usual days

Криденс часто бывал в кабинете директора. Тем не менее, сменив три школы, он старательно избегал всяческих разговоров с грозным начальником учреждения. Но прямо сейчас он стоит тут, напротив широкого стола из тёмного дерева. Куча бумаг, похожих на просроченные отчёты и дела учеников. Канцелярские принадлежности валяются по всей столешнице, пара пустых кружек кофе. Из всего этого парень сделал вывод, что зачастую у Мистера Грин-де-Вальда преобладает настроение подавленной злости и раздражения, а так же хроническое недосыпание. На фоне мыслей Криденса двое мужчин обсуждали произошедшее накануне событие. Обычно мальчишка тихо себя ведет и не любит нарываться. Более того, он как никто другой знает, что чувствует человек, терпящий побои. Но вчерашним утром, когда он сидел на подоконнике в школьном коридоре, мимо проходила парочка ребят из его класса. Они не отличались умом, красивой внешностью или популярностью, но сейчас, на трезвую голову, Криденс был убеждён, что и плохими тоже не являлись. И всё же одному из них – обладателю рыжих кудряшек по всей голове – захотелось прокомментировать отречённость подростка, зубрившего отрывок из «Гамлета». Чем рыжий поплатился? Разбитым лбом. Криденс вскипел за пару секунд, схватил рыжего парня за ворот рубашки и остервенело ударил своим лбом чужой. Удар его оглушил. В ушах звенело, кончики пальцев горели от истерии, которая им овладела в эти минуты. Напротив себя он видел лишь испуганное лицо кудрявого, по переносице которого стекала вязкая багровая капля, пачкая весьма светлую кожу. Брюнет, опомнившись, провёл подушечками пальцев по своему лбу, осознавая, что он запачкан в чужой крови. – Чёрт... Прости, я не... Хотел. – Какого чёрта ты творишь, Бэрбоун!? – тут же вступились за своего друга ребята. Они кричали на него, называя ошалелым и диким. И слышно всё было как из-за стены, приглушённо, но слова врезались в голову. Криденс пытался извиниться, медленно отходя от парней, утирая свой лоб и смотря только на пострадавшего, который, в свою очередь, молча ждал унятия боли. Ты что, совсем ненормальный? Держи себя в руках, Криденс. Блять, ты просто конченный! Псих. Тебе это с рук не сойдёт, придурок. Тебе даже никто ничего не сделал. Больной. Не подходи к нам больше. – Прости меня... Прости, я не нарочно. – Вы уверены, что такой подросток, как Криденс, может быть драчуном? – настойчивый голос Грейвса потревожил размышления Бэрбоуна, выводя его из транса. Брюнет поднял голову, чтобы разглядеть лицо человека, который по неясным причинам решил встать на его защиту. Защищать юношу никто не должен, ведь вина в этом только его собственная и… Матери, разве что, вложившей так много злости и ненависти в его еще неокрепшее тело. – Но я сам его ударил, - немедленно встрял Криденс, поймав на себе возмущённые взгляды обоих мужчин. Рука Персиваля сжалась на плече, а его щенячьи, густые брови насупились, делая лицо особенно строгим. Но тем не менее, виновник этого разговора не унимался: – Я ударил его почти ни за что. Это моя вина. Плечо уже ныло от того, с какой силой в него впивались пальцы. - Криденс, мальчик мой, то, что ты такой честный – похвально, но не мог бы ты помолчать? Директор продолжал оставаться недовольным. Вступившись за пострадавшего, у него с Персивалем вновь началась учтивая словесная перепалка, во время которой мальчишку будто откинуло в прошлое. Голоса мужчин и назойливое тиканье часов заставляли его проваливаться вглубь воспоминаний, касающихся темы побоев. Ему было что вспомнить Это продолжалось с семи до одиннадцати лет. Стоило только пожаловаться на что-то, и я получал неминуемый шлепок по щеке или затрещину по затылку. Голова горела и глаза наполнялись слезами. Хах, вскоре Мэри Лу научилась на ошибках молодости, применяя силу только в сторону моей головы, чтобы не было видно шишек, крови и синяков. Ненавижу. Как же я ненавижу её за то, что в том возрасте я всё ещё сильно любил эту женщину, слепо называя её хорошей матерью, просто усталой. Я проявлял неоправданную привязанность, надеясь, что однажды она придет домой в хорошем настроении, с теплотой поздоровается, погладит по щеке, и наш вечер пройдет как в обычных семьях. Любой, кто осуждал её обращение со мной, называя жестокой, плохой матерью, падал в моих глазах. Я так любил её. Я так ждал с работы, с подработки, от мужчин, от подруг. Так ждал. А также с двенадцати да четырнадцати лет. Этот период своей жизни я помню хуже всего, так часто я пытался выкинуть эти воспоминания из головы. В ход пошел шнур от телевизора. Жесткий. Это было куда больнее, чем удары ремнем. Это было больнее, чем когда она била рукой. Больше всего меня пугал звук того, как она доставала его из шкафа. Он всегда лежал на особенном месте, а я пытался сделать все, чтобы не разозлить маму до предела, лишь бы она не вытаскивала этот чертов шнур. Я был слишком тихим для нее, а мог, наоборот, громко выходить из своей комнаты в туалет или ванную без разрешения. За все это я получал по рукам. Любовь к моей матери растворялась на глазах, после каждого удара. Звонкого, оставляющего шрамы не только на ладонях. Любовь для меня вовсе стала чем-то, чего я не заслуживаю. Так мать мне и говорила, а я не мог понять, почему. Я не мог даже заплакать. Мой плач ее особенно раздражал, не вызывая в ее сердце ни капли милосердия, заставляя злиться еще сильнее от того, что я не выдержал наказания. Мама только жестче била по рукам, придерживая за волосы. «Почему ты так громко ревешь, Криденс? Ты же мужчина, где твоя выдержка? Ты должен терпеть». И оставляла меня в комнате, а я беззвучно скулил на своей постели, хватаясь за голову, пытаясь унять боль. Не достоин. Не заслужил. Был плохим ребёнком? Или плохим человеком в прошлой жизни? Я не знаю. Мне кажется, она сама не знает, почему так сильно ненавидит. Но я покорился этой боли полностью, потому что бунтовать было бесполезно. Слишком рано. В то время я ждал только скорой смерти.. От чего угодно. Мне хотелось исчезнуть, и чтобы ни одна душа не вспоминала моего имени. Потом слез не было. С пятнадцати до шестнадцати лет. Ждать помощи со стороны было бесполезно. Лучше мне не становилось. Исчезнуть я не мог. И я понял, что могу дать отпор. Хотя бы попытаюсь. Это единственное, что я мог сделать, чтобы почувствовать себя лучше. У меня не было абсолютно никакой веры и прежней щенячьей привязанности. Полностью сломан, а где-то внутри зарождался эгоизм. И ненависть. Все началось с того, что я выкинул этот шнур. Да. Я выкинул его. После очередного конфликта, фактически сразу, когда мои руки еще горели от боли. Я уже тогда ждал, когда она возьмет шнур из особого места, и меня будет ждать очередная порка. В моей голове не было абсолютно ничего, кроме желания это закончить. Даже в детстве я не понимал, почему моя мама считает нормальным бить меня по рукам. Но сейчас, когда я рос и смотрел на сверстников, я завидовал их общению с родителями. Вот только мне не хотелось исправить наши нынешние отношения. Мне хотелось начать заново, с нормальной матерью. Или чтобы ее в моей жизни вообще не было. Я знал, что ее уже не изменить, оставалось только избавиться от нее. Эти мысли меня пугали. Побои прожигали во мне клейма такой ненависти, что вечером, после наказания за кражу шнура, когда плечи и руки тряслись от жара ударов, я сорвался. Что-то, всегда просящееся наружу, нашёптывая «выпусти меня от сюда», вырвалось. Моя рука врезалась в щёку матери. Звонкий шлепок. Он всегда служит мне напоминанием того, что я – чудовище, опустившееся на уровень своего мучителя. И я ненавижу это. Ненавижу злость, которая отныне не взаперти. Она во мне. Управляет моими руками, моим голосом. Я бил мать не единожды. Я зажимал её у стены, сдавливая пальцами горло. Видел страх в глазах женщины и получал удовлетворение. Вы хоть можете себе представить, как это пугает? Это, блять, уже не страшно. Это вводит в панику, от которой мне хочется просить помощи у кого угодно, лишь бы дали совет, научили это сдерживать. Увезли от этой женщины подальше, чтобы в следующий раз я её не прибил. Больше всего на свете я боюсь, что действительно сделаю это. – Что ж, Криденс Бэрбоун, - отрезвляющий голос директора выволок парнишку из мыслей окончательно и бесповоротно. Судя по всему, разговор двух мужчин подошёл к логическому завершению, и что-то произошло, что брюнет упустил, всматриваясь в никуда, будто перебирая сквозь пальцы события прошлого. Он выпрямился, давая понять, что внимательно слушает. Взгляд был поднят на мужчину. – Я поговорю с родителями ученика, которому ты нанёс увечья. Дело замнётся, скажи спасибо своему папочке. Плечо, которое чувствовало давление ладони совершенно внезапного и нежданного Персиваля, вдруг почувствовало ласку, приятное поглаживание. И всё это после таких слов. Криденс естественным образом ощерился, и губы его скривились, но выяснять отношения в этом кабинете он не хотел. Ну совсем не хотел. Кивнул, извинился ещё раз за принесённые им проблемы. Грин-де-Вальд больше нуждался во сне, чем в извинениях, так что это было проигнорировано. – Впредь договориться у Вас не получится. Сделайте со своим ребёнком что-нибудь. Наше дело – учить его, Ваше – воспитывать. Если Вы упускаете подобное, не удивляйтесь тому, что однажды он станет причинять куда больше неудобств. --- – И что же, теперь Вы правда будете моим отчимом? – язвительно, но тихо мыкнул подросток, идя по опустевшему коридору, смотря чётко себе под ноги. Он не глупый, да и помнит, что мать всю его жизнь пыталась обзавестись мужчиной. Обзавелась, чёрт, на его голову. – Хотелось бы в это верить. Твоя мама очень сложная женщина, и может передумать. Этого бы я точно не хотел, - хриплым смешком Криденса только припугнули. Парень поёжился, ускоряя свой шаг. Мысли в голове комкались, смешиваясь, как в калейдоскопе. Он быстро подсчитал минусы этого события, и точно знал, что плюсов не будет. Плечо все еще фантомно чувствовало ладонь, и от этого становилось мерзко. Бэрбоун думает, что прикосновения к себе он скорее не любит, чем любит. – Не стоит тебе так напрягаться. Я хочу позаботиться о вас. Если ты будешь этому противиться, в выигрыше никто не останется, ты должен это понимать. На лицо юноши наползла кривая усмешка. Он знал, что этот мужик – мерзкий и злобный говнюк, и по тону, словам и голосу подтвердил это для себя. Он смиренно опустил плечи на выдохе, успокоив мужчину (а хотелось бы успокоить себя). – Не беспокойтесь, Грейвс, я сделаю всё, чтобы Вы с моей мамочкой сблизились, и вам было хорошо вместе. Вот только это невозможно. Дома мать не обращала на Криденса внимания. Она, безусловно, сказала Персивалю, чтобы он с ним не нянчился, потому что мальчишка не заслужил подобного, но, запершись в своей комнате, парень не слышал её голоса совершенно. Это было настолько чудесно, что, казалось, можно поймать расслабленность за хвост и просто отдохнуть. На полу валялся рюкзак, из которого высыпались тетради и обёртка съеденной шоколадки. Брюнет и забыл, что сегодня, где-то около двенадцати, он потерял голову от своего преподавателя, Ньюта Саламандера. От воспоминаний о короткой встрече с ним сделалось так спокойно-спокойно, что Бэрбоуну стало стыдно и непривычно. Стыдно, что он почувствовал себя очень хорошо, впервые за долгое время. Подросток решил дополнить своё состояние дозой музыки и полез за мобильником. Им он пользовался редко, так что зачастую телефон валялся в карманах или том же рюкзаке. И как же Криденс был рад увиденному на экране. Одно входящее сообщение от «Класс.рук.» «Здравствуй, Бэрбоун. Решил узнать, понравился ли мой подарок и, что самое главное, что за мужчина входил с тобой к мистеру Грин-де-Вальду? Надеюсь, всё в порядке. Твой кусок дерьма :')» Чёртов придурок ты, а не кусок дерьма. Какой же этот студент всё-таки странный. Кто так вообще пытается выглядеть дружелюбным? Но, несмотря на жалкую попытку, я улыбаюсь, потому что он написал «твой».