется, Миллеру захотелось прилипнуть ко входу в помещение, раствориться в воздухе и никогда оттуда не уходить. Парень ступал медленно по вычищенным до блеска полам, как будто боялся оставить там свою грязь. А ведь он не должен здесь быть… в смысле, он совсем не подходит под это место. Все одеты в костюмы, коктейльные платья, а он такой ворвался сюда в своих драных джинсах, с взъерошенными волосами и жадными до ужаса глазами. Шумно, слишком много голосов, поэтому чувства притупляются. Слишком яркий свет, глаза с непривычки потом будут болеть. Но Миллер смотрит, как будто впервые очнулся от слепоты. Взгляд шарит по картинам, изучает, щурится, вдыхает приятный запах дорогого парфюма, кажется, даже свежие краски чувствуются, либо это всё плод фантазии. Но одна из картин привлекает больше всего внимания, Криденс её долго рассматривает, застряв в одной неудобной позе. И как же называется это чудо? За спиной слышны шаги, но сначала парень на них не реагирует, решая про себя, что выгнать отсюда его всё равно не получится, даже насильно. Но тяжесть шагов за спиной словно вынуждает, поэтому юноша медленно, тихо выдыхает, прикрывая ноющие от яркого света глаза. Секунда – на губах уже играет улыбка, вторая – корпус разворачивается, третья – нижняя челюсть медленно опускается, а зрачки заполоняют и без того огромные карие глаза. — Мистер Грейвс! — шумно, но восторженно, выдыхает Криденс, поджимая пухлые губы в неловкой улыбке. Боже, ведь он заставлял ждать самого хозяина всех этих картин. Вот дурак! Кретин! — Нравится? — вопрос мимо всех приветствий, а взгляд такой юркий, ползает по всему телу. Миллер опускает руки по швам, а по шее, под волосы, бегают мурашки. Голос у Колина низкий, хриплый, взгляд пьянящий – от него коленки трясутся, а поясница начинает ненавязчиво ныть. Что делать? Бежать? Нет, стоять на месте! Стоять и храбро отвечать! — Очень! Мистер Грейвс, это потрясающе! Я Ваш фанат! Обожаю Ваши работы! — мальчик переключается из фазы «стеснение» на фазу «вагон жизнелюбия всем за мой счёт!», поэтому теперь темноволосый широко улыбается, поддерживая свои слова, пожалуй, излишней жестикуляцией тонких, с длинными пальцами, рук. Да, Криденс всегда такой эмоциональный. Но больше всего энергии в его глазах, которые сейчас блестят от восхищения. — Эта картина называется «Агония океанической страсти», если хочешь знать, — Колин делает шаг вперёд, но подходит не к мальчику, а к картинке, скрещивая руки на груди, изучая собственное творение. – Я не разрешаю подписывать свои картины, пусть каждый зритель сам решает, что изображено. Но ты уж больно упорно пытался найти название. Криденс уже не смотрит на картинку, теперь он смотрит на мужчину, который пахнет сигаретным дымом и чем-то спиртным. Эта смесь неприятно ударяет в нос, потому что юноша сам никогда не употребляет, он бы у всех желание употреблять отбил, если бы мог. Криденс, пользуясь случаем, исподтишка разглядывает Колина Грейвса. Широкие плечи, узкие бёдра – просто предел мечтаний. Выбритые виски покрыты будто легкой пылью – начинающаяся седина, атрибут зрелости. Пытливые глаза с прищуром бегают по картине, кажется, что художник не заинтересован в своём госте. Мужчина дышит размеренно, медленно, глубоко, а кадык так дёргается, что Миллер с удовольствием поймал бы его губами, заставляя замереть. Заставляя весь мир сейчас замереть. Да, мама бы убила, если бы узнала, что Миллеру нравятся мужчины. Хотя… Сейчас ему нравится только один мужчина, с которым юноша так давно мечтал встретиться. И, вот, оно, чудо встречи! Только непонятно, что с этим совершенным чудом теперь делать. — Я в восторге от всех ваших картин, если честно, — поспешно выдаёт парень, чтобы разбавить повисшую тишину. Нервно лезет в карманы узких джинсов, пытаясь вспомнить, куда же засунул эту дурацкую бумажку. Черт, у Грейвса, скорее всего, совсем нет времени, он не будет ждать, пока Криденс найдет листочек. И она, к сожалению, не находится! Блин. Становится совсем грустно, юноша вздыхает, его напряжённые плечи опускаются вниз. И художник, краем глаза, замечает изменение настроения своего собеседника. — Если ты хочешь получить от меня автограф, то…, — Колин отрывается от созерцания собственной картины, чтобы в кармане брюк найти блокнот и ручку. На таких выставках всегда масса желающих получить заветный автограф. Вот парнишка перестаёт дёргаться, лишь внимательно наблюдает за тем, как ручка быстро движется по поверхности листа. Затем мужчина вырывает страничку, сворачивает её пополам и протягивает молодому человеку. — С-спасибо, — голос Криденса предательски дрожит, как и пальцы, а Грейвс лишь тихо хмыкает, когда листочек выскальзывает из его пальцев. Миллер не смотрит на «подарок», он смотрит в спину удаляющемуся художнику, которому, видимо, уже надоела их недо-беседа. Что ж. Понятно. Ничего удивительного. Криденс выдыхает воздух из лёгких, который, кажется, держал всё это время в себе. Он старается не расстраиваться. Разве он мог заинтересовать чем-то мастера? Но все же улыбка расползается по лицу юноши - он теперь счастливый обладатель автографа одного из самый престижных художников Нью-Йорка! Молодой человек разворачивает листок бумаги, и его брови тут же резко поднимаются вверх, а глаза бегают по листку, пытаясь понять, что это за послание такое. Там написана всего одна единственная строчка, состоящая из цифр. Это не автограф, а номер телефона! Личный номер телефона Колина Грейвса.