Слово о русской поэзии

О, Господи, поведай мне, кто такой русский поэт? Из чего состоит его мятежная душа? Чем наполнена его черепная коробка? Я буду идти по улице, увижу какого-нибудь залакированного хипстера и, взяв его за грудки, заору на ухо: "Вот ты, да-да, ты, ты поэт? Что? Что-то там пишешь, да, вроде даже в рифму получается? Поэт - это тот, кто рифмует глаголы, ставит запятые и сыплет депрессивными эпитетами. К черту вашу поэзию, вот что! К черту!" Хипстер будет на голову меня выше и, боясь запачкать кулаки, конечно, ударит меня по лицу. Уронив меня на сырую от вчерашнего дождя-снега землю, он по-женски побежит, нервно оглядываясь, а я буду смотреть в небо, смаковать собственную кровь и смеяться. Как сказал один умный человек, русская поэзия живуча по-тараканьи, просто так ее не вытравишь из людей, они продолжат ходить с блокнотами и, судорожно оглядываясь, что-то записывать, грызть карандаш, хмуриться. Больше стихов - больше твой КПД поэта, смысл к черту. К черту! Бутылка водки располагалась прямо по центру стола, закрывая мне остальной мир. Я смертельно устал, почти плакал от накопившейся обиды и очень хотел забыться, напившись до потери сознания. - Я обожаю Мандельштама, а он отлично разбирался в греческой мифологии. Тебе что-нибудь понятно, кроме рифмы, детка? Его можно анализировать часами, постоянно находя что-то новое. Но к черту всем это? - заросший бородой человек, сидевший справа от меня, громко шептал какие-то загадочные слова, смысл которых я не улавливал. -Я, представьте себе, люблю Маяковского. Яркие неологизмы, настоящее чувство, сама жизнь наполняет его стихотворения. Он писал так, как ощущал, - еще один человек вступил в разговор. Я даже не рассмотрел его, все мое внимание занимала водка. - О, Николай Гумилев, иногда ты просто даешь силы жить, стихи твои - питательная влага, - пропел третий, наконец-таки взяв бутылку, чтобы открыть. Моя питательная влага - этиловый спирт. Он очень медленно разлил водку по рюмкам, очень медленно поставил бутылку на место. Так же медленно все подносили рюмки к губам. Осушив их, они снова говорили, говорили, говорили. О поэзии. Слова их мешались в моей голове. Солнцеликий Осип Эмильевич шел ко мне навстречу, Владимир Владимирович, взяв его под руку, сахарно улыбался. Николай Степанович в ковбойской шляпе подскакивал на месте от нетерпения и махал мне рукой. Подняв меня на руки, они по-матерински стали укачивать мое отяжелевшее тело. Тик-так, баю-бай. Я очнулся в луже своей блевотины. Голова гудела, почему-то ныли кисти рук, очень хотелось пить. Поднявшись, я увидел все ту же компанию, спавшую теперь в какой-то единой артхаусной композиции. Они были поэтами, этими противными людишками, почем зря марающими бумагу. С трудом я поднялся и ушел. К черту!