Say something

      На ее руках постоянно рисунки, черные чернила складываются в знаки и узоры, раскрашиваемые во все цвета радуги — ее предплечья красочнее космоса, ярче фейерверков. На ее коленках синяки и ссадины, будто дополняющие вселенную на руках, и ему хочется обвести их контуры ручкой. На его руках всегда сбиты костяшки пальцев, и иногда синяки расцветают по всему телу, почти моментально желтея, неприлично быстро сходя — никакого сходства со следами на ее теле. На их телах.       Он просыпается с новыми знаками на коже, не зная, когда она успевает их наносить. Он скрывает их за длинными рукавами — их не стереть, пока этого не сделает она, а значит, выбора особо нет, к тому же ему нравится сама идея того, что это принадлежит только им двоим. Старается быть аккуратным, насколько это вообще возможно, чтобы то, что происходит с ним, не причиняло ей неудобств. Не пишет и не рисует на своей коже, чтобы дать ей как можно больше простора для творчества, как можно больше возможностей восхитить его снова.       Он не знает ее, но какая разница?       Она ждет, когда он напишет что-нибудь. Знает — у всех есть своя половинка. Знает — ее рисунки появляются на чьей-то коже, как на ее — желто-лиловые пятна синяков, и содранная с костяшек кожа. День за днем, не задумываясь, закрашивает разноцветными ручками узоры на предплечьях, день за днем просит мысленно у него прощения, когда в очередной раз падает из-за собственной неловкости. Почти поддается шальной мысли о том, чтобы раскрасить свое лицо, лишь в последний миг вспоминая, что причинит этим неудобства ему — тому, другому. Молчуну, как она его называет в своих мыслях. Ждет снова и снова.       Сходит с ума от ожидания.       Краски заката расцветают на руках, краски рассвета. На ладони — символы, от круга с точкой, солнца, на кончике большого пальца, и до Плутона у самого запястья. Она рисует на внутренних сторонах, щадя внешние. Позволяя ему пользоваться ими, чтобы ответить ей. Он не отвечает — если не считать ответом пустоту. Оба запястья и обе ладошки изрисованы так плотно, что не видно кожи, пока их не перевернешь тыльными сторонами вверх. Она рисует, чтобы не так боязно было ждать. Чтобы не так страшно было, что он так и не скажет ничего. Он есть, это она точно знает. Тогда почему?..       Он просыпается с чистыми ладонями и предплечьями. Ни следа краски, ни капли чернил. Видеть собственную кожу нетронутой почти пугающе. Непривычно. Ненормально. И с губ срывается вздох облегчения, когда каплями чернил растекаются первые за все это время слова:       «Скажи что-нибудь...»       И сбивчивым почерком, найдя ручку за считанные секунды — чтобы не заставлять ее ждать — он выводит:       «Все, что захочешь».