Из пены и щелочи

Улыбка у него липкая и горячая. Жжётся, тянется, будто плавленая резина. Намертво пристаёт к зубам, и кажется, что в круговерти комнаты, в воздухе, пропитанном сладким запахом травки и горькими, терпкими парами абсента, эта улыбка разрезает пространство — словно лезвием вспарывает брюхо огромному мёртвому животному, составляющему целую комнату в клетке стен и окон. Диппер с трудом давит неровную пьяную ухмылку. Окна закрыты, но поднявшийся ветер шевелит тяжёлые бархатные занавески, так, что те собирают кистями пыль на полу. Глаза напротив, густо обведённые сурьмой, горят лихорадочно и тускло. Билл кривит бледный рот, Билл скалится и пальцами-пауками, унизанными золотом, обводит раскиданную на столе карточную колоду. Его взгляд проникает под кожу. Сглатывая, Диппер представляет, как густая жёлтая радужка пожирает зрачок, а потом, вместе с пальцами-пауками, золотыми кольцами и браслетами, толкается ему в рот и тесную полость горла. Разбухает, шевелится внутри и катится вниз по пищеводу. Расщепляясь, щупальцами оплетает конвульсивно сокращающийся желудок. Билл стремится проникнуть в него и не скрывает этого. Глядит-вгрызается в глотку-жжёт холодными пальцами, а потом, кинув на Диппера внимательный взгляд, всматривается в глубину хрустального шара и вдруг хохочет хрипло и страшно. На его худом и смуглом лице острятся черты: острые скулы, острый разлёт бровей, острозубая улыбка. Диппер встречает его впервые, Диппер ещё не видел этого лица, но сейчас понимает, что знал его целую жизнь. Он замечал Билла прежде. В жаркие летние дни, когда загустевший воздух дрожал над плавящимся от пекла асфальтом. В запахе сырости, когда осенняя влага разлагалась под подошвами его ботинок одеялом из опавшей листвы. В гудящем мельтешении мошкары над сгнившими фруктами, в талом весеннем снегу и рыжем пятне фонаря, мокро лижущем выстуженные ладони. Диппер не знал его, но был знаком с ним всегда. Билл — тень в его тени, обскур за тщедушной грудной клеткой, пузырящиеся кровь и слюна в уголках голодно склабящегося рта. Отыскав его, потерять страшно. Биллу известно прошлое и будущее, Биллу известно, как перекраивать сеть вероятностей, саму мирозданческую ткань, и Дипперу кажется: он нашёл ответ на один из главных вопросов вселенной. Поймал ураган хлипким сачком для бабочек. Ради этого, уверен он, не жалко и умереть — и жить вечно не жалко тем более. Колода карт перед ним сулит золотые горы и всю вселенную в придачу. Билл оказывается у него за спиной. Вздёргивает на ноги, опускает ладонь ему на загривок. Смотрит в глаза и притягивает ближе к своему телу. Диппер почти уверен, что видит, как у него на горле под золотым ошейником расползается широкое трупное пятно. Сладкий дым кипящей в кальяне травки мешается с приторным гнилостным душком — как от разлагающейся мертвечины. Смеющийся рот припадает к его губам и с выдохом заполняет лёгкие сизым дурманящим дымом. В голове становится пусто и звонко, и Диппер сам цепляется Биллу за плечи, безвольно повисая на нём, чувствуя — щупальца глубоко внутри поднимаются выше и насмерть вплетаются, пронизывая насквозь, в задымлённый усталый мозг. Пёстрая россыпь карт, разложенная умелой рукой, предвещает скорую смерть. Билл смеётся и, не глядя, легко скидывает карты на пол. Его жаркий шёпот на ухо обжигает и пьянит сильнее марихуаны или абсента. Он говорит отрывисто и тихо, и Диппер заставляет себя верить каждому слову. Если в смерти нет ничего, кроме бесконечного одиночества, думает он, найденное бессмертие — участь не намного страшнее.