Тонущие

      Кровь на пальцах, кровь на руках. Кровь погибших забирается внутрь вместе с воспоминаниями об их гибели. Каждый раз во сне число смертей, произошедших по моей вине, увеличивается на неопределенное количество. Каждый раз просыпаюсь с пронзительным криком, промокшей рубашкой и спутанным сознанием. Каждый раз боюсь увидеть тебя на своем кошмарном и кровавом празднике сновидений.       Не то что бы я вспоминаю о тебе ежесекундно, терзая себя чувством несостоявшейся любви. Нет, определенно нет. Мне страшно за тебя. Мне противно от осознания того, что ты оказалась там из-за меня. Я ведь мог спасти тебя от заключения в капитолийской тюрьме, но опять, откровенно говоря, облажался. Который раз не сумел, который раз не успел. Слишком поздно понял, что ты совсем не капитолийская яркая обертка. Ты умела чувствовать. Да, может быть, нелепо и очень по-детски заливаясь слезами, слишком громко смеясь и неуклюже обнимаясь с будущими трупами, убийцами, мнимыми друзьями. Это все привил Капитолий, как и каждому рожденному в столице жителю. Но было что-то у тебя свое, что-то искреннее и тщательно скрываемое. То, что иногда заставляло меня, пусть и в пьяном бреду, верить твоим незаученным по карточке словам и текущим по напудренному лицу слезам. "Молодец, Эбернети, очень вовремя понял, когда она уже либо умерла, либо умирает", - говорит внутренний голос. И, надо сказать, он прав.       Когда сообщили о возможном месте заключения схваченных в Капитолии людях, я был абсолютно уверен, что среди них должна находиться и ты. С яростью на Койн, уверенностью в своих догадках, встающей перед глазами картинкой, измученной тебя, срывая голос, пытаюсь убедить всех в необходимости проведения спасательной операции. И ведь получается. Но только в состав спецгруппы меня не включают, объясняя это тем, что: - Вы слишком недисциплинированны, мистер Эбернети, и не контролируете себя. Лучше вам остаться и ждать скорейшего возвращения ваших друзей, - холодным голосом произносит глава 13 Дистрикта. После услышанного со злостью бью кулаком по столу, скидывая попутно какие-то очень важные бумаги, чем еще сильнее подтверждаю правильность решения Альмы.       После провальной попытки тайно пробраться на планолет, меня и бунтующую Китнисс отправляют обратно в здание, приставив еще и пару человек для охраны. Запертые в моей комнате, без возможности выбраться и, хотя бы раздобыть спиртного, мы сидим на полу. Каждый думает о своем, но чувство вины и беспомощности терзает обоих. - Как думаешь, все получится? - тихим голосом произносит Китнисс. - Должно получиться. Обязательно должно, по-другому не может быть, - отвечаю я, пытаясь и ее, и заодно себя убедить в собственных же словах. - Хеймитч. Они живы. Это главное. - Конечно, солнышко, - говорю я, приобняв Сойку за плечи. - Через десять минут прибывает планолет. Мы должны их встретить. - Ты иди, Китнисс. Мне нужно... - Я понимаю, - перебивает меня она. Вот чему мы смогли научиться за это время, так это понимать друг друга с полуслова. Ментор и трибут. Два победителя. Две искалеченные души. Два неудавшихся героя родного Дистрикта. Мы просто обязаны стать лучшими друзьями по всем законам жанра. Драмы, конечно. Ну, может, с каплей ужасов.       Китнисс уходит, уводя за собой одного из охранников. А я пытаюсь собраться с мыслями, перестать бояться увидеть мертвую тебя, перестать представлять твои пытки. Конечно же, ты ничего не знала. Откуда капитолийке могла быть известна информация о революции. Вот только Сноу это не остановит, он будет добиваться от тебя сведений о готовившемся у него под носом восстании любыми способами. Абсолютно любыми. Всеми возможными и невозможными. Воображение, как назло, рисует самые ужасные образы у меня в голове. Серая камера. Душераздирающий плач. Взмах кнута. Твои слезы и крики о помощи. Еще один взмах. Кнут разрезает воздух. Ты замираешь. По твоей спине течет кровь. Алая, густая. Раны глубокие, незаживающие. Смертельно. Больно. Очень, слишком, катастрофически. Картинка сменяется одна за другой, и вот уже что-то новое для меня специально заготовил мой страх. Снова камера, только уже режуще глаз белая. Ты лежишь на больничной кушетке. К твоему телу подсоединены бесчисленные провода. Нажимается кнопка. По твоему телу проходит заряд тока. Ты пытаешься вырваться. Кричишь. Громко, долго, отчаянно. В надежде, что тебя спасут. Но увы. Пытка продолжается.       И для меня тоже. Не решаюсь пойти к тебе. Опять боюсь, опять надеюсь, что все обойдется. Где-то под кроватью нахожу бутылку отменно ужасного коньяка и делаю огромные глотки обжигающей горло жидкости в ожидании забыться и не помнить абсолютно ничего. Старый добрый способ помогает, как ни странно. Ночью никаких снов, никаких кошмаров.       Но они вскоре начинаются в реальной будничной жизни. Каждый раз, проходя мимо больничного отсека, останавливаюсь и пытаюсь заставить себя дойти наконец до твоей палаты, увидеть и поговорить. Но я ежедневно старательно придумываю для себя отговорки, не решаясь на встречу.       По просьбе совести и Китнисс захожу к Питу. В голове лишь одна мысль: "что же они с тобой сделали?". При виде меня у парня прекращается начавшийся было приступ. Я подхожу к нему, чуть дрожащими от злости на Сноу и собственного бессилия руками наливаю воды в стакан, предлагаю выпить. Он соглашается, молча следит за моими движениями, пытаясь заметить что-нибудь подозрительное. Спустя пару минут Пит тихо шепчет мне на ухо: "тонущих можно спасти, Хеймитч, стоит им лишь протянуть руку". Я вдруг резко ощущаю запах лекарств, боли и бесконечной обреченности. Голова начинает гудеть, мозг перестает улавливать информацию. У Пита, заметившего Китнисс в дверях палаты, начинается приступ. Он дико кричит, рычит, пытается высвободиться из рук врачей. Медсестра выгоняет меня, одновременно готовя шприц для укола успокоительного. Прохладный воздух в коридоре приводит меня в чувства. "Твари", - вертится у меня криком на языке и в голове. Жестокая, изъеденная местью изнутри, обреченная тварь. Ты, Кориолан Сноу.       Проходя в глубь отсека, дохожу до твоей палаты. Все приторно белое, без малейшего грязного пятнышка. И это в 13 Дистрикте, в почти что бункере. В стене есть небольшое окошко, сквозь которое можно смотреть, что происходит внутри. Медленно подхожу и пытаюсь разглядеть что-нибудь, несмотря на слепящие глаза медицинские лампы на потолке, направленные в сторону двери. Ты сидишь в углу, почти свернувшись калачиком и обхватив руками свои колени. На тебе какая-то больничная белая сорочка, весящая мешком на твоем худом теле. Кожа кажется прозрачной, будто дотронься - и ты рассыплешься, как карточный домик, небрежно построенный. Ты вся в синяках, ссадинах и ранах. Ни одного живого места нельзя найти, везде кровь, везде боль. Твой взгляд устремлен в одну точку. Даже отсюда я замечаю обреченность и безнадежность в твоих глазах. Твои бездонно синие, как бурлящая река, глаза теперь стали потухшими, словно мрачное ночное небо зимой. И ни малейшей надежды на то, что в скором времени на горизонте зажжется яркая светлая звезда. Ты бессвязно шевелишь потрескавшимися губами, напевая, видимо, какую-то песню. Прислушавшись, понимаю, что это "дерево висельника". Вот только откуда ты ее знаешь? По губам читаю, какие строки ты поешь. "Странный наш мир, и нам так странно в нем порой. Под дубом в полночь встретимся с тобой".       Да, встретимся, обязательно. Медленно направляясь в свою комнату, осознаю сказанные Питом слова. Мы с тобой тонем, утопаем в смертях. Ты ведь тоже убивала, как и я. На твоих пальцах тоже несмываемая кровь. На твоей душе тоже нескончаемое чувство вины. Мы тонущие. Два тонущих корабля, в палубе которых глубокая брешь. Не залатанная, которую невозможно заделать самим. Но мы можем протянуть друг другу руки, спасая. Ты оттаскивала меня в номер, когда я нещадно напивался после смерти наших трибутов. Ты делала за меня работу, бегала за спонсорами, уговаривала их помочь. Ты вселяла надежду перепуганным детям. Ты помогала. Ты была рядом. Ты протягивала мне руку. Теперь моя очередь. И пусть ты сейчас кричишь от боли воспоминаний, взахлеб плачешь от бессилия. Моя рука будет протянута к тебе, я вытяну тебя из трясины кошмаров и слабости. Я не сумел спасти тебя один раз, сейчас я не упущу свой шанс. Ты будешь жить. Мы будем жить. Мы выплывем из затягивающего нас обоих болота несбывшихся надежд. Я тебе обещаю.

И это было, возможно, первое обещание, которое Хеймитч Эбернети полностью выполнил.