Четвертая
Затекшие губы, живые зачем-то, Раскрыть и испить Слово. Про гордость забыть, и, как раньше – в глаза, И навеки спросить, Зная. Зачем-то мечтать, и урывками, все-таки веря, смеяться, Помня, И пальцы разжать – Побелевшие, верно, устали. Сорваться В небо.
I
– Кейси? – Да, Дон. Привет. Я тут недавно Рафу звонил… Но он… эм… типа того, что не очень настроен говорить… – Понимаю. Ему сейчас тяжело. Мы стараемся лишний раз его не трогать. Так о чем ты хотел поговорить? – Как Лео? – Ну, физически лучше ему не стало, если ты об этом. Но и хуже – тоже, так что можно, наверное, сказать, что все не так и плохо. – Да уж… – Да. – Я думал прийти, но он, наверное, сейчас не очень настроен на общение? – Не очень. – Что, не ест, не разговаривает? – Уже разговаривает, но… Он выглядел лучше, пока молчал. – Орет и все крушит? – Ты его с кем-то путаешь. Но лучше бы орал… – Как так? – Он… Он ведет себя как обычно. Отвечает, слушает, если ему что-то рассказываешь. Даже улыбается. Очень похоже на обычного Лео. Но… Это не Лео. Понимаешь, это как общаться с картинкой – вежливой такой, улыбчивой… но неживой. – Зачем он притворяется? Лицо держит, что ли? – Я думаю, не хочет нас огорчать. Но, честно говоря, от этого нам только хуже. – Черт. Если я могу что-то сделать для вас… – Все в порядке, Кейси, нам ничего не нужно. Но я рад, что ты позвонил. Похоже, мне нужно было с кем-то поговорить. С кем-то, кто… не варится здесь с нами. – Можешь на меня рассчитывать, чувак! Я всегда к твоим услугам. Звони, если еще раз захочется поговорить. И я думаю, что Эйприл в скором времени к вам зайдет. Она ужасно переживает… все это. – Мне жаль. Постарайся ее успокоить, хорошо? Поддержать… – Без проблем! Все сделаю в лучшем виде, можешь не сомневаться! – Хорошо. Тогда до связи, Кейси. – До связи, Дон. Дон устало опустил голову на скрещенные руки, уткнувшись лбом в отключенный чи-фон. Как же его все достало! Разумом он понимал, что через все это просто нужно пройти, просто сцепить зубы и ждать, пока переболит и остынет, но сил терпеть почти не осталось. Все сыпалось, будто вся их жизнь в одночасье превратилась в пепел, и пока что сохраняет свою форму лишь по чистой случайности – ровно до тех пор, пока не подует ветер посильнее. Нужно было разбираться с Лео: Дону не нравилась появившаяся недавно в его глазах тоска, присыпанная, будто перцем, решимостью – нехорошая та решимость была, неправильная. Нужно было разбираться с Рафом. У Дона было ощущение, что тот уже почти упал в пасть безумия, уже по клыкам его танцует. Не имея возможности вырвать из себя разъедающее чувство вины (а уж если Рафаэль в чем-то в кои-то веки посчитал себя виноватым – тушите свет!), тот буквально лез на стену. Дон опасался, как бы Раф в таком состоянии чего не удумал и не натворил еще больше глупостей. Нужно было хоть немного внимания переключить на Майки – бедолага явно тоже все это остро переживал, но на него как всегда ни у кого не находилось времени. Нужно было поговорить с Эйприл. Бедная девочка не знала, куда себя деть: и помочь хотела, и лишней оказаться боялась. Дон вздохнул. В какой-то момент, в период отчаяния и торгов с судьбой, он пообещал мирозданию, что откажется от любых претензий на любовь Эйприл, если только с Лео все будет в порядке. И с тех пор вместо утешения ее общество начало приносить только лишнюю тревогу: а вдруг он сейчас своей слабостью все испортит? А вдруг его все же услышали? Бред, конечно, антинаучный, но рисковать Дон не мог себе позволить – слишком страшно. Нужно было поговорить с Мастером. Дон не считал себя настолько же сильным эмпатом, как Майки или Раф, не умел читать язык тела или замечать малейшие нюансы в интонации, как Лео, но даже он почувствовал, что почему-то стал раздражать Сплинтера одним своим присутствием. И с этим также нужно было разобраться: слишком хрупкой сейчас была их семья, слишком сложно все в ней было, чтобы упускать из виду такие детали. А об обидах и разочарованиях Дон будет думать после. Когда все наладится.II
– Привет! – Майки как можно беззаботнее улыбнулся. – Угадай, что я тебе принес! – он приветственно помахал доверху наполненной тарелкой, из которой на пол тут же посыпался слегка переваренный рис. – Блюдо от Шефа! Лео улыбнулся тарелке и с видимым усилием перевел взгляд на собеседника. – Спасибо. Будь добр, поставь, пожалуйста, на тумбочку. Я потом поем. – Но… – Майки замялся. Не то, чтобы ему нравилось указывать старшему, как себя вести. – Донни сказал, что тебе обязательно нужно поесть, что для выздоровления нужны силы… На слове «выздоровление» у Лео слегка дернулась щека, но улыбку, тем не менее, он удержал. Майки мысленно отругал себя за топорность – ну знал же, с кем разговариваешь! Нельзя было вот так вот в простодушие заигрываться! Лео читает каждого из братьев как открытую книгу, и прикидываться беспечным идиотом, особенно в такой ситуации, как-то… ну, совсем некрасиво, что ли. Кажется, пора использовать другую тактику. – Эй, – Майки поставил тарелку на столик возле кровати и присел на корточки перед Лео. – Я понимаю, что тебе плохо. Но ты уж постарайся поесть, пожалуйста. А то Дон нам с Рафом совсем мозг вынесет. Выражение лица Лео не изменилось, но у Майки возникло ощущение, будто к выключенному роботу внезапно подвели питание. Осторожно выдохнув, Майки, боясь спугнуть момент, продолжил: – А к нам Эйприл в гости собиралась прийти… Мы там киношку будем смотреть… ну, пицца, все дела. Вечером. Ты с нами? – Нет, Майки, прости, не хочется. Вы развлекайтесь, – очевидно, заметив, как у Майки опустились уголки губ, Лео заставил себя продолжить: – Расскажешь мне потом, как все прошло, ладно? – Ладно… – потерянно кивнув, Майки сжал напоследок плечо брата и медленно пошел к выходу. Оставаться тут дольше не хотелось. Не было сил.***
Майки устало опустился на диван и мазнул невидящим взглядом по экрану телевизора. Смотреть не хотелось. Читать – тоже. Готовить… Поначалу, когда все это только началось, из Майки, будто лава из вулкана, била энергия. Хотелось перевернуть весь мир и еще немножко соседних, но сделать так, чтобы у Лео стало все хорошо. У них у всех стало. Но время шло, Майки постепенно осознавал, что все гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд. И никакие сделки с совестью и судьбой эффекта не приносят. Тогда он просто пообещал себе делать все, что в его силах, чтобы Лео было легче. Но Лео, похоже, ничего не требовалось. Даже традиционные вечерние посиделки, когда Майки, прибегая к старшему, утыкался носом в сгиб его локтя и вываливал все-все, случившееся с ним за день, получая в ответ заслуженную порцию сочувствия и нежности… Даже это больше не вызывало в Лео ответа. Майки будто с манекеном разговаривал, ей-богу. Будто с роботом. И вот сегодня Майки окончательно понял, что устал. Устал вечно служить семейным громоотводом, перетягивать на себя внимание от тревог и прочих братских загонов. Устал распахивать сердце, получая в ответ лишь вежливый игнор. Он свернулся на диване и уставился на ободранную, в так и не отмывшихся потеках, стену, возле которой в свое время неистовствовал Рафаэль. Тоже, что ли, попробовать на нее покидаться? Майки нехотя приподнялся на локте и упал обратно. На гнев тоже не было сил.III
Лео катался по кровати, пытаясь отвлечься, вытрясти из себя поганые мысли, но не мог, ничего не мог. Что ж, пора привыкать. Бессилие – имя его. Безжизненные, какие-то чужие ноги мотались за телом вслед, и выглядело это настолько жалко, что Лео замутило. Нет, не думать. Нельзя об этом думать. Он знал, на что идет. Знал. Знал! Гаденькая мысль – зародыш мысли – продолжала пульсировать где-то в затылке, посылая импульсы одновременно к мозгу и к сердцу. Нельзя! Нельзя… жалеть. Лео обхватил руками подушку и с силой вжался в нее горячим лицом, выравнивая дыхание. Нельзя жалеть. Он сделал то, что должен был. Он сделал правильно. В самом деле, разве можно было поступить иначе? Разве… разве оно того не стоит? Почему же так тесно дышать и хочется выскочить из кожи, из жизни, будто из старой куртки? Бросить все… и всех… и уйти туда, где всего этого не будет? Лео вцепился в наволочку зубами и тихо заскулил.***
Вода была обжигающей – настолько, что по-своему даже леденила кожу. Лео потянулся к крану и сделал напор еще сильнее. Тонкие струи с силой барабанили по плечам, по шее, по голове. По ногам, наверное, тоже барабанили. Лео почти вплотную приставил лейку душа к бедру, вслушиваясь, вчувствываясь… Усмехнулся. Перенаправил пучок струй прямо в лицо, зачем-то открыл рефлекторно зажмурившиеся глаза, снова закрыл, утыкаясь в воду, будто в чьи-то ладони, горячие и равнодушные – именно такие, какие сейчас ему и были нужны. Боль не исчезала. Она длилась, и длилась, и казалось, что у нее нет конца: будто Уроборос, пожирающий сам себя, Лео продолжал терзаться воспоминаниями – о прошлом, которое уже не вернется, о будущем, которое навсегда осталось лишь намечтанным, запертым в том же недостижимом теперь прошлом. О долге, который продолжал давить на плечи, будто патибулум,* и так же, как и он, не вызывал (теперь – нет) чувства гордости – лишь кружащую голову усталость и жжение в груди. О смысле и бессмысленности его теперешней полужизни. До хруста в зубах, до пелены перед глазами хотелось все это прекратить. Сбежать, свернуться где-нибудь клубком, ни о чем не думая, отдыхая, ожидая новой жизни. Перелистнуть страницу. Начать сначала. Боль настолько изжалила и иссушила Лео, что он уже почти не мог сопротивляться искушению. Вода сотнями тоненьких лезвий тыкалась ему в пластрон, разбиваясь осколками, безжизненно стекала в сток. В какой-то миг Лео пожалел, что это не настоящие лезвия. В настоящем же ожидала перспектива снова звать Донни на помощь, терпеть, как тебя будут выволакивать из ванной, вытирать, нести на себе и укладывать в ненавистную постель.IV
Сплинтер устало уперся головой в створку седзи, вслушиваясь в раздающийся из-за дверей неистовый топот. Еще один… Ох, Создатель, почему силы оставили так не вовремя? Разговор с Леонардо до сих пор заставлял вибрировать душу, и единственным желанием Сплинтера было запереться у себя и ни о чем больше не думать. – Учитель... Я не могу так больше. Всю жизнь я шел к цели, я видел ее – пусть нечетко, слишком уж яркая она была... слепила... Но я знал, что вот она, впереди, нужно лишь идти к ней. И я шел. Я думал, в этом и есть смысл моей жизни... Я шел, и вдруг перед моим носом будто захлопнулась дверь… так неожиданно, так страшно... Вот кажется – почти дошел, протягиваешь руку... И всё. И цель – мой свет, мой путь, мои... мечты... все оно осталось там, впереди. За закрытой дверью. А я остался здесь. В темноте. А других дверей нет... Леонардо, уже несколько дней назад оставивший попытки излечиться силой, вновь и вновь изнуряя собственное тело, сосредоточенно изучал стену за плечом Сплинтера. Мастер стиснул руки на трости, чувствуя, что должен – обязан – сказать сейчас именно то, единственно правильное, что поможет его сыну выбраться. Если только он уже не опоздал. – Возможно, это означает, что тебе и не надо никуда идти? Возможно твоя цель – там, где ты уже есть. – Но я не хочу! Это не кажется моим путем! – Мы многого не хотим, сын мой: вставать по утрам на тренировку, выполнять нелюбимую работу по дому... Но это не означает, что то, что нам не нравится,– неправильно. Леонардо не ответил, но подернувшийся патиной разочарования взгляд сказал все за него. После выматывающего – в последнее время каждый раз выматывающего, будем честны с собой! – посещения Леонардо теперь предстоит разговор еще и с Рафаэлем. Ну что ж… Кто, как не ты, Йоши?***
Рафаэль носился по периметру додзе подобно дикому зверю. На один миг – миг слабости – Сплинтер даже почти пожалел о том, что остановил тогда сына от его отчаянного и бездумно-благородного (как и все, что делает Рафаэль) поступка. – Сын мой,– Сплинтер протянул в сторону Рафаэля раскрытую ладонь, давая тому возможность самому выбрать момент, когда откликнуться на отцовскую ласку, – я знаю, что тебе непросто. Но берегись демонов, раздирающих сейчас твою душу. Однажды ты не сможешь собрать ее обратно. Рафаэль, остановившись, насуплено молчал, не поднимая на Мастера взгляда. Молчание его тихо, едва уловимо звенело подобно звону в сжатой пружине. Да и сам сын был напряжен так, что, казалось, дунь на него – взорвется, разлетится режущими ледяными осколками. – Рафаэль… – попробовал Сплинтер еще раз. – В случившемся нет твоей вины, все это понимают: и твои братья, и друзья. И я. – Мне не нужно ваше прощение! – взвился, загремел Рафаэль. Сплинтер отшатнулся – настолько плотной оказалась ударившая в него аура ярости, боли и жара. Его неистовый сын горел, задыхаясь в собственном пламени. И ничего, ничего нельзя было сделать… – Ни от кого из вас! – кулаки Рафаэля, прежде стиснутые до белизны, требовательно разжались, будто ища, во что бы вцепиться. Или в кого. – На кой оно мне сдалось? Кому от этого станет легче?! – последние слова хлестнули такой тоской и болью, что Сплинтер с трудом смог удержать слезы. – Тебе станет легче, сынок… – мягко сказал он, продолжая тянуть к нему руку. Рафаэль, будто натолкнувшись на стену, несколько секунд молча хватал ртом воздух, а затем, резко развернувшись и как-то по-детски вжав в плечи голову, бросился вон из додзе. Уже в дверях он, внезапно обмякнув, ухватился за дверной косяк и, вполоборота глядя на отца, тихо-тихо прошелестел: – Вот уж без этого я точно обойдусь… И решительно направился в сторону комнаты Леонардо.V
Обоюдное молчание душило, давило, било по мозгам, как шлепанье капель из протекающего крана. Может ли тишина капать? Может, и бесит-то ночами не капанье, а как раз именно она? Раф яростно засопел, пытаясь перебить это проклятое вязкое отсутствие звука, но от этого оно лишь стало гуще. Нужно было что-то сказать. Да, черт, нужно было хотя бы заставить себя посмотреть на него (лишь краем глаза Раф фиксировал белеющую в полумраке кровать и лежащее на ней… лежащего на ней брата), но никак не получалось. Будто голову Рафа кто-то силком вогнал в плечи, жестко и безжалостно удерживая, а попытки поднять взгляд вызывали в черепе боль похуже зубной ныти. Да сделай же что-нибудь, ублюдок! Ты ж сам сюда приперся, силком никто не тащил! Не тащил. Но и сил терпеть, оставаясь снаружи, больше не было. Как-то спонтанно, независимо от самого себя Раф вдруг очутился возле постели Лео и уткнулся тому в прикрытый одеялом бок. – Если бы я мог… Если бы я знал, что я могу для тебя сделать, чтобы хоть как-то помочь… Раф, не отрывая лица от прохладной ткани, повозил головой, впитывая неглубокое, редкое дыхание брата, и наконец поднял голову, встречаясь глазами ровный, холодный и почти безмятежный, как ему показалось поначалу, взгляд. Сейчас Раф особенно четко осознал, что вот ради него, ради Лео, действительно готов сейчас вывернуть себя наизнанку. Вывалить к его ногам всего себя, а если тому понадобится еще что-нибудь, то притащить и вывалить и его тоже. Может быть… может быть, тогда язва, что росла и росла где-то внутри, наконец исчезнет? – Все, что угодно… – Ты знаешь, что, – Лео смотрел прямо, и в его глазах не было ни привычной Рафаэлю улыбки, ни даже не менее привычного подернутого холодом гнева. Раф непонимающе поднял брови. Старший сказал это… так… Что почему-то совсем не хотелось услышать продолжения. Но мало ли что ему хочется… – Дон не дает мне оружия, Раф,– тихо продолжил Леонардо, не разрывая зрительного контакта. Он всматривался в растерянные глаза гостя, явно пытаясь что-то ему сказать без слов. Внезапно до Рафа дошло. Он вцепился пальцами в лицо – отчаянно, до белых костяшек, до темно-зеленых полумесяцев от впившихся в кожу ногтей. – Нет. – Раф. Ты обещал. – Не это! – Раф, оторвал руки от лица и взамен вцепился в плечи слегка поморщившегося брата. – Я обещал помочь! Я хотел все исправить! – Это – помощь, – Лео говорил по-прежнему негромко, слова, срывавшиеся с обкусанных, запекшихся от недавней лихорадки губ, были сухи и безжизненны, будто опадающие с деревьев мертвые листья. Так и не дождавшись реакции от оцепеневшего брата, он с усилием продолжил: – Мне это нужно, Раф. Ты ведь можешь меня понять, я знаю. Прости. Против воли Рафаэль кивнул. Да. Он мог его понять. Но согласиться? Простить?.. – Обещай, что хотя бы подумаешь,– Лео, видимо, используя последний козырь, легко провел ладонью по запястью брата, заставляя того разжать стиснутые пальцы. – Лео… – Раф сверлил глазами одеяло, снова – в который раз! – не смея встретиться взглядом с невыносимо правым братом. – Я знаю, что должен тебе. Я знаю, что никогда не расплачусь, даже если… сделаю то, что ты у меня просишь. Но… Ты хотя бы тоже… обещай, что подумаешь, ладно? – Ладно, Раф. Я обещаю.***
– Раф, что, позволь спросить, ты делаешь? – Донни в последние недели был резок и несдержан, но сейчас вообще больше стал напоминать самого Рафаэля – так раздувались его ноздри, так полыхали слепой яростью глаза. – Зачем ты тащишь Лео катаны? Я же просил этого не делать! – Дон, отъебись, – скорее устало, чем по-настоящему агрессивно, бросил Раф, даже не повернув в его сторону головы. – Надо, и несу. Не твое дело. – Только, – за один длинный, стелющийся шаг Донни преодолел ту пару футов, что отделяла его от брата, – через, – встал вплотную, пластрон к пластрону, вытянувшись во весь рост и расправив обычно сутулые плечи, – труп! – прошипел он в самое лицо застывшего Рафа. – Донни… – кажется, в Рафаэле что-то выгорело. Без привычной волны злости, затапливавшей его каждый раз во время перебранок, неистовый ниндзя чувствовал себя сдувшимся воздушным шариком. Трухой сдувшегося шарика. Сил спорить с Доном решительно не было. – Я двадцать лет Донни! – а вот из когда-то тихого и сдержанного брата ярость прямо выплескивалась. – И ты меня знаешь, Раф. Я сейчас серьезен, как никогда. Ты не пройдешь туда с оружием. – Дон… Я обещал. Я хочу как лучше, брат. Пойми ты! – Я понимаю, – внезапно Донни обмяк – то ли взяв себя в руки, то ли излившись, наконец, до опустошения. – Я понимаю, что ты хочешь избавить его от страданий. Но это не выход, пойми и ты! – А нет выхода. Из этого дерьма нет выхода, упрямая твоя башка! – Раф закусил губу. Черт, дипломатия никогда не была его коньком. Как же ему объяснить-то… – Позволить ему жить – это, по-твоему, не выход? – Это, по-твоему, жизнь? – моментально парировал Раф, скривившись. – Тебе не понять… – Да куда уж мне… – по лицу Донателло пробежалась рябая, неуловимая тень. – Раф, послушай меня, пожалуйста, внимательно и не перебивая. С этим можно жить. Лео справится, ты же знаешь, какая у него воля, черт! Лео сможет жить, и сможет жить счастливо. Не забирай у него этого шанса! Я знаю, – заметив скептическую гримасу Рафа, быстро продолжил он, – я знаю, как вы двое относитесь к своей воинской доблести или как вы там про себя называете умение быстро и эффективно накостылять противнику. Я знаю, как это для вас важно. Но есть нечто гораздо важнее. И у тебя, и у Лео. – Что это? – тихо-тихо, изо всех сил пытаясь придушить зашевелившуюся где-то под пластроном надежду, спросил Раф. Донни же гений… может… Может, он правда знает? – Это мы, Раф. Мы. У Лео есть Майки, я, ты… У тебя – мы трое… Понимаешь? Вам есть, ради чего жить. Пусть… пусть не так, как раньше, но… Для нас – тех, кого ты предлагаешь Леонардо оставить – не имеет значения, каким он стал, чего он может и чего нет. Он может любить нас, так же, как и раньше. И это – все, что имеет значение. – Возможно, я бы с тобой согласился… Но он же сам меня просил, понимаешь? Он никогда не просил у меня чего-то для себя, а тут… Я пообещал ему, что все, что угодно, а он и… И я… Я не смог отказать! – Раф окончательно смешался. – Пойми, Дон, я вижу, что для него это важно! Или ты думаешь, мне так легко далось это решение? Да я сам за ним потом пойду, черт возьми! Не смогу… так… – Раф обессиленно замолк и засопел, отвернувшись. В носу предательски щипало. – Просто дай ему время, Раф, – Донни мягко, как раньше, улыбнулся и осторожно сжал напряженное плечо брата. – Он должен пережить эту фазу. Это просто такой этап проживания травмы. Скоро все будет хорошо, я тебе обещаю. Пожалуйста, – Дон сжал плечо Рафа чуть сильнее,– Раф, дай ему время. Совершив сейчас ошибку – а это ошибка, даю тебе слово! – ты уже не сможешь вернуть все назад. У Рафа потемнело перед глазами. Вернуть все назад… Дьявол, все эти проклятые, кошмарные недели он мечтал об этом каждую секунду. Отчаянно, бессильно, безнадежно – понимая, что это невозможно. Если… если ему придется пережить нечто подобное еще раз, поверх этого… Ох. Невозможно. Где взять сил на принятие решения?