"Премия Дарвина"

Поразительно скучные вечера имели обыкновение тянуться, как товарный состав через переезд: медленно и натужно. Не тот, что стоял вплотную к контрольной точке; даже при всём желании он уже никуда не двинется. Стрелки часов вели себя так же отвратительно, и Шпион, глядя на них, понял, что скоро отупеет окончательно. Он курил, и Снайпер курил, и оба сидели на крыше австралийской шлюховозки, собравшей с дорог несколько килограмм рыжей пыли. Снайперу по неясным причинам было чуточку веселее: он криво скалился, безмятежно болтал длинными ножищами, стуча пятками по металлу, а затем вдруг выдал: — Как-то раз один не в меру болтливый мальчишка ел вишню и подавился косточкой. Она засела у него где-то в глотке и очень-очень мешала существовать. На его счастье, рядом оказался добрый доктор, который тотчас профессионально заехал ему по спине, вот здесь, между лопаток. Мальчишка плюнул косточку так, что она пролетела как грёбаная пуля и угодила мне в глаз. Естественно, я таких подлостей от жизни ещё не получал и, попятившись назад, оступился, рухнул с обрыва и сломал себе шею. С тех пор я поклялся больше никогда не снимать авиаторы. «Ну и дурак», — сейчас же хотел ответить Шпион, но затем понял, что что-то здесь явно не так. Профессиональная паранойя, мать её за ногу, никуда уже не денешься. — Это ты к чему размазал? — вместо оскорблений поинтересовался француз. — То, что Скаут — мелкий гадёныш, я знал ещё до того, как с ним познакомился. — Не-е-е, друг, дело не в этом. — А в чём же? — Это была самая нелепая смерть на моей памяти. Медик до сих пор каждый раз ржёт, как сволочь, когда на вишню смотрит. — Я рад за Медика, но до сих пор не понимаю, к чему ты клонишь. Бушмен промолчал, щёлкнув окурком; тот описал искрами дугу и улетел вниз, а его коллега возвёл очи к синим небесам и тяжко вздохнул. Беседовать со Снайпером — всё равно что распутывать провода в электрощитке или вытаскивать ржавый гвоздь. Долгое, муторное и зачастую не очень интересное занятие. А уж если он захотел вдруг что-то донести до окружающего мира, что уж легче сразу встать, сделать ручкой и уйти… вот только уходить абсолютно некуда и совершенно незачем. — Надоело подыхать одинаково, — на удивление прямо родил свою великую мысль Снайпер, чем обрадовал товарища просто несказанно. — Я-то, наивный, думал, что хоть с этой малоприятной стороны будет разнообразие, но какое там. Или твой грёбаный ножик-хуёжик, или хэдшот, или этот говнюк с битой прибежит… и, в общем-то, всё. Никакой фантазии. Вот расскажи-ка мне, лягушатник, у тебя есть, о чём вспомнить по пути на респаун? Француз открыл рот и собрался гордо ответить, что нет. Конечно же, нет. Что он, в отличие от некоторых любителей, взращённых дикой пустыней в гордом одиночестве — профессионал и помирает куда реже, чем кому-то кажется. Что он сюда вообще-то не в бирюльки играть пришёл, а работать за свои немаленькие деньги, и что соперник всё делает правильно, если шарахает со всей дури по всему, что красное и движется… Но потом вдалеке показался Пиро, который азартно пинал камушек и мычал песенку — и весь настрой как-то сбился напрочь. Даже обидно стало за такую… кхм, пламенную речь. Шпион патетично вздохнул и спрятал окурок в пачку, чтобы потом добросовестно выкинуть в мусорку. Уж отчего-отчего, а бегать от огня и каждый день менять прожженные костюмы ему действительно надоело. — Ну, допустим, нет, — кисло выдал Спай. — И что дальше? — Вот, — Снайпер назидательно поднял вверх длинный палец, которым до этого ковырялся в острых жёлтых зубах. — Ты всё ноешь, лягушатник, как же скучно мы живём. Как тебе такой способ развлечься? — Фу, — кратко, но весьма ёмко ответил трикстер; беседа принимала какой-то гнилой оборот. А потом он встал и пошёл куда-нибудь не сюда, по дороге уведя у Пиро камушек и пнув его куда-то очень далеко. Должно быть, в овраг. В спину ему раздалось два голоса: один недовольно пыхтел, другой хрипло смеялся над «трепетными французскими барышнями». Весёлые смерти ему подавай. Скучно ему, видите ли, в триста пятьдесят второй раз на респаун улетать, Спаю бы вот такие проблемы… Впрочем, утереть нос бушмену всё-таки надо. Чисто в профилактических целях, чтобы не выделывался по мелочам. Однако врать было совершенно неспортивно, так что на следующий день Шпион взял и пошёл к Синему Инженеру, чтоб получить для этого дела чистый свеженький платочек.

* * * *

Делл Конагер был как всегда навеселе: стучал ключом по металлу, пинал особо подозрительных товарищей, ругался на них нехорошими словами и нарезал круги вокруг драгоценных построек. Спай насчитал семнадцать около турели и девять — у раздатчика, прежде чем Синие оставили гения в покое, сбежав на передовую, и прежде чем Шпион вылез из невидимости. — Ну-ка стой! — бодро гаркнул француз не своим голосом, замирая на месте и поднимая обе руки. — Стою! — слегка испуганно откликнулся Инжи, махнув турели; та в недоумении пискнула, но залп не дала, подчиняясь хозяину. Так они и простояли секунд пять, а затем трикстер театрально вздохнул, доставая сигарету, и вдруг ни с того ни с сего начал: — Вот ты, mon cher ami. Вроде как умный человек. Решаешь всякие проблемы, и не только практические, к слову. — Э-э-э-э. —Воздействие австралия. Одиннадцать докторских. Несколько лет на нефтяных скважинах. Да ещё и в проекте два года. Да плюс знаменитый род. Бренд, можно сказать. Даже похлеще Маннов. — Э-э-э-э… ну и? — Так почему же, учитывая все эти факторы, я постоянно дохну от того, что мне по темечку заезжают ржавым разводным ключом, скажите на милость? — А ты что, никак жаловаться притащился? — техасец в недоумении почесал лысину, немного сбив каску набок. — И ключ не ржавый, вот не надо мне ля-ля. Я с него просто кровь не успеваю счищать. Твою родимую, между прочим. — Неважно! — Шпион чувствовал, что у него опять словесный понос и его несёт. — Где твой творческий подход к делу? Где страсть, где огонь, где желание сделать всё до-идеального красиво, а? Или совсем мозги под каской в пиве замариновались? Делл приоткрыл рот, поскрёб щетину и подумал, что француз, видимо, вконец свихнулся от его частых попаданий в яблочко, темечко и прочие части черепной коробки. Турель проворчала механическим голосом и подумала, что надо было сразу давать залп и не выслушивать эту белиберду. А вот Солдат подумал, что Красный лазутчик на их базе — совершенно ненужная вещь и радостно шарахнул трикстера сзади; тот, естественно, рухнул замертво и больше не возникал. — Сковородкой? — тускло поинтересовался механик; ещё утром он ел с неё горячую яичницу, и на посуде остались пригоревшие следы, которые невкусно пахли. — А что? — несказанно удивился вояка, внимательно осматривая своё новое оружие. — Нормальная сковородка. Круглая. Тяжёлая. Чугунная. Вот ты, например, от жены никогда не получал за, ну, не знаю… за раскиданные гранаты по жилплощади? Я тоже. А он сейчас вернётся и поделится впечатлениями. — Была бы у меня такая жена… — недовольно буркнул повелитель металла, явно что-то недоговаривая, ибо справедливо опасался выхватить и себе долю нелёгкого опыта. Однако слова противника толкнули шестерёнки — и шестерёнки завертелись в каком-то совершенно ненужном направлении без всякого шанса остановиться. Впервые в жизни враги жаловались на его плохую (подумать только!) работу на поле боя. И впервые заявляли это таким наглым способом, то бишь в лицо. Непорядок, пришёл Конагер к незатейливому выводу. А это значило, что надо садиться за стол и изобретать что-то абсолютно новенькое, чтобы развлечь внезапного недовольного клиента…, а заодно и развлечься самому.