Mater dolorosa

      Долорес смотрит в зеркало. Внимательно изучает каждую черточку, каждую морщинку, каждую прядь в чёрных — всё ещё — волосах, поправляет мантилью, разглаживает смявшееся кружево шали... Взгляд скользит дальше — туда, в глубину — где должна отражаться комната. Пустая. Но ей кажется, что там кто-то есть. Он — она? - стоит за её спиной, зыбкий, неправильный силуэт, улыбка словно плавает по лицу. А если обернуться — никого. С недавнего времени — с тех пор, как Долорес осталась почти одна — ей все время кажется, что он здесь. Отражается — не отражаясь — в зеркалах, улыбается из прозрачной воды парковых родников, скользит рядом с ней в коридорах замка... Она привыкла к нему, как привыкла — почти — к тишине, отсутствию детского смеха, запаху тинктур, вкусу болезни. О, у её болезни есть вкус, горьковато-соленый и терпкий, похожий на кровь и подгнившие гранаты. Впрочем, гранатовый сок — это и есть кровь той земли, на которой проходит - прошла - её жизнь.       ...Дети. Её дети, её жизнь, смысл её существования, уходили один за другим, оставаясь только в воспоминаниях, письмах, разговорах. Иногда ей казалось, что они все здесь, вернулись в родной замок, неслышно шепчутся рядом: мама спит, не будите её. Иногда — что они ушли куда-то, и ей нет доступа в их новый мир. А иногда — что их нет вообще. Она спускалась в фамильный склеп, прижимала ладони к холодным мраморным плитам, пытаясь почувствовать что-то, что позволит... поправляла цветы в высоких вазах и уходила, поднимаясь по ступеням медленно, как старуха. А ведь недавно — совсем недавно — она легко сбегала по самым крутым лестницам, юбка завивалась вокруг ног, растрепавшиеся волосы выбивались из-под мантильи, рядом появлялся кто-то из детей: мама, ты слышала? Она кивала и они — вместе — выбегали к воротам, к смеху и крикам, ржанию коней, свежему ветру, пахнущему солью моря. Алваро спрыгивал с коня, подходил к ней, обнимал, она прижималась к нему, чувствуя, как стучит его — и её — сердце. Их окружали дети: улыбающаяся Инес, серьезный Рубен, веселый Карлос и Росио, младший, с непросохшими после купания волосами и руками, на которых оставили следы острые края ракушек. А ещё раньше были Рамон — старший, первенец, и Антония.       Она помнила их такими — и не хотела (не могла не) вспоминать, как рассыпался их разноцветный, яркий мир, превратившись в черно-серые хлопья пепла.       ...Рамон умер первым. Лихорадка унесла его в одиннадцатилетнем возрасте, и алые пятна на его щеках ещё не казались предвестниками грядущих скорбей. Испуганная Инес молча смотрела на брата, на его влажные от пота волосы и запавшие глаза, и Долорес, заставив себя отойти от кровати сына, мягко привлекла дочь к себе. Он умер, Инья, умер, но мы его помним и будем помнить — всегда, мама? - всегда.       Прошел всего год, и Антония вышла замуж. «Тонья так и останется герцогиней», шутил Алваро, смеялись мальчишки, Инес смотрела на старшую сестру с затаенным восторгом: платья — сливочно-белое для первого дня свадьбы, лазорево-синее — для второго, нежно-розовое – для третьего… Украшения — фамильные сапфиры, бриллианты, флавионские топазы — подарок жениха. Жених. Старше на три года, не красавец, но лицо хорошее, теплый взгляд и руки, которые бережно сжимали тонкие запястья волнующейся невесты. Тонья умерла через год после свадьбы, родив ребенка — дочь, единственную наследницу.       Следующий год принес счастье — родился Рокэ, Росио, младший, любимый. Алваро, увидев глаза ребенка, заметил, что это четвертый синеглазый Алва. Все синеглазые в их роду были с сумасшедшинкой, а этому ещё и жить на Изломе. Долорес улыбнулась, прижала к себе малыша, незаметно складывая пальцы в знак, отвращающий беду.       …Рубену было восемнадцать. Он с детства грезил морем — бегал к заливу, смотрел на разгрузку тяжелых купеческих судов, наблюдал, как начальник порта обходит свои владения, а потом шел дальше, забирался на скалы и встречал военный флот, замирая при виде флагмана, легко разрезавшего волны. Дружил со смотрителями маяков, учился слушать ветер и слышать, о чем он шепчет. Рубен знал, какая волна опасна, а какая — нет, умел вязать самые сложные узлы на просмоленных канатах и знал всех лоцманов, шкиперов и, конечно, всех капитанов талигойского флота. Он мечтал стать капитаном, а потом — о, это потом — адмиралом, а успел - только теньентом. Красавица «Марикьяра», на которой служил Рубен, поучаствовала в стычке с пиратами. Победа была полной, потери - незначительными, только на мокрой палубе лежало тело теньента Алвасете.       Росио взрослел, смешной карапуз, неуверенно ковылявший по коридорам замка, превратился в мальчишку — невысокого, тонкого и очень, очень непоседливого. Он сбегал из своих комнат, чтобы вместе с друзьями пробраться в развалины старой крепости, по утрам мчался на берег, чтобы с разбега броситься в воду и успеть наплаваться ещё до завтрака. Росио был третьим сыном герцога Алва — там, в большом мире, и он был королем — здесь, в своих владениях, среди гранатовых рощ, прозрачных родников, белых скал, бьющихся о берег волн. Он был ветер — играл волнами, и волны — гасил ветер, и огонь — вспыхивал мгновенно, и скалы — был упрям.       Его воспитывали как сына герцога, его учили — и он учился, жадно впитывая все, что ему давали лучшие менторы страны. А потом выходил из замка — и все, медленно тлевшее в нем ранее, загоралось бешеным огнем, и он летел, словно ветер — или сын его повелителя.       …Инес умерла, рожая четвертого ребенка. Сердце мое любви иной не узнает, писал её муж, и Долорес стискивала дрожащие руки. Сердце мое.       Росио рос, а с ним взрослели и его мечты. Ментор фехтования не мог нахвалиться на талантливого ученика, Алваро улыбался — был доволен сыном, а сам Росио расспрашивал брата о Лаик, читал описания знаменитых сражений, мечтая взять Святой град, и все чаще смотрел на север, где за перевалами начинались равнины Эпинэ. Долорес видела, как загорались его глаза, когда вернувшийся домой отец рассказывал о столице, об армии, о последней войне. Она знала, что Росио уйдет, как ушел Карлос, который, став оруженосцем, а потом теньентом, писал домой короткие веселые письма, обещая приехать в отпуск (Росио, вернусь — и мы с тобой пофехтуем, северная школа скучновата, только и знают, что защиту строить, а с «гусями» не потанцуешь).       ...Карлос погиб два года назад. Узнав о его смерти, Долорес долго не могла перестать думать о том, как это было. Она представляла небо — приглушенно-синее, неяркое, как и все в Северной Придде, вытоптанную траву, лошадиное ржание, крики — и Карлос, смелый, веселый, всегда улыбающийся, который резко разворачивал коня, а потом заваливался набок, не выпуская поводья.       С тех пор она часто видела это во сне. Дети приходили к ней, были живыми и веселыми, а потом Рамон улыбался бескровными губами, в глазах бился страх (мама, я не хочу умирать), Тонья безжизненно лежала на окровавленных простынях, Рубен падал на палубу, и просмоленные доски отзывались глухим стуком, Инья запрокидывала голову, как никогда напоминая своего близнеца, а Карлос сползал с седла на руки Рудольфа... Откуда-то слышался голос: он один, один, он должен остаться один, и Долорес упрямо мотала головой. Нет, нет, Создатель, боги, демоны, кто угодно, пощадите последнего, пусть он будет. Успокойся, шелестел голос, он останется, он один.       …Алваро, бледный и очень спокойный, обнимает её, на мгновение прижимается губами к её виску, потом смотрит на Рокэ. Тот стоит, выпрямившись, расправив плечи, смотрит на отца прямо, не пряча взгляд.       - До свидания, маркиз, - голос у Алваро тоже спокойный, - позаботьтесь о герцогине в мое отсутствие.       Услышав обращение, Росио чуть заметно напрягается. Маркиз — наследник — последний. Больше никого нет. Он кивает, церемонно целует руку отца. Тот неожиданно притягивает сына к себе, взяв за плечо, смотрит внимательно, легонько сжимает пальцы — и отпускает. И я должна, думает Долорес, должна отпустить.       Она бродит по коридорам замка, спускается в парк, проходит знакомыми дорожками. Вот здесь густо разрослись магнолии, маленькая Тонья любила прятаться за ними, когда они играли в прятки. Долорес делала вид, что не видит притаившуюся дочку, а потом со смехом подхватывала её на руки. Поворот. Здесь растет дерево, в развилке которого часто устраивался Карлос. Ещё поворот и грот, из которого вытекает родник. Здесь маленький Росио хранил свои тайны, отсюда он управлял своим королевством. Вот эта ветка была сломана ещё Рамоном, обрывок веревки оставил Рубен, вязавший особенно сложный узел, следы копоти - Карлос, учившийся стрелять, царапина — от шпаги Росио. Долорес вздыхает. Ей снова кажется, что за её спиной шуршат шаги, тихо, почти неслышно.       …Долорес вздрагивает. Странно – ночь уже, а в комнате будто светлее становится. Мягкий синеватый сумрак окутывает, обнимает, ей даже кажется, что выбившиеся из прически пряди волос приглаживает чья-то рука. Она поднимается, подходит к окну, распахивает створки и дышит – жадно, глубоко. Втягивает воздух, впитывает его, пытаясь ощутить все: легкую горчинку морской воды, терпкость гранатового сока, сладость цветов, расцветших в саду. Долорес закрывает глаза и тянется дальше, представляя себе всю Кэналлоа – белизна скал, зелень прибрежья, золотистые полосы песка, бирюза моря, медленное колыхание прозрачных медуз, тяжесть плодов граната, падающих, разбивающихся, питающих землю своим соком… Где-то в горах – сапфировые копи, там трудятся те, кто приумножает богатство рода Алва, чуть ближе – красильни, и отрезы тканей впитывают в себя краску. На пастбищах – кони, равных которым мало, они закидывают головы, чутко прислушиваясь к шелесту вокруг. Вытоптанные быками и мулами тропинки ведут к морю, рыбаки выходят на промысел, горят маяки и белоснежные паруса приближающегося флота кажутся лепестками, рассыпанными на водной глади.       Дальше, за проливом – Марикьяра, её дом – первый дом. Там её брат и, возможно, он сейчас тоже смотрит в окно, словно пытается разглядеть теряющийся во мраке полуостров и громаду замка. Ещё дальше – Багряные земли, где живут её внуки. Там похоронена Инес, Инья, её девочка, малышка, которая так любила танцевать на главной площади Алвасете с вплетенными в волосы цветами амаполы… Долорес отворачивается от окна, невидяще смотрит в стену. Там – Север. Там Алваро. Там столица и интриги, там война и смерть. Впрочем, интриги и смерть могут поменяться местами. Алваро сейчас, наверное, сидит в своем кабинете, горят свечи, он перечитывает очередной доклад, чуть хмурится – когда он один, позволяет себе проявлять чувства. Долорес любит его, это чувство всегда с ней, вот только, к сожалению, оно не способно до конца заполнить ту пустоту, которая образовалась после череды смертей.       Здесь, в этом же замке, совсем недалеко – Росио. Последний ребенок, которого ей оставила судьба. Долорес думает о том, что скоро он тоже уйдет. Он – Алва, будущий герцог, он бредит армией и сражениями, обожает фехтование и очень хочет вырваться из объятий своего дома. Его ждет мир – огромный, разноцветный, яркий, в котором сын обязательно найдет свое место. Этот мир уже забрал пятерых, заберет и шестого, и Долорес может только молиться о том, чтобы для Росио все сложилось иначе, чем для остальных.       Она берет со столика колоду карт и опускается прямо на пол, застеленный морисским ковром. Вытаскивает из колоды отдельные карты и выкладывает их перед собой, вглядывается в них, словно надеется увидеть там доброе знамение. Сердце Ветра, Королева Молний, Рыцарь Молний, Повелитель Кошек… Долорес моргает, смотрит на последнюю карту. Кажется, или губы нарисованного красавца изогнула улыбка? Ощущение чужого присутствия становится нестерпимым, она поднимает голову и видит, что у двери стоит человек – бледный, темноволосый, улыбка растягивает бледные губы, но глаза серьезны. Он протягивает руку, и Долорес встает, не обращая внимания на рассыпанные карты. Берет незнакомца за руку – страха почему-то нет, - и хочет что-то спросить, но не успевает: тот стискивает её пальцы и ведет за собой, в бесшумно приоткрывшуюся дверь. Они выходят в коридор, Долорес отстраненно удивляется тому, что там так светло. Солнечные блики пляшут на полу, сквозь высокие окна вливается чистый воздух, и идти становится легче с каждым шагом. Она идет, и вспоминает легенды о Черном госте, который увел за собой Элкимену, и ей хочется задать вопрос – всего один, но… Они подходят к повороту, за которым начинается лестница, незнакомец останавливается и отпускает её руку. Долорес смотрит вниз, на площадку, потом переводит взгляд на спутника, но того уже нет. Она снова глядит вниз и начинает спускаться по лестнице, быстро, не боясь запутаться в тяжелых юбках. Подходит к стоящему у окна юноше, тот оборачивается, улыбается, в глазах пляшут смешинки.       - Не бойся, мама, - говорит он, - я проведу тебя.