Я снова тебя нарисую

На Лагерь опустилась ночь. Все давно разошлись по домикам, и только Аполлон остался сидеть у погасшего костра. Он был уверен, что никто его не потревожит; только Мэг была так бестактна, но сейчас её рядом не было. И всё же кто-то легко опустился на землю рядом с ним. Аполлон тут же напрягся: ему нужно, нужно было побыть одному, он получил уже достаточно дружеской поддержки — больше, чем заслужил. И тут он узнал Рэйчел, и раздражение исчезло. Она всегда имела право на его время. А сейчас, наверное, хотела сказать ему, как разочарована в нём. Ещё бы: она собралась посвятить свою жизнь, всю себя — ему. Никудышному богу. — Я снова нарисую твой портрет, — сказала Рэйчел тихо безо всякого вступления. Он вздрогнул. — Ты не должна… — Точно, — перебила она. — Как раз об этом я и хотела поговорить. О долге. Аполлон нахмурился. — Я слушаю. — Сейчас, когда ты не бог, а я технически не Оракул… я… должна ли я придерживаться своей клятвы? Он сразу понял, о чём она. Как Оракул, она должна была оставаться целомудренной. Но сейчас, когда её бог подвёл её… он должен был быть благодарен, что она вообще решила спросить вместо того, чтобы просто от него отречься. Слышать это было больно, а отвечать — ещё больнее, потому что он должен был её отпустить, как бы ни разрывалось сердце от мысли, что она хочет видеть рядом кого-то… просто кого-то. — Рэйчел, — едва слышно произнёс он, — ты ничего мне не должна. Делай то, что подсказывает тебе сердце. А когда мы сразим Пифона и нам снова понадобится Оракул… я не стану заставлять тебя вернуться, если ты этого не захочешь. Если выживу, конечно. Она вдруг сжала его руку. — Ты выживешь, — сказала она с жаром. — Выживешь. И мы победим. И я всегда захочу быть рядом. — Но сейчас ты не хочешь, — вырвалось у него. Рэйчел закусила губу. — Ты сам не позволил мне отправиться с тобой. Аполлон мотнул головой. Нужно было просто закончить разговор и позволить ей уйти; к чему бередить раны? — Я не могу потерять тебя, — сказал он. — И ты свободна ото всех клятв. Услышав её дрожащий вздох, он снова повернулся к ней, и она тут же подалась вперёд, обхватывая его лицо руками и целуя. Он отстранился; не сразу; далеко не сразу. — Рэйчел… — Даже не смей говорить, что это должен быть кто-то другой, — перебила она. — Это всегда был только ты. Я уйду, только если ты скажешь, что не хочешь… Теперь он перебил её — не словами, потому что сказать ему было нечего; и слов не было ещё несколько долгих минут, а потом она прошептала: «Моя пещера совсем рядом», и он торопливо кивнул, крепче сжимая ладони на её талии и снова её целуя. Это было странно. Наверное, прежний Аполлон запросто подарил бы Рэйчел лучшую ночь в её жизни; наверное, сам он едва ли запомнил бы эту ночь. У прежнего Аполлона было бессчётное количество любовников и любовниц, и Рэйчел стала бы лишь одной из их числа. Смертный Аполлон, парень по имени Лестер, не чувствовал себя так, будто целовал хоть кого-то до Рэйчел. Все его прежние пассии были словно сном из прошлой жизни; Рэйчел была настоящей. Всё в ней было ново, и все поцелуи и ласки казались переживаемыми впервые. Когда они остались без одежды, его горло перехватило от волнения: за его плечами был четырёхтысячелетний опыт, и всё же он понятия не имел, как сделать всё правильно. Его руки подрагивали, лаская тело Рэйчел, от её ответных касаний он забывал, как дышать, и собственное тело казалось ему несовершенным, как никогда. Он боялся разочаровать её, снова, боялся, что она предпочла бы быть с тем Аполлоном, которого знала когда-то, который был великолепен, остроумен и прекрасен, но когда она приоткрывала затуманенные от желания глаза, он забывал все свои страхи, потому что этот взгляд был искренен. Ему хотелось сказать ей, как она прекрасна, но слов всё ещё не было, и он пытался выразить это нежностью и заботой. И, кажется, он чувствовал её ответ в каждом прикосновении. Лишь когда она прикусила губу от боли, когда его член наконец оказался внутри неё, слова наконец вернулись, все сразу, и он зашептал, беспорядочно целуя её шею и грудь: «Ты совершенна, совершенна, совершенна, Рэйчел, Рэйчел, боги, Рэйчел, чем я это заслужил». На её лице уже не было боли; она тихо стонала, должно быть, совсем не слыша его, и крепко сжимала его плечи тонкими пальцами. Всё это было словно впервые; и впервые за эти долгие и полные страданий дни он ощутил себя не только счастливым, но и нужным. Он ощутил, что наконец-то сделал что-то правильно, не разочаровал её, не подвёл. И дело было не только в том, что произошло сейчас; дело было в её вере в него. Он потерял всё, но не утратил её доверия и любви, быть может, напротив — обрёл их только сейчас. Они лежали рядом, пытаясь отдышаться, всё ещё прижимаясь друг к другу, и ещё одна мысль пришла ему в голову впервые. Быть может, возвращение на Олимп было не той целью, к которой он всё это время пытался идти. Рэйчел легко поцеловала его в плечо, и он прикрыл глаза и позволил этой мысли растаять вместе со всеми остальными. Сейчас он должен был воспользоваться, возможно, последней возможностью уснуть с ней рядом.