Я никогда не...

Казалось бы мы идеальная пара, на наших лицах всегда светятся улыбки, когда мы вместе и проглядывается грусть в глазах, когда нас пытаются разделить. Будь то человек или лёд. Однако это все является лишь публичными эмоциями, не более того: стоило камерам скрыться, как рука с моей талии исчезала, а по коже пробегал холодок. Не такой, который бывает осенью, когда ты оделся не по погоде, а такой, когда к тебе приходит осознание, что тебя используют. Как игрушку, средство для достижения собственных целей, порой отбрасывая ее желания куда-то уж слишком далеко, и ты перестаешь чувствовать себя человеком, как душой, так и телом. Когда это началось? Как бы забавно это не звучало, но так было с самого начала, просто я не замечал всей правды, мои собственные глаза и мой разум были затуманены, ослеплены кумиром. Так близко… как во сне...Могу прикоснуться, могу поцеловать, но лишь на публике. Когда мы остаемся наедине, меня порой окутывает леденящий кровь ужас, имя которому Виктор Никифоров. С недавних пор мы обменялись кольцами в качестве сувенирных амулетов на удачу, а после финала Гран-при эти амулеты заменились на самые настоящие обручальные кольца. Вся эта идея не воспринималась мной всерьез ровно до тех пор, пока у алтаря мне не задали тот самый вопрос. Готов ли...А был ли я готов? Помню счастливые лица ребят, семьи, вездесущих папарацци...И гнев самого дьявола в этих ледяных глазах напротив, он хочет услышать ответ. Однако мой рот никак не хотел открываться, а голосовые связки не могли создать ни единого звука, совершенно не от волнующего момента события или еще какого-либо романтического мусора, а просто из-за чувства дикого страха...В тот же день, когда мы наконец остались одни, Виктор избил меня… Я Никогда... —Ты заставил усомниться,— яростно выкрикивал мужчина, вновь и вновь нанося удары ногой по ребрам Юри, который уже захлебывался собственной кровью и подставлял руки под удары, чтобы хоть как-то уменьшить получаемую боль по уже измученному телу. Виктор никогда не бил по лицу, слишком заметно на следующий день, а вот тело парня всегда находилось только в распоряжении мужчины. Расчетливый зверь. —Чертов ублюдок, выполняй то, что я тебе говорю, — продолжал Никифоров, теперь уже нанося удары в область почек из-за того, что Кацуки таки смог отвернуться на другой бок, подставляя под удары спину. Еще один удар, и Юри не выдерживает, издавая затяжной полустон-полукрик, за что получает небольшим каблуком мужского ботинка еще один сильный удар. Издавать звуки -запрещено. А внутри Юри постепенно ломаются не только кости, но и его душа. Ударами Виктор ломает, буквально вырывает зубами, растаптывает, превращая в пустоту всё, что было для Кацуки когда-то дорого. После того случая я не мог показывать Виктору свою обиду, я вообще ничего не мог. Мое тело ломило, каждое телодвижение выполнялось с диким трудом, отдаваясь болью до самых кончиков пальцев. Свежие синяки наливались кровью. После того случая он избивал меня почти каждый день, порой без причины, порой забывая сказать о ней. Тело стало менее чувствительным, деревянным, как ОН выразился. Я забросил спорт. Не из-за адской боли, пронизывающей моё тело, из-за Виктора. Когда я пытался встать на коньки после свадьбы, я без спросу пошел ночью на каток, включил музыку и стал откатывать свою программу Эроса. Без костюма это, конечно, выглядело не так эффектно, но главное ведь чувства, которые я так позорно растерял, совершив свою главную ошибку. Я катался так, будто на кону стояла очередная золотая медаль, вот только в пустом спортивном комплексе вряд ли нашелся бы человек, который смог бы ее вручить, да и вряд ли это выступление можно считать претендентом на золото. Тогда уже я начал ощущать пустоту. Разгромленная Виктором душа кричала и молила о помощи, но истошный крик она издала в тот момент, когда в тишине стадиона раздались еле слышные хлопки, медленные, будто с издевкой. Виктор. Я Никогда не смогу... —Ты позоришь мою программу,— спокойно выдал Виктор, подзывая Юри к себе одним лишь жестом. В горле у Кацуки образовался ком, слёзы подступили к его глазам, но если он даст им волю, в очередной раз его тело подвергнется нескончаемым ударам и бесконечной боли. Юри несмело подъезжает к Никифорову, останавливаясь у бортика, в котором была дверца, позволяющая выйти с катка. Русский медленно открывает ее перед юношей, приглашая сойти на резиновое покрытие пола, с таким взглядом и улыбкой, больше похожей на усмешку, что сердце японца, кажется, вот-вот остановится, а в голове возникает только одна мысль: Неужели он и вправду…В который раз парень сдерживает слёзы, в его глазах по-прежнему читается неподдельный ужас. Никифоров мягко проводит по его волосам, слегка касается щеки. Кацуки не может заставить себя сопротивляться, такие нежные прикосновения, чуждые, но такие приятные, он рефлекторно отстраняется, когда русский становится перед ним, почти вплотную, нежно целует ссадину на щеке, которую мужчина сам же по неосторожности и нарисовал на этом лице. Реакция беспокойного супруга не остается незамеченной для Виктора, он аккуратно касается подбородка двумя пальцами, после резко переместив на щеки, сжимает челюсть парня, надавливая на теперь уже вновь кровоточащую ссадину, заставляя сократить расстояние между фигуристами. Пару секунд Никифоров пристально смотрит в бездонные карие глаза, не находя в них ровным счетом ничего. После резко отталкивает юношу, будто приходя в бешенство. Громкий хлопок. Смачная пощечина, заставляющая слегка повернуться в сторону сзади находящегося борта, оставляет ярко-красный отпечаток и разливается по лицу волной боли. Виктор резко разворачивает японца к себе спиной и сильно наваливается на него, заставляя вписаться в край борта и чуть ли не полностью перегнуться через него. Очнувшись от пощечины, Юри пытается предпринять хоть какое-то сопротивление, которое тут же останавливают точным ударом под ребро, выбивая воздух из легких в сдавленном полукрике. —Ты же хочешь меня,— Виктор шепчет парню в ухо, сильно прикусывая кожу хряща, заставляя издать первый стон, такой сладкий для ушей русского, что тот не удерживает свои руки в спокойном состоянии и спускается по телу японца. По спине Юри бегут мурашки, когда ловкие пальцы супруга касаются кожи под кофтой. Такие холодные, выводящие странные узоры и чуть задевающие резинку спортивных штанов. Кацуки начинает задыхаться, стараясь сдерживать свой голос. Так приятно... Мужчина проводит кончиками пальцев по животу и движется ими вверх по груди, останавливаясь на сосках и сильно сжимая их. В уголках глаз юноши всё-таки выступает пара слезинок, что провоцирует Виктора перенести одну руку на макушку японца и, схватив за волосы, потянуть на себя. Кацуки еле сдерживает крик, хватаясь своими руками за руку мужчины и пытаясь хоть как-то ослабить эту хватку. — Ты забыл о правилах, Юри. — Боль. Виктор заламывает одну руку японца за спину с такой силой, будто и вправду хочет сломать ее. Кацуки кричит. Повсюду, где прикасается Виктор, расходится боль. В секунду кожа головы расслабляется, а его вновь перегибают через борт, и стаскивают штаны до колен освободившейся рукой. Боль, предательство, как он может так поступать со мной… я же ... Реальные действия заставляют мысли парня исчезнуть из головы, которая заполняется диким страхом: сзади слышится расстегивающая пряжка ремня и шорох, падающей ткани. Мужчина проводит кончиком языка по шее юноши, а после впивается в нее и до боли кусает под болезненное шипение. Во рту чувствует железный привкус - ему сносит крышу. Кацуки чувствует разгоряченную плоть у своего входа, что заставляет его вздрогнуть и податься вперед. Он не готов к этому, Виктор порвет его на части. Вновь кожа головы испытывает тягучую боль, он снова тянет его волосы, снова пытается прижать к себе настолько, насколько это возможно. Ощущение теплого тела резко сменяется адской пронзающей болью в области поясницы, теперь он не может сдержаться, он в буквальном смысле кричит так, будто ему отрезало руку или ногу, а по щекам градом начинают сыпаться слезы. Виктор останавливается лишь на секунду, слизывая со щеки Юри пару крупных капель слез.Он не ждет, когда его супруг привыкнет, он не пытается доставить ему хоть какое-то удовольствие, начиная движение сразу, сухо, грубо, чему свидетельствуют красные тоненькие дорожки, стекающие вниз по внутренней стороне бедра. Раздирая саму сущность японца, вколачиваясь в его тело ,усыпанное синяками, сильнее оттягивая его волосы и заламывая руку, Виктор выбивает из груди Кацуки болезненные крики вперемешку со всхлипами. Почему.... Сломался. Я сломался. Слёзы льются по моим щекам, я не могу остановить это, я не могу остановить его. Я не могу заставить его. Каждый удар, каждое изнасилование— я не могу заставить его прекратить это...На моём теле нет живого места, мои руки, тело и ноги состоят только из синяков, в разной степени налитых кровью. Отёки, порезы, шрамы— всё это про мое тело, которое целиком и полностью принадлежит только ему. Внутри у меня не осталось ничего, он разрывает меня в клочья, даже сейчас...он выкинул меня. Я Никогда не смогу заставить себя... Очередное избиение, сопровождающееся попыткой изнасилования — Виктор хочет, Юри сопротивляется. На этот раз даже сильнее, чем когда-либо, за каждым сопротивлением Кацуки следует удар Никифорова, вновь превращая мальчишку в груду мяса. Сокрушающие удары приковывают парня к полу, слёзы бегут из глаз, изо рта течет кровь. Никифоров приседает, пристально смотрит на Кацуки и хватает за волосы, сильно оттягивая. Поднимая его голову над полом и с силой опускает, тем самым ломая нос Юри и получая новую порцию кровоизлияния. — Ничтожество, — Виктор окидывает парня презрительным взглядом. Юри, свернувшись калачиком и утопая в собственной крови, лежит на полу их общей спальни, а Виктор собирает спортивную сумку и уходит, напоследок бросая: — Ты мне больше не нужен. Хруст. И Юри не чувствует ничего. Ни боли, ни предательства, ни отчаяния. Юноша пытается встать, с третьей попытки ему удается, идёт, придерживаясь за стену в ванную, чтобы обработать раны и привести себя в порядок.Затем он идет на кухню —нужно что-нибудь приготовить.Хруст. Юри встает на барный стул, на его шее затянут ремень, конец которого привязан к люстре,слезы начинают течь нескончаемым потоком из-за того, что в его внутренней пустоте все еще была одна капля, наполняющая его. Зажмурившись и вытирая слезы в последний раз, он нервно сглатывает, отталкивая стул у себя из-под ног. Последнее, что слышит Юри— звук открывающейся двери. Виктор... он больше не вернется. Раздирающий вопль старшей сестры еще несколько секунд отдавался отголосками в теперь уже пустом доме. Я никогда не смогу заставить себя разлюбить тебя, Виктор...