Четыре слова

      — Джейкоб!..       Сначала он не может понять, утверждение это, отрицание или удивление, или все сразу. Фрай не понимает и потом, да ему и некогда понимать, ибо те звуки, что она издает, заглушают все мысли в его голове, которая то и дело пропадает между роскошных загорелых бедер, что она приобрела за время, пока была вдали от него, от Лондона. Джейкоб злится, он не может иначе, но вместе с тем признает, что нежной коже сестры так идет этот смугловатый оттенок. Она бы никогда не достигла его здесь, в этом городе, где солнце не только появляется редко, но и практически всегда прикрыто густыми и мутными клубами дыма с заводов на Темзе.       Джейкоб играет с ней: с её телом, с её терпением, с её естеством; его забавляет эта невинная шалость, впрочем, отличная от тех потех, что остались далеко в детстве, когда они украдкой прижимались друг к другу в чьей-нибудь постели, ссылаясь на боязнь молний и раскатов грома, бушующих за окном. И каждый раз близнецы надеялись, что никто из них не заметит случайного прикосновения к плечу или бедрам друг друга, шумные вздохи, которые они издавали, отвернувшись в разные стороны. Но они замечали.       Сейчас он обладает ей по-другому. Владеет, пользуется, распоряжается, будто она — его собственность. Как бы то ни было, Фрай уже давно завладел ею целиком и полностью, но Иви было нужно время, чтобы понять это. Она, в конце концов, осознает это, когда его язык, юркий и шустрый незамедлительно оказывается там, в самом сосредоточении её возбуждения, и вытворяет такое, отчего нехотя, невольно, старшая Фрай признает поражение, закатывая глаза, бормоча что-то нечленораздельное: от этих слов края губ Джейкоба ползут вверх, изображая улыбку. Он ловит каждый ее стон своим новым движением, но, к неудовлетворению Иви, вскоре отстраняется, чтобы сказать какую-то несуразную пошлость, от которой у Фрай непроизвольно пробегает толпа мурашек, а щеки становятся краснее того вина, что они недавно распили в её вагоне.       — Прекрати… — Джейкоб снова оказывается там, где надо и чем надо, в попытке прервать возмущения сестры, но она, к его удивлению, продолжает. — Трепаться. Ты… Черт возьми!       Фрай отмечает мысленно, но не вслух, как сильно вцепляются ее тонкие пальцы в простынь, ту самую, которую он едва успел накинуть на постель перед самым приездом сестры. Несомненно, он был уверен в том, что им понадобится новая (если вообще понадобится) после первых нескольких раз, но белоснежная ткань держалась стойко.       Не успев Джейкоб подумать об этом, как полотно треснуло под натиском ногтей сестры, оставляя на материи длинные полосы. Он посчитал это комплиментом, а особенно тогда, когда ее крепкие ноги зажали его голову, подчиняя себе вместе с ладонью, впившейся в волосы. В нос резко ударила смесь из тонкого аромата фиалок и похоти, но над последним близнецы поработали вместе в те несколько дней, что провели вдвоем. Иви обмякла в руках брата так же внезапно, как и застонала, позволяя этому звуку удариться о стены вагона и вылететь в окно, наверняка заинтересовывая своим происхождением ближайшего пьянчугу на станции.       Он оказывается рядом с ней, льнет, выпрашивая поцелуй, словно маленький мальчик — конфету перед ужином. Старшая Фрай расплывается в улыбке, усталой, накрывая его губы, такие родные, такие близкие теперь. Но поцелуй не продолжается долго — Иви отталкивает брата, беззлобно смеясь ему в лицо с каким-то напускным весельем, но Джейкоб не гневается, нет, к подобным выходкам он привык уже давно. К тому же, совсем недавно существовала другая проделка. Растянувшаяся на пять лет для нее, а для Джейкоба — в вечность.       — Мне следовало бы отшлепать тебя за такое поведение, — его голос превращается в низкий хриплый баритон с насмешливыми нотками, но сестра тотчас отдает ему должок.       — Чтобы ты… И меня шлепал? Боги, какая наглость! — Иви фыркает в ответ, деловито скрещивая руки на груди. Но весь ее вид — обнаженное тело наполовину в красноватых пятнах от настойчивости брата, растрепанные волосы и порозовевшие щеки явно делают ей репутацию никудышного дельца. Джейкоб все это видит, но не позволяет словам вырваться из его рта. — Мало того, что младший, так еще и…       Но то, что Иви хотела сказать, осталось невысказанным — ей помешал бесстыдный, почти нахальный поцелуй Джейкоба, выбивший из нее последние крупицы желания спорить с этим «несносным юнцом».       Они провели в молчании некоторое время, каждый думая о своем, но в совокупности размышляя об одном и том же.       — Как бы мне хотелось вернуть все, что было раньше, — признается старшая Фрай, не сводя бессмысленного взгляда с потолка поезда. — И не уезжать ни в какую Индию…       О, как бы он, Джейкоб, тоже этого хотел!       Все это время Фрай провел в нестерпимом одиночестве, приправленном долей отчаяния, ощущая себя опустившимся ниже, гораздо ниже дна. У него было множество планов: сначала Джейкоб поклялся себе выкрасть Иви из лап коварного плена, которого она сама себе создала, приняв предложение Генри Грина, чье имя громыхало у него на языке, да и по всему телу, будто под одежду к нему проникла змея, готовая нанести смертельный укус. Следующей идеей, пришедшей в голову, была менее реальная идея: прибыть в Индию и с помощью неумелых переговоров убедить индийца отдать ему сестру.       Джейкоб откидывал эти соображения по мере того, как понимал, что Иви была в чужой стране с палящим солнцем по своей воле. А когда изо дня в день начинаешь ожидать чуда, которое никогда не случится, вся твоя жизнь превращается в бесконечную череду иллюзорной погони за счастьем.       Последняя идея пришла ему в голову тогда, когда эта самая голова была не в состоянии здраво размышлять, хотя тогда Фраю казалось, что это была наитрезвейшая идея за все время его существования. Немного пошатываясь с кружкой пива в руках, он медленно шел вперед, распугивая этим проходящих мимо дам и джентльменов, расплескивая все содержимое своей емкости для алкоголя. Ноги сами принесли его к Темзе, а мысли — к идее. А что, если броситься в воду? Она была такая мутная, такая притягательная для опьянелого ума, что Джейкоб невольно сделал шаг вперед. Он знал, что течение унесет его далеко вперед — никто не узнает, как он умрет, и ни одна живая душа не найдет его тела.       Впрочем, а будет ли кто-нибудь искать?       Он уселся на самый край мостовой, свесив ноги вниз. Ему казалось, что с каждой секундой, проведенной здесь, они тяжелеют, то и дело тянут его вниз…       А потом появился его спаситель — маленький сопливый пацан с грязной одеждой дворняги, мать которого сводит концы с концами, лежа на смертном одре. Джейкоб не знал, показалось ли ему это в пьяном бреду, но на секунду он смог различить слабый свет, исходящий от него, вокруг этой тьмы ночного города.       Мальчуган отдал ему письмо, состоящее всего из четырех букв, но имеющее такую власть над волей Фрая, что тот мгновенно протрезвел и, встав с мостовой, отдал все свои деньги, что он взял с собой, малышу, а сам побрел в сторону места, которое он по привычке называл домом, хотя ничего родного в нем не было, с глупой улыбкой на губах. Джейкоб чувствовал, как его руки тряслись, а сам он повторял из раза в раз одну и ту же фразу:       «Я возвращаюсь в Лондон».       Забавная штука (или шутка) — всего четыре слова — и они подарили умирающему в собственных надеждах новую жизнь.       Из размышлений, его, кажется, вывело, как ни странно, молчание, которое Иви в силу признания своей вины, разрушить не могла. Джейкоб, вернув сестре внимание, осторожно, чтобы не спугнуть, кончиками пальцев провел по изгибу ее талии. Талии, которая принадлежит ему сейчас, здесь и навсегда.       — Ну, мы можем попробовать начать заново, конечно же… Но ты же знаешь, мое прощение будет не так просто получить.       Развязная улыбка в его стиле не нуждается в излишних объяснениях.       — Джейкоб… Ты только что удовлетворил меня… языком. Я уже молчу о том, что мы трижды занялись любовью пока мы ехали в Кроули, и что ты взял меня там прямо на моей кровати.       Иви, извечно смущенная действиями брата в отношении нее, сейчас без зазрения совести тыкала пальцем в его грудь, пытаясь выказать мнимое возмущение. Он перехватил ее ладонь, мягко целуя любимые руки. Джейкоб знал, что этот прием не был честным, но Фрай знал также, что он всегда срабатывал.       — И все равно я чуточку неудовлетворен. В конце концов, Иви, это что, жалоба?       — Очень на то похоже, — вздохнула сестра в ответ, пригладив щеку брата, покрытую легкой щетиной. — И что я в тебе нашла?       Близнецы встретились взглядом вновь, и тогда Джейкоб понял: нет, он никогда ей не расскажет о том, что с ним было, пока старшая Фрай была в Индии. Лучше он снова наденет маску беззаботного дурака, но будет рядом с ней. Будет вдыхать аромат ее кожи. Закрывая глаза, представлять ее образ, а распахивая — видеть наяву перед собой. Настоящую, не мираж. А когда она проснется, увидит смущенный взгляд и россыпь веснушек, которую он так любил целовать по утрам.       В конце концов, придет время, когда он тоже спасет ее четырьмя словами. Но сейчас попробует уложиться и в три.