Цуна вылезает из душа, вытирается полотенцем, недовольно морщась: даже мягкая махровая ткань царапает слишком чувствительную кожу. Хорошо хоть знобить перестало. Первые дени течки всегда самые тяжёлые. Всё бесит, кусок в горло не протолкнуть, ломит поясницу, случаются головные боли, иногда даже температура поднимается. Иногда это состояние затягивается не на одни сутки. Сегодня уже третий, и без Сквало переносить это тяжело, но если понадобится, он и оставшиеся два протянет в одиночку. Не хотелось бы, вредно, но иногда приходится. Цуна разрывает упаковку тампонов.
Теперь, когда он который год как омега, в некоторых вопросах он почти не отличается от девчонок: гигиена, более лабильная психика — хотя тут, конечно, свои нюансы, — обострённа восприимчивость и прочее дерьмо. Поначалу это казалось унизительным, и Цуна злился, но потом Кёко, его свет и радость с двенадцати лет, одним разговором всё расставила по местам. Нет же ничего унизительного в том, чтобы быть девушкой? Нет. Так и омегой. Кто бы что ни говорил, все ярлыки в уме. Не пол и не конкретный значок в специальном паспорте делает тебя хорошим или плохим. Статус омеги даже не стал достаточно веской причиной, чтобы снять его кандидатуру с поста Десятого Вонголы. «Редкой чистоты Небо», «огромный потенциал» и множество других слов звучало на собрании. А Цуна ловил на себе взгляд Сквало и уже знал, почему так кружится голова, когда тот рядом.
Рядом. Но не прямо сейчас. Цуна прислонятся горячим лбом к пластиковому косяку, вздыхает и влезает в трусы и футболку. Футболка старая, мягкая-мягкая, ещё и в кондиционере отмоченная, в ней уютно. Совсем голым он не любит быть, только если наедине со своим альфой. А тот неизвестно когда приедет. Если вообще приедет.
Тампон первое время раздражает, лучше бы это были пальцы Сквало, а ещё лучше — член Сквало. Иногда трахаться хочется так нестерпимо, что Цуна глухо воет, закусив губу и сжав кулаки. Он отвлекается тем, что отжимается до тех пор, пока дрожащие от усталости мышцы не сведёт судорогой, задерживает дыхание на пределе допустимого, залезает в холодный душ. Однажды, когда стало совсем невмоготу, сломал себе два пальца на руке — боль на время отрезвила; выход малоприятный, но если понадобится, Цуна и в этот раз так сделает. Вот самоудовлетворение почти не помогает.
Он ненавидит это отупляющее состояние. Выход в гиперрежим приносит облегчение, но быстро выматывает. Зато пламени у Цуны сейчас столько, что можно спалить одним ударом полгорода, если не целый. Так сказал Шоичи, что-то там посчитав. Ещё они — дон Тимотео и отец — посчитали, что Цуну надо спрятать, пока на него идёт охота, пока не выяснили, от кого и откуда ждать нападение.
Кто-то очень «умный» испугался, что омега-Небо может стать альтернативным источником энергии, или новым интересным оружием, или и тем и другим сразу, или что-то ещё — сумасшедший, который угрожал ему, его семье и друзьям, орал в трубку Цуне на смеси итальянского и японского. Цуна до сих пор в ярости. Потому что мама, Ламбо и девочки в больнице, и он готов за них мстить. Омеги в течку злые и агрессивные. Ещё он ужасно боится, что кто-нибудь из-за него снова пострадает. А он ничего не сможет сделать. Только отсиживаться в охраняемом доме, пока ЦЕДЕФ и Вария ищут, кто стоит за взрывом его дома в Намимори.
Звонит сотовый. Высвечивается известный только для своих номер.
— Привет, Цуна. Как ты?
— Нормально. Ты где? Как… все?
— Мы с Гокудерой только из больницы. Хару нормально перенесла вторую операцию. У остальных без изменений.
«Без изменений» — значит, не пришли в себя, состояние тяжелое, стабильное. Цуна сжимает тонкий пластик трубки. Кажется, что он может раскрошить телефон голыми руками. В больнице дежурят люди Вонголы и, посменно, хранители Цуны, он им доверяет, но невозможность увидеть близких угнетает. Ничего, ещё пару дней, потерпеть ещё немного, течка пройдёт, и он выпросит разрешения их проведать. Цуна не собирается отсиживаться здесь всё время.
Ямамото прощается, почти сразу приходит смс от Сквало. Скоро приедет.
Цуна разогревает еду, складывает руки на столе, роняет на них голову и слушает, как тикают часы на стене. Снаружи сменяется охрана, Цуна различает их по запаху. Два альфы — у них удалено что-то, что отвечает за восприятие запахов течки, — три омеги, бета-служанка приходит только готовить, до завтра её можно не ждать. Шесть человек. Гроза, ураган, солнце, два туманника. У мужчин и женщин бет пламени нет. Общаться и контактировать с подопечным им запрещено. Цуна и не горит желанием. Он впадает в полудрёму, смутные видения душат, сердце стучит быстрее, почти больно, почти будит, пламя внутри закручивается в огненную воронку, лижет столешницу, подбирается к занавескам...
— Цуна, твою мать!
Цуна подскакивает, врезается в… Сквало? Запах знакомый и оглушающий. Его сжимают ледяные руки. Пламя дождя, резкое, холодное, чуть сладковатое, льётся из кольца Сквало, обнимает за плечи, лижет запястья и ступни. В глазах плавают разноцветные круги, в голове шум. Цуна загнано дышит, но постепенно успокаивается.
— Сквало?
— Здесь я.
Шерстяная ткань пальто под щекой влажная. На улице моросит?
— Всё в порядке, свободны, — говорит кому-то Сквало, гася своё пламя. Цуна наконец может пошевелиться и обнимает его, стискивает руками. Полной грудью вдыхает запах. В голове светлеет. Он оборачивается: на столе чёрная подпалина. Только проблем с контролем пламени ему не хватало.
— Прости. Я, кажется, задремал и… ничего не понимаю. Это я, да? — Цуну начинает колотить нервная дрожь. А если бы Сквало пришёл позже? Он бы спалил тут всё?
— Дыши.
И Цуна дышит. Сквало гладит его по лицу, жадно вглядываясь, по волосам, путаясь пальцами в нечёсаных со сна лохмах, по спине, медленно, протяжно, и целует в висок. Окутывает своим теплом. Своим запахом — с ног до головы. Цуну начинает отпускать. Пока Сквало не приходит, он не понимает, насколько же без него плохо.
Цуна всхлипывает.
— Ну-ну, сопли-то не разводи, не маленький уже.
— Прости. Я соскучился.
— Кончай извиняться! Это нервы. Босс, когда на взводе, мебель портит только так.
— Он хотя бы может в тир спуститься, — горько усмехается Цуна.
— Много ты знаешь.
— И правда…
Занзас, как и Цуна, омега. А вот Дино — альфа, хотя он тоже Небо. Никто так и не смог выявить закономерность между типом пламени и статусом альфа-омега. Кажется, её и нет.
— Надо будет Такеши сюда прислать. Когда такая херня творится, хранители должны быть рядом со своим боссом.
Они так и стоят посереди кухни и обнимаются. Цуна не может расцепить пальцы. Сквало, кажется, тоже. Он целует лоб Цуны, скулы, губы…
Место альфы рядом с омегой. Отец был против Сквало, он хотел найти пару Цуне среди хранителей, но тот отказался. Это друзья. Цуна не хотел бы ни с кем из них спать даже по острой необходимости. Он сам выбрал Сквало: интуиция утверждала, что этому альфе можно довериться. Он помогал Цуне и его друзьям в неслучившемся будущем, где Бьякуран собирал Тринисетте. Цуна не мог этого забыть. Или просто не мог забыть Сквало. Как волновался за него, когда тот остался на базе против Закуро, как радовался, когда выяснилось, что Сквало жив и Ямамото его вытащил. Ситуация была не та, чтобы бурно выражать чувства, чтобы хоть остановиться и счастливо выдохнуть, но он помнил тепло, разливающееся в сердце. Как помнил страх и панику, когда узнал: Бермуда пробил грудь Сквало. Цуна лично просил Мукуро помочь, потому что Маммон тяжело было справляться с тремя сразу. А когда Сквало стал для Цуны пахнуть, то пах по-особенному, не так, как все остальные. И не отказался стать альфой Цуны, хотя поначалу казалось, что капитан Варии не слишком в восторге от такой перспективы. Как и многие остальные. Но постепенно связь становилась не только формальной, они притирались друг к другу, становились ближе...
Кажется, Занзас ревновал, однажды они даже подрались. «Забрал у меня Вонголу, теперь и правую руку отобрать хочешь?!» — орал Занзас, у него тогда был первый день течки. Цуна от этого заявления так опешил, что пропустил удар. Он осознавал, что дело не в личных притязаниях Занзаса-омеги на Сквало-альфу, а в чем именно — не сразу понял. Луссурии, Дино и Сквало пришлось их тогда разнимать. Как потом узнал Цуна, Дино был альфой Занзаса и одним из немногих, кто вообще мог повлиять на того. Но первым тогда со своим боссом пришлось разбираться Сквало, и то, как они орали друг на друга, было слышно с другого конца замка Варии. Дино нервно мерил залу шагами, извиняющееся улыбался и всё порывался идти к Занзасу, а Луссурия хлопотал над фингалом Цуны и на крики не обращал никакого внимания, как будто и не происходило ничего особенного. Дино всё-таки прорвался к Занзасу. Цуна, уезжая, шел мимо гостиной и видел Занзаса вполне умиротворённым, хоть и хмурым. Дино сидел на подлокотнике кресла, шептал своему омеге что-то на ухо, помешивая пальцем лёд у того в стакане, и смотрелись эти двое неожиданно гармонично. Цуна даже немного позавидовал, со Сквало у него не было таких доверительных отношений.
Цуна много думал над тем срывом. Обращался к интуиции, просил дона Тимотео рассказать про Занзаса — пока разбирались с документацией, которую предстояло понять и вести, приходилось много слушать про историю мафии, про конкретных людей и многое прочее. И по всему выходило, что Занзасу эти знания давались легко. Он знал законы и порядки, знал Семьи, знал, кто чем заправляет и какие имеет схемы работы, амбиции и привычки, знал про связи и многое другое. Цуна проникался невольным уважением к Занзасу: тот мог бы в будущем стать идеальным мафиозным боссом, если бы не стечение обстоятельств и злая насмешка судьбы. И так же невольно Цуна осознавал, насколько болезненно Занзас воспринял, что не ему досталась Вонгола, — в пылу боя за кольца всё выглядело иначе, сиюминутнее и поверхностнее. В какой-то момент, перебирая очередные бумаги, связанные с наследством и обязанностями, вдруг понял, что ситуацию со Сквало Занзас ставит в тот же ряд: у него все отбирают. Даже поговорил об этом со Сквало, осторожно, тщательно подбирая слова. Сквало долго на него смотрел, потом фыркнул: «Не ждал, что ты до этого додумаешься сам», — и взлохматил волосы Цуне с приятным тому удовольствием. Кажется, Сквало гордился Цуной, и тогда впервые стало ясно, что у них всё может получиться по-настоящему, что Сквало он симпатичен. В следующий раз Цуна приехал в Варию с бутылкой виски и твёрдым намерением наладить наконец отношения с Занзасом. В конце концов, у них было много общего. Как ни странно, получилось. Видимо, Сквало сумел объяснить Занзасу, что всё равно никуда от него не денется.
— Ты уедешь? — запоздало спохватывается Цуна. Иначе зачем тот заговорил про Ямамото?
— Босс без надобности дёргать не будет, — Сквало слегка отодвигается, снимает пальто. Запах тропического дождя ослабевает, уступая место запаху талого снега и тюльпанов. Для окружающих альф Сквало рядом с Цуной пах резко, удушающе и отвратительно, отпугивая от своего омеги остальных, это Цуна знал из книжек. Но прежде, чем их организмы подстроились друг под друга и железы Сквало начали выделять невыносимую вонь, забивая аромат течной омеги, прошло два года. Им теперь даже трахаться не обязательно, достаточно оказаться рядом, и мир становится лучше, хотя и сужается до них двоих.
Омеги и альфы держат равновесие этого мира не хуже Тринисетте. А от пламени Неба зависит состояние Семьи в целом.
— Ты что-то от меня скрываешь? — помедлив, не спрашивает даже — утверждает Цуна. Альфе от омеги сложно что-то утаить. От подстёгнутой гормонами гиперинтуиции Вонголы — особенно.
— Только успокойся…
— Хочешь сказать, я нервничаю? Действительно, с чего бы мне нервничать! Мою маму чуть не убили! И Ламбо! И девочек! А я тут сижу, тампоны в заднице меняю и… и… будь проклята эта течка!
Сквало смотрит на него чуть удивлённо, кривит рот в оскале, а потом начинает хохотать.
— Вы, блядь, и вправду с Занзасом похожи!
— Ну и катился бы к своему боссу! — рычит Цуна, сжимая кулаки, и понимает, что вошёл в гиперрежим. Сквало выталкивает его на задний двор через чёрный ход:
— Давай, полыхни от души!
И Цуна бездумно выпускает столб пламени. Небо в небо. Становится легче, но злость не отступает, она слишком долго копилась в нём.
Сквало слизывает злость у него с губ. Прижимает к себе, не обращая внимания, что его джемпер тлеет от соприкосновения с кожей Цуны. Но тот быстро избавляет Сквало от одежды. До ужина они так и не добираются, спагетти с соусом остывают в микроволновке.
— И всё-таки, — упрямо говорит Цуна, разворачиваясь в руках Сквало, и смотрит в сонное лицо, — что случилось?
— У босса течка. Вы с ним удивительно синхронны. Но, как бы он ни бесился, Пони его никуда не выпустит в таком состоянии, — Сквало зевает, трёт ладонью лицо. Он расслаблен и похож сейчас больше на кота, чем на акулу с острым взглядом и смертоносными зубами. Наверное, будь он менее сонным, попытался бы снова отмолчаться. Цуна не знает, насколько его сила убеждения может влиять на решимость Сквало. Как Неба? Как омеги? Но иногда ему становится не по себе, когда он понимает, что использует этот своего рода гипноз неосознанно. Или осознанно, как сейчас.
— Значит, Вария пока на тебе? Поэтому ты не мог приехать раньше?
Сквало не отчитывается перед Цуной, куда, когда или зачем. Если не может приехать, значит, не может. Цуна никогда не боялся, что он назло или из вредности захочет не прийти.
— Да. Я оставил Лу за старшего. Пока. ЦЕДЕФ разбирается с теми, кто слил в Италии адрес твоего дома в Намимори, это, по ходу, какая-то Семья из Альянса, вот скандал-то будет. А в Японию, ловить фанатиков-исполнителей, придётся тащиться мне, — Сквало осекается и смотрит пристально, сжав губы. Кажется, он сказал больше, чем хотел.
— Фанатики?
Теперь Сквало смотрит на Цуну раздражённо, даже немного с вызовом.
— Я тебя не удовлетворяю?
— Что? С чего ты взял?
— Ты задаёшь слишком сложные вопросы после ебли. Тебе положено лежать и лениться даже языком шевелить.
— Не уходи от темы, пожалуйста. Или я позвоню Занзасу и спрошу у него. Или ты боишься, что я сорвусь неизвестно куда мстить? Я не Занзас.
Цуна прикусывает язык. Он, конечно, не Занзас, но… додумывать не хочется. Цуна прижимается щекой к плечу Сквало, шепчет:
— Мне надо знать, Сквало… Даже если отец или дон Тимотео запретили говорить.
Сквало вздыхает.
— Пока не очень-то много известно. Мы нарыли, что подрывник состоит в группировке, типа секты, считающей, что миром должны управлять беты, всё зло от альф и омег. Понятное дело, узнав о тебе, сильном Небе, омеге и будущем Десятом, этот хмырь решил устранить тебя и твою семью. Осталось найти базу — по нашим данным, он всё ещё в Японии, залёг на дно. А теперь спи давай.
Подушка кажется неприятно тёплой, в висках стучит пульс, Цуна стискивает ладони Сквало и думает: надеюсь, этот урод будет страдать.
Звонок пробивается сквозь сон, но до конца дотянуться до сознания не может. Это делает внезапно лижущий спину холод и голос, тихо, но резко отвечающий кому-то.
— Да, да, заткнись уже, вылетаю.
Сквало сидит на постели, чёрная острая фигура на фоне темноты.
— Сквало?
— Нашли. Устроим облаву, пока не свалил — ЦЕДЕФ ссытся, что кореш ему уже слил инфу.
Цуна ежится и запускает пальцы в лежащие на подушке пряди волос, матово-серые в полумраке. Зарывается в них носом. Ему отчаянно не хочется отпускать. Омега внутри воет, дикий неразумный зверь, у него зашкаливает желание размножаться. Он тянется к альфе, и тот поддаётся. Сквало целует Цуну, жёстко, жадно, как будто не было совсем недавно у них секса. Это несправедливо. Всё происходящее — несправедливо. Цуна вцепляется в плечи железной хваткой, узкие прохладные ладони скользят по его коже. Он раздвигает ноги, между бёдрами снова мокро, проклятая течка, проклятые инстинкты и такой необходимый Сквало, нет, нет, не отпускать! Цуна дрожит и стонет:
— Будь проклят этот урод… чтоб он мучился… и сдох!
— Как скажешь…
Цуну пробирает жутью от этого шёпота, от того, что он пожелал кому-то смерти, но не сожалеет об этом. То ли он черствеет и злеет, варясь в делах Вонголы, то ли омеги не слишком добры и гуманны от природы, и это накладывает свой отпечаток во время течек. У него нет желания об этом думать, а вот не думать о раненных матери и друзьях не получается, и гнев копится, не ослабевает.
— У меня самолёт, — хрипит Сквало и сжимает его член в ладони. Волосы касаются лица и груди Цуны, он собирает их в кулаки, мнёт, не в силах напитаться ощущениями впрок, задыхается от близости, ловит мутный взгляд, и внутри всё испуганно и сладко сжимается. Сейчас они как один организм, ближе только разве что сцепка, и то не факт. Кажется, они могут читать мысли друг друга. Чувствовать, как бьётся сердце и бежит кровь по венам, и вмешаться в их движение. Это так восхитительно и страшно одновременно, что Цуна забывает дышать. Только впитывает в себя запах Сквало, его тепло, его дыхание, всматривается в пересохшие, припухшие губы, подаётся бёдрами в кулак и тянет за пряди, намотанные на запястья. Сквало хрипит, мотает головой, лижет щеку Цуне, когда тот притягивает его к себе ещё ближе, лижет подбородок, цепляет зубами кожу на шее, терзает её и проталкивает пальцы в задницу. Цуна готов принять в себя целую руку, холодный, твёрдый металл, ему мало, он хочет почувствовать в себе всего Сквало, хочет влезть ему под кожу, хочет запустить пальцы во внутренности, горячие, влажные и скользкие, рвать их зубами, измазавшись с головы до ног в крови своего альфы. Хочет испытать удовольствие Сквало как своё.
Мыслей в голове не остаётся, осознания, что происходит, тоже, поэтому, что с ним в итоге делает Сквало, Цуна не понимает. Только слышит: «Кончай», сжимается — и его выгибает дугой от удовольствия. Свет в глазах меркнет, он кончает и кончает, не в силах вдохнуть. Это больно и так хорошо, что невыносимо. Сладкие судороги прошивают тело, цветные пятна под веками пульсируют в такт, но постепенно превращаются в странные образы, в силуэты, смутные, хаотично мечущиеся, а вокруг ревёт огонь и рушатся стены, и боль, острая и пронзительная, пропарывает живот. Цуна вскрикивает, тянет руку, желая зажать рваную рану чуть выше пупка, судорожно выдыхает, нащупывая что-то липкое и тёплое на коже, с замирающим сердцем ожидая, что пальцы вот-вот провалятся во внутренности. Но натыкается на влажный язык Сквало, который лижет его руку, живот, внутреннюю сторону бёдер. И понимает: это всего лишь сперма. Сперма и смазка. Никакой крови, чей запах так навязчиво мерещится, никакой боли, отголоски которой пронизывают мышцы, только гудит в ушах иллюзорное пламя и разлетаются в стороны призраки камней.
В груди больно щемит от дурного предчувствия.
— Обещай, что вернёшься… — проси Цуна, подтягивая к себе Сквало и трогая губами его лицо. — Обещай…
— Вернусь, — выдыхает ему в рот Сквало и целует, не спрашивая, как обычно, что за дурацкие просьбы, словно тоже что-то почувствовал. Цуна обнимает его изо всех сил — и отталкивает. Потому что чёртов самолёт, а отпустить невозможно, но нужно. Сквало смотрит дикими глазами, рычит и резко встаёт.
«Чтоб ты мучился и сдох», — вновь вспыхивает в мыслях Цуны. В груди ноет от собственной жестокости и бессильного отчаяния.
— Чёртов ублюдок! — вторит Сквало с ненавистью, и Цуна упивается обещанием скорой расправы в голосе.
Сквало собирается зло и решительно. Переодевается в варийскую униформу, сразу становясь отстранённее, дальше, намного дальше вытянутой руки — Цуна пару раз протягивает её, задевает то бедро, то волосы ладонью. Один раз Сквало бездумно перехватывает его пальцы, сжимает, названивая Ямамото. Ямамото отзывается сразу. Он отвлечёт, успокоит, защитит. Не такая уж плохая идея, обманывается Цуна. Немного стыдно, но друга он видеть не хочет.
И спохватывается.
— Подожди, ты хочешь, чтобы Ямамото приехал
сейчас?
— С нервами и выдержкой у него всё в порядке. Попьёт какие-нибудь блокаторы, если совсем невмоготу станет.
— Толку от него тогда, как от хранителя…
— Э-эй, Шигуре Соен Рю — это тебе не палкой махать или швыряться пламенем! Он кого хочешь и без пламени уделает!
— А смысл, — допытывается Цуна, — он не сможет успокоить моё пламя.
— Ты психуешь, потому что никого из близких рядом нет. Пацану я доверяю. И тебе.
— Хочешь испытать меня?..
— Я же сказал!.. Проклятье, Цуна! — Сквало в бешенстве швыряет сумку о пол. — Да пусть хоть трахнет тебя, если станет от этого легче! Думаешь, ты перестанешь быть моим после этого?
— Я… — Цуна теряется. Дурное предчувствие накатывает с новой силой. — Ты обещал вернуться… — он подаётся вперёд. Сквало останавливает его движением руки.
— Я и вернусь. Но если вдруг… кто-то должен быть рядом, — быстро договаривает, не давая вставить и слово.
И уходит. Не прощается, не оборачивается, хлопая входной дверью. Цуна швыряет ему вслед подушкой, потом нервно смеётся: разборки не хуже романтических дорам, что так любит мама. Мама… Он сглатывает горький ком, падает навзничь, раскинув ноги-руки по постели. Бельё пропитано потом, смазкой, спермой, и в этом аромате, как в коконе, уютно-уютно, так, что не хочется шевелиться. Постепенно наваливается сонная хмарь, но из неё выдергивает оповещение смс. Ямамото обещает приехать через несколько часов. В кровати больше не уютно, и, хотя он бы снова заснул, решает идти в душ. Долго стоит под прохладными струями, закрыв глаза, прислушиваясь к себе, вспоминая Сквало, его поцелуи, его руки, светлые глаза и узкие губы. Он снова возбуждается и дрочит, точно зная, где-то там, в машине или уже в самолёте, точно так же дрочит Сквало. Жестко водит кулаком по члену, сжимает зубы, утирает пот со лба плечом и ругается. От оргазма подгибаются ноги, и Цуна сползает на корточки и мутными глазами смотрит на стекающие по стене душевой капли воды.
Полотенце влажное после Сквало и пахнет им. И вместе с простынями и наволочкой отправляется в стиральную машинку. Только включив её, Цуна жалеет, что не оставил ничего, что пахло бы его альфой, — обида на последние слова всё ещё зреет в груди. Омега в нём злился на то, что альфа ушёл. Цуна долго учился разделять себя и звериную сущность, а теперь иногда кажется, что это попахивает шизой. Он хмыкает, ловит себя на том, что делает это в точности как Сквало, чуть не стонет и оглядывается, зацепившись за смазанную мысль. Он обходит квартиру и понимает, что Сквало унёс собой его футболку, грязную, чем только не пропитанную. Зато оставил пальто. Зарывшись носом в воротник, Цуна вдыхает и вдыхает аромат из дождевой воды, тюльпанов, пламени, мускуса, шампуня и нотки необъяснимого, индивидуального, резковатой и колкой.
Ему снятся кошмары, в них Сквало, весь в крови и с белыми от бешенства глазами сменяется голосом в трубке и оглушающим взрывом дома в Намимори. Цуна с криком просыпается, когда горящие ошмётки летят ему в лицо, и обжигается — кресло, в котором он прикорнул, тлеет и скрипит под его весом, а камень стены за ним раскалён, обои уже обуглились.
Цуна заторможено смотрит на бьющееся под кожей пламя, оно подсвечивает её изнутри розово-золотым и рыжим, он видит свои рёбра в жжёных дырах майки. Может, не так уж и неправ был Сквало, вызвав Ямамото.
Приходится тушить кресло и стену водой, а потом прибираться. Запах гари медленно выветривается в распахнутые настежь окна, мимо которых ходит охрана, которая должна защищать Цуну, но не от Цуны.
Накинув на плечи пальто, он встречает Ямамото. Цуне не стыдно за свою слабость, он мог бы выйти к Ямамото голый из разворошенной постели и не получить неодобрения или упрёка: тот очень понимающе ко всему относится и всегда готов помочь. Пожалуй, даже с Гокудерой Цуна не может быть так откровенен — тот слишком его идеализирует.
И всё же Ямамото альфа, думает Цуна, когда тот обнимает в ответ, неловко, но искренне. Улыбается смущённо, бегло осматривает дом, качает головой, видя последствия двух пожаров, виной которым Цуна, и растерянно глядит на него: спальня только одна. Охрана здесь не ночует, сменяя друг друга раз в восемь часов, поэтому нет домика для охраны.
— В гостиной отличный диван, — преувеличенно бодро сообщает Цуна, цепляясь за пальто. Ямамото кивает, ничего не говорит. Выкладывает пиццу из рюкзака, уходит в ванную комнату. Цуна наблюдает за ним в приоткрытую дверь. Как тщательно он мылит руки, почти по локти, как умывается, трёт веки, долго отфыркивается. Потом достаёт шприц-ручку и вопросительно смотрит на Цуну. Тот понимает: там блокатор.
— Не надо.
— Я перед тем, как выехать, вводил, но скоро его действие закончится. Почувствуешь себя неуютно, говори сразу же, хорошо? Ты ведь пока не ложишься спать?
— Я сейчас часто злюсь даже не во сне, — фыркает Цуна, — могу и наорать. Извини. Для пламени блокатор вреден, так? Лучше не надо. Если будет совсем плохо, я скажу.
В глазах Ямамото облегчение и тревога.
— Может, хочешь в душ? Я могу дать тебе одежду Сквало, если с собой у тебя ничего нет… — Цуна запинается. Ямамото в одежде Сквало. Сквало же не всерьёз это говорил? Про «трахнуться» и прочее. Цуна не хочет. И он почти не чувствует запаха Ямамото. Поэтому? Как-то за эти два года он привык, что либо он один, либо рядом Сквало, но никого постороннего, кроме, иногда, бет, которые готовили и прибирались: сил подчас не хватало на элементарное. Искушений Цуна почти не знал, не считая тех моментов, когда ему хотелось разнести стены и добраться до Сквало. Сейчас Цуна считает, что именно до него, но тогда… с трудом он признает, что тогда просто «до альфы». Цуна закусывает губу. Ямамото выглядывает из ванной, вытирая руки.
— Нет, спасибо, Цуна. Всё в порядке. Не грусти, всё будет хорошо!
Кажется, ему нужно лучше следить за лицом. Цуна вздыхает. Но зачем? Это ведь Ямамото. Перед ним не надо притворяться и, пожалуй, стоит признать, Сквало понимал, кого именно позвать.
— Я… ничего. Просто… скучаю по Сквало, — честно признаётся Цуна. — Мы редко видимся в последнее время.
— Как только всё решится, Сквало вернётся, — озвучивает очевидное Ямамото.
— Вернётся, — эхом отзывается Цуна и поправляет пальто на плечах. Ямамото кивает, хотя в его взгляде Цуне что-то чудится, но он не понимает, что… или не готов это расшифровывать.
— Пойдём поедим? Гокудера клялся, что это лучшая пицца в Италии.
— Гокудера-кун…
— Он хотел приехать, но сам понимаешь, — Ямамото беззаботно улыбается, настраивая таймер микроволновки.
— Я не собираюсь сидеть тут вечно. Как только цикл закончится, я вернусь. Что бы там не говорили отец и дон Тимотео.
— Мы и не сомневались, Цуна, — серьёзно говорит Ямамото. Цуне становится легко, а неприятная, давящая тяжесть в животе, поселившаяся с последнего разговора со Сквало, проходит. Они едят пиццу, — сыр тянется от кусков к зубам инопланетными щупальцами, порождая море шуток — они смеются, пьют пиво, что-то легкое, кажется, его привёз Сквало. Цуна не замечает, как хмелеет. Как запах Ямамото становится сильным, а внутри разгорается знакомый голод. Пальто уже плохо спасает от мыслей, какие красивые у Ямамото глаза и влажные губы, как здорово было бы, если бы он дотронулся до Цуны.
— Ты чувствуешь? — Цуна не уточняет, что. Ему кажется это очевидным. По тому, как расширяются зрачки Ямамото, как выступает пот на висках, блестит испарина на шее, напрягаются мышцы. Они сидят на диване, на разных его концах — поначалу, а сейчас Цуна, забравшись на него с ногами, упирается коленом в бедро Ямамото.
— Запах Сквало? Да. Я, наверное, везде его узнаю, — Ямамото болтает остатками пива в бутылке, смотрит с грустью.
— Ты был в него влюблён? — озвучивает вдруг пришедшее на ум Цуна. Раньше он не думал о таком. Что-то смутное в мыслях мелькало, была какая-та неосознанная ревность к общению этих двоих, а тут собралось воедино и прорвалось наружу. Ещё раньше Цуне хватило бы такта такое не спрашивать. Сейчас тормоза летят в бездну.
— Влюблён. Но не в него. Не в Сквало, — зачем-то добавляет Ямамото и залпом допивает. Цуна отставляет бутылку, придвигается и негромко спрашивает, облизывая губы:
— Хочешь меня, Ямамото-кун?
«Это омега», — думает Цуна. «Сквало не против», — говорит омега. «Я тоже хочу», — пугается Цуна. «Он тоже дождь и отличный альфа», — твердит омега. «Я люблю Сквало», — думает Цуна.
— Цуна… — Ямамото подаётся ещё ближе, они сталкиваются носами. Поцелуй выходит головокружительным, нетерпеливым, жадным. От Ямамото пахнет хвоей, мылом, пиццей и пивом, но Цуне всё нравится. Пальто съезжает куда-то вниз, Ямамото обнимает Цуну, комкает футболку под лопатками, сорвано дышит…
А потом его захлёстывает пламя Дождя, прохладное, чуть сладковатое, и в нём мерещится аромат тюльпанов. Цуна промаргивается. Он прижат к дивану, а сверху нависает Ямамото и хочет так отчаянно, что омега внутри воет и рвётся к нему. От голода медленно темнеет в глазах, дрожат руки, бёдра, мышцы живота, от запаха, накатывающего волной, едва не тошнит.
А под спиной пальто Сквало и его истаивающий запах.
— Прости, Ямамото… Ямамото? Ямамото! — Цуна изо всех сил сопротивляется, зажигает пламя — оно отражается в пустых, жёлтых глазах. Становится страшно-страшно. Пламя Дождя продолжает хлестать, обездвиживает, порабощает. Небо стоически держит щит. Цуна не думал, что наступит миг, когда придётся выяснять, кто сильнее. Они вместе тренировались, но тренировки — не драка всерьёз. Всерьёз было со Сквало. Вышла ничья — Сквало брал опытом, хотя у Цуны были преимущества в маневрировании и мощный икс-барнер. Но сейчас перчатки далеко. Драться с Ямамото?!
Ямамото утыкается лбом в живот Цуны и отрывисто дышит. От горячего дыхания потряхивает, как от озноба. Одна часть Цуны хочет, чтобы его вдавили жилистым телом в диван и взяли, не церемонясь. Хочет до одури, до отключающихся мозгов и сжатого спазмом горла. Вторая часть панически воет, что не хочет-не-будет-ни-за-что, верните Сквало! И только малая часть остаётся трезвомыслящей, и это она запускает холодные пальцы в короткие, почти чёрные волосы и громко говорит спокойным и волевым голосом Неба:
— Ямамото, прекрати!
Омега может бороться, быть выше инстинктов, Цуна ощущает это маленькой, но упрямой частью себя. Он может контролировать альф. И мог бы уговорить остаться Сквало, если б захотел. Мелькает тяжелой свинцовой тяжестью в животе — что же он Сквало наговорил? — и тонет за осмысленностью в глазах Ямамото.
— Ямамото, — Цуна вкладывает в зов что-то, чему он пока не может дать название.
— Цуна? Что мы… я… — «делаю» Ямамото проглатывает, недоверчиво, с гримасой боли на лице. Сопротивляется: то ли приказу Цуны, то ли своей природе. Цуна выдыхает и отталкивает его мягко, но уверенно. Животная часть всё ещё протестует в них обоих, но проигрывает, уступая шаг за шагом.
Ямамото бессмысленно хватает Цуну за футболку на груди, ошарашенно моргает, потом отшатывается. Падает с дивана на пол и отползает, вжимается спиной в стену. Бледный, с тёмными пятнами румянца на смуглой коже, весь в испарине, влажно блестящей под жёлтым светом лампы. Цуна неосознанно протягивает к нему руки в желании успокоить, но Ямамото трясёт головой, сжимает зубы, обхватывает себя руками за плечи и весь скукоживается, воя на одной болезненно-тоскливой ноте.
— Ямамото! Что с тобой? Ямамото?!
— Цу… на… Пре… прекрати-и-и… — тот заваливается на бок и упирается лбом в колени, сворачивается в позу эмбриона от боли. Цуну от ужаса трясёт. Он же ничего не сделал! Или сделал? Что?!
Мысли мечутся как безумные. Цуна сжимает голову ладонями. Так, Савада Цунаёши, соберись! Для начала погаси пламя. Чёрт, дыши глубже. Медленно вдыхай и медленно выдыхай. Пламя твой друг, а не враг! Вдох, выдох. Вдох. Выдох. Отлично, отлично… Теперь думай! Что ещё может приносить боль Ямамото?
Запах. Может, он, как Сквало, стал вдруг источать что-то отталкивающее? Но он же не может перестать пахнуть! Или… может? Если сосредоточиться и представить, что запах — он как пламя. Как пламя…
Цуна представляет поток света, который исходит от него волнами. Много мелких частичек, как водяная взвесь. Он втягивает её в себя, обратно, под кожу, в лимфоузлы. Это как кинуть в озеро камешек и заснять идущие от него круги по воде, а потом пустить запись в обратную сторону, думает Цуна.
Кажется, получается. Внутренности будто заливает сиропом, это неприятно, но терпимо.
Проходит несколько минут, дыхание Ямамото выравнивается, сведенные мышцы расслабляются.
— Спасибо, — тихо говорит Ямамото, и Цуна не уверен, что слышит это взаправду, а не хочет слышать. Ему вновь страшно и очень больно. Цуна откидывается на подушки, вытягивает из-под себя пальто, зарывается в ткань лицом и глубоко дышит, не в состоянии до конца поверить, что у него получилось, и желая защититься от неприятного ощущения увязшей в варенье мухи. Кажется, он заморозил течку. Ему от этого странно. Но запах Сквало действует безотказно, страх и боль медленно отпускают…
Опомнившись, он подскакивает, бросается к Ямамото, пытается его поднять и тут же одёргивает руки, извиняясь.
— Не надо, Цуна, — вид у Ямамото всё ещё бледный. И виноватый. Он отводит глаза, закусывает губу и так отчётливо сторонится Цуны, что снова становится больно, но по-другому. Ноет в груди, и неприятно подрагивают руки.
— Это я виноват! Я не сдержался! Надо было послушать тебя и согласиться на блокатор… — новый, иной ужас охватывает его. Цуна сказал правду, но не всю. Где-то в глубине души он знает — хотел. Хотел испробовать выдержку, и свою, и Ямамото, хотел, чтобы Ямамото сорвался, хотел отдаттся ему. Омеге почти всё равно, под кого, он обиделся на уход Сквало, Саваде Цунаёши — не всё равно, Савада Цунаёши обижен на слова Сквало больше, чем на его уход. А вдруг Сквало это специально? Решил подложить его под Ямамото? Потому что… не верил, что вернётся? Огонь, кровь, бешеные глаза Сквало. От всех этих предположений, осознаний и воспоминаний Цуну мутит так, что желудок сжимают спазмы и его рвёт. Он выблёвывает целые непереваренные куски, едва успев отвернуться, чтобы не нагадить на Ямамото. А потом отключается.
Очнувшись, Цуна видит перепуганного Ямамото. Редкое зрелище. Тот держит его за руку, и Цуна понимает, что лежит на диване. И укрывает его пальто Сквало. Сложно было не заметить, как Цуна с ним носится. Или, может, его тупо знобило, Цуне и вправду холодно, и он крепче сжимает ладонь Ямамото, слабо улыбается.
— Ты как?
— Этот вопрос за последнее время меня достал. Почти нормально. А ты?
— Я норм, — Ямамото так отчётливо облегчённо выдыхает, что Цуне горько и смешно. Это он тут главная опасность, а беспокоятся за него.
— Ямамото… не надо блокаторов. Теперь всё будет в порядке. Верь мне.
Ямамото верит. Наверное, он тоже чувствует, что что-то непоправимо изменилось. Не может не чувствовать. Да хотя бы то, что Цуна больше не пахнет.
Спят они на диване, обнявшись. Никого ни к кому не влечёт, зато и кошмары не снятся.
Утром звонит Занзас.
***
Двери лифта разъезжаются, Цуна выходит и почти сразу видит Занзаса.
— Савада, ты что тут делаешь? — тот не доносит флягу до рта. Недоумение на его лице неподдельное и, наверное, забавное, но Цуне не до смеха. Он нетерпеливо отмахивается:
— Со мной Ямамото, без охраны не хожу.
— За идиота меня держишь? Я о…
— Течке. Да, всё ещё. А глава Варии, конечно, в курсе, когда и что у меня. — Он так нервничает из-за Сквало, что готов вопить, а Занзас тут лезет с этой проклятущей течкой!
Занзас едко отвечает:
— Конечно, — и глаза у него распахиваются. Он тянет носом воздух и глухо спрашивает: — Какого?.. Ты не пахнешь!
Цуна сжимает зубы, утирает пот со лба и находит в себе силы ровно сообщить:
— Я что-то такое теперь умею, сам ещё не разобрался, что именно и как. Никакой химии, только сила воли и собственное желание. Как разберусь, научу. Если хочешь.
Вряд ли Занзас захочет чему-либо у него учиться, но не предложить Цуна не мог. По крайней мере, он делится информацией. И Занзас оценил, судя по взгляду. А вслух хмыкает:
— Больно надо, — но в голосе читается жадное «хочу!»
— Конечно, — уже без издёвки улыбается Цуна. Тут же серьёзнеет. — Как там Сквало?
— Всё ещё оперируют. Ему продырявили живот, половина кишок всмятку, такое курицей Луссурии не залечишь.
Цуна холодеет. Рана на животе, он это видел, или чувствовал, чёрт его разберёт. Но ведь он не Юни! Значит, это не интуиция Вонголы? Связь альфы и омеги? Или… всё вместе? Такое вообще возможно? Он должен поговорить с кем-нибудь об этом. Да хоть с Занзасом! Когда тот позвонил, у Цуны едва не случился срыв. Сначала мама, Ламбо и девочки, теперь Сквало. Цуна сразу понял, что произошло что-то серьёзное, иначе не стал бы Занзас звонить, пусть и не вдавался в подробности. Наверное, не сорваться помогло то, что Ямамото был рядом. А может, на эмоции просто не осталось сил. Цуна был словно птица, на которую накинули тряпку, с тех пор, как заморозил течку. Чёрт его знает, чем это обернётся, какими последствиями, но сейчас он о них не думает. Сейчас он может думать только о Сквало.
— Какие прогнозы? — сглотнув, спрашивает Цуна.
— Зашьют его, тогда и узнаем, — буркает Занзас, вытягивает ноги и покачивает флягу в руке. Вид у него хмурый и мрачный. Не как обычно. Цуна кивает, садится рядом на скамью и спрашивает, хотя не то что бы его это волнует:
— Сквало сказал, что мы с тобой синхронны. И что Дино тебя не отпустит.
Занзас чертыхается.
— А какого цвета трусы я ношу, он не рассказывал? Пиздюк.
— Чёрные? — моргнув, предполагает Цуна. Занзас несколько секунд злобно буравит его покрасневшими от недосыпа глазами, а потом хохочет.
— Мы не настолько синхронны. Я отстрелялся ещё утром.
К ним подходит Ямамото с двумя стаканчиками кофе, извиняющеся улыбается Занзасу, здоровается. Тот машет рукой с флягой, мол, и не надо. Цуна протягивает стаканчик в молчаливой просьбе плеснуть ему коньяку или что там у босса Варии. Занзас задирает бровь, усмехается и от души льёт в кофе янтарную пахучую жидкость, смотрит на Ямамото вопросительно, но тот бледнеет и отказывается. Ямамото кажется немного рассеянным и смурным. Нааерняка тоже беспокоится за Сквало, они же довольно близки. Слабо кольнувшую ревность Цуна запинывает в угол. Со всем этим ещё придётся разбираться. И с Ямамото надо бы поговорить. Цуна косится на него. Ямамото молчит, так непривычно. Чужое признание всё осложняет. Было бы дело только в гоне… Но влюблённый друг-хранитель, это… море неловкости. И с кем, с Ямамото!
Всю дорогу до больницы они молчали, не в состоянии разговаривать, каждый всем своим существом стремился к Сквало. Мысли метались по кругу: «только бы всё обошлось, только бы Сквало остался жив». Занзас по телефону сообщил только то, что операция по поимке урода, подорвавшего его дом в Намимори, и его приспешников идёт успешно, но Сквало ранен. Чувство отмщения отошло на второй план. Страх потерять своего человека затмил всё.
— Знаете, — медленно произносит Цуна, обращаясь к обоим и ни к кому конкретно, — странная штука эта связь. Мне сейчас кажется, что это у меня в животе врачи копаются… — Цуна не знает, зачем озвучивает ощущения. Он быстро допивает кофе, и Занзас щедро наливает ему полстакана своей выпивки.
— Без подробностей. Знать ничего не хочу. Тебе надо расслабиться. Только без соплей. Справишься?
— Не будет соплей, Цуна сильный, — отзывается за него Ямамото, задумчиво глядя в свой кофе. Отчего-то Цуна уверен, что Ямамото вспоминает прошлый вечер. От самобичевания отвлекает вопрос Занзаса:
— Савада, ты Сквало последним видел перед заданием, ничего странного не заметил?
— А что? — сразу напрягается Цуна. Мимо проносится медсестра с пакетом крови и скрывается за дверью операционной. Они трое провожают её взглядом, в разговоре возникает пауза. Занзас отмирает с видом «о чём я тут говорил?», а у Цуны захлёбывается сердце от очередного дурного предчувствия. Он дотрагивается до локтя Занзаса, тот хмурится и продолжает:
— Да херня какая-то. Бэл рассказывал, что Сквало как с цепи сорвался. Глаза белые, бешеные, чуть ли не пена у рта, на всех гавкал без причины, мечом махал — да он вечно машет, но не так, чтобы своих цеплять. Не дождался, пока подходы к логову проверят, ринулся внутрь, вопил что-то вроде: «чтоб ты мучился и сдох, урод», — и подорвался, кретин!
У Цуны всё обрывается от этих слов, руки холодеют, перехватывает горло. Накатывает паника, и голос Ямамото доносится как сквозь вату, а смысл слов с трудом улавливается.
— Странно это. Сквало может прийти в ярость, но голову никогда не теряет. И нагоняй я, помнится, получил, когда без проверки сунулся на один склад.
Цуна вспоминает, как точно всегда угадывал Сквало его мелкие желания и капризы. Словно мысли читал. Но нет, не оно, хотя и совпадением это не было. Как будто он транслировал свои эмоции Сквало, такой вот глубокий уровень эмпатии между альфой и омегой. Наверное, и Сквало как-то влиял на Цуну. На ум приходят всплески решительности в критические моменты, когда Реборна уже рядом не было, но был Сквало. Серьёзный, непривычно тихий, подбадривающий иногда только взглядом, и ощущение надежности и опоры.
В тот вечер Цуна очень страстно желал смерти человеку, который посчитал его самого опасным. Получается, не зря?
И осознание — это он во всём виноват. Цуна. В том, что мама и Ламбо с девочками лежат без сознания, подключенные к аппаратам, вместо того, чтобы пить чай с пирожными. Это он виноват, что Сквало при смерти, а близкий друг боится смотреть Цуне в глаза. Он, только он, ценная, блядь, омега с пламенем Неба.
— Это я виноват, — выдавливает из себя Цуна, сминая пластиковый стаканчик, и всхлипывает. Зажмуривается. Хочется разреветься, но слёзы не идут, да и нельзя. Занзас сказал «без соплей». Ему тоже нелегко, они же со Сквало... друзья? Цуна рвано смеётся. Что он знает о Сквало? Он эгоист, который думает только о себе!
Зрение плывёт. Это слёзы? Он всё-таки плачет?
— Савада!
— Цуна, у тебя кровь из глаз течёт!
Цуна дотрагивается пальцами до глаз. Красное.
— Н... не знаю. Может, это побочка от того, что я сделал?
Это наказание за мои грехи, думает Цуна, хотя здравый смысл подсказывает, что дело в его издевательстве над организмом. Но ведь, если возможность контролировать процессы организма в них заложена, это не просто так? Сможет ли он повторить то, что сделал вчера? Может, он чего-то не учёл? Прямо же сейчас Цуна иррационально хочет боли, много, оглушающей и равноценной той, что он принёс близким.
— Я за врачом, — Ямамото подскакивает, но Цуна хватает его за рукав:
— Не надо, пусть, так правильно, это я виноват в том, что Сквало... просто поверь, я ведь вчера тоже сделал тебе больно.
— О чём он говорит? Савада, совсем умом тронулся?
— Цуна! О чём ты? Ты ни в чём не виноват! Всё нормально, не бери в голову! — утешает Ямамото, но голос слишком легкомысленный, взгляд — напряжённый, а улыбка — в три раза шире, чем обычно. Врёт. Цуна не просто чувствует, знает. Интуиция откровенно вопит об этом, хотя и без неё всё ясно.
— Неправда! — Цуна подскакивает, толкает Ямамото в грудь. — Ты видел, как омега может влиять на альфу. Я так хотел, чтобы тот урод мучился и сдох, что внушил это Сквало! Это из-за меня он потерял над собой контроль и подорвался. И тебя я испугался вчера и хотел сделать больно. И сделал! Я!
Ямамото растерянно отступает на шаг и смотрит виновато. Одновременно поднимается Занзас, мрачный и злой.
— Ну, блядь, Савада, чтоб тебя! — и Цуна надеется, что тот ударит. Но Занзас только встряхивает его за плечи.
— У нас с Каваллоне ничего подобного не было, так что не думай, что такое возможно!
Но Цуна упрямо вскидывает подбородок:
— Откуда знаешь? Может, ты просто Дино не подставлял под удар?
Занзас молчит и ошарашенно таращится на него. Конечно, он не может вот так сразу ответить ни «да», ни «нет». Цуна готов поверить в свою невезучесть и особенность, но интуиция говорит, что дело в пламени и, определённо, в связи между альфой и омегой, а пламени у Дино и Занзаса много, и они, вроде бы, ладят. Цуна не лезет в личную жизнь Занзаса, но ни разу не видел их ругающимися. И уж Занзас точно не тот человек, который постеснялся бы делать это прилюдно. Зная его тяжёлый характер, хоть раз, да проскочило бы. И Дино тогда так легко успокоил его, и тогда, и тогда…
Значит, они лучше контролируют себя — Занзасу с его пламенем на роду написано всё время себя сдерживать, а Дино ученик Реборна, тот в него наверняка вбил контроль. Цуна же сам учился управлять пламенем, Реборн вбивал в него другое. И он уже отчасти сумел проконтролировать свое состояние, может, это не предел?
Внезапное спокойствие, как в гиперрежиме, вливается в вены, обнимает со всех сторон, и в голове ясно звучит: «Я виноват в случившемся, и я должен сделать все возможное, чтобы подобное не повторилось».
Вдох, выдох. Взять себя в руки внезапно оказывается просто, главное не врать себе и всё принимать, как есть, но не сдаваться. Цуна никогда не врал себе, а не сдаваться он учится каждый день с тех пор, как встретил Реборна и у него появились друзья. Цуна трёт глаза, кажется, даже кровь уже не идёт, он только размазывает её, подсохшую, по щекам.
— Простите… — он закусывает губу и смотрит то на Занзаса, то на Ямамото. Ямамото кивает, а Занзас рычит, разворачивается и уходит. Возможно, ему нужно подумать. Пусть. Цуна хочет поговорить с Ямамото без свидетелей. Он хочет извиниться, а ещё узнать…
В голове мутится, и Цуна отключается второй раз.
***
Незнакомый потолок сбивает с толку. Цуна вглядывается в него, но не понимает: где он? Переводит взгляд на окно — сквозь занавеси пробивается свет, яркий, золотистый. Тумбочка и стакан с водой. Цуна тянется к нему, с трудом приподнимается на кровати, жёсткой и пахнущей стерильностью. Всё тело отлёжано и слушается неохотно. А ещё при этом странное чувство лёгкости внутри, он кажется себе невесомым, пламя спокойно и ровно течёт под кожей.
Течка закончилась. Осознание этого выплывает на поверхность мягко, успокаивающе. Больше не надо сдерживать естественный процесс, контролировать его усилием воли. Цуна хмыкает, отпивает из стакана мелкими глоточками: в горле сухо, как в Сахаре. И тут спохватывается: значит, прошли сутки? Где он? Что случилось? Кажется, он сорвался… Сквало! Его прооперировали? Всё ли нормально? Он оглядывается и видит Ямамото, спящего на стуле. Вид у друга взъерошенный и усталый. Вперемешку с тревогой Цуну охватывают нежность и благодарность. Ямамото с ним почти с самого начала. Цуна восхищается им и очень любит — как друга.
«Влюблён. Но не в него. Не в Сквало». Цуна дотрагивается до руки Ямамото. Если он дорожит другом, им всё-таки надо поговорить, не откладывая. И со Сквало поговорить, извиниться, подумать, что тепделать. Может даже дать ему в глаз — за то, что попытался пристроить его к Ямамото. Благородно с его стороны — так позаботиться, но Цуна точно даст ему в глаз. Именно потому, что понимает.
Проверяя свои догадки, он сосредоточивается и мысленно зовёт Ямамото. Простреливает болью в голове, Цуна сбивается и — ничего. Он не может воздействовать на не свою половину или только на стрессе? Столько вопросов! Цуна тянется и трясёт Ямамото за плечо. Тот вздрагивает и открывает глаза.
— Цуна! Ты очнулся! Как ты? — Ямамото обеспокоенно выпрямляется на стуле.
— Уже лучше, течка закончилась. Как Сквало?
— Жить будет, хотя есть твёрдую пищу ему ещё долго противопоказано. Буду носить ему суп с тофу. Но, думаю, Луссурия ускорит восстановление пламенем Солнца. Правда, к Сквало пока не пускают. Нужен отдых. Ну да, после операции и наркоза…
— Ясно, — Цуна облегчённо выдыхает — гора с плеч, неуверенно улыбается — ему страшновато — и твёрдо добавляет: — Я хотел поговорить с тобой…
— Я тоже! Звонил Хибари, типа посоветоваться. Он как-то узнал про Сквало, спрашивал — хотя по мне так утверждал, что мы что-то скрываем. Я не успел ответить, как он начал высказывать предположения, не пострадал ли Сквало потому, что повел себя неадекватно, и не причастен ли к этому ты, как ты сам, как твоё пламя и не происходит ли чего странного.
Выдав это как на духу, Ямамото замолкает и пристально смотрит на Цуну. Тот сглатывает. Откуда Хибари знает? Дальше мысли стопорятся.
— И?
— Он выдал всё, что слышал от Фонга, — ну ты знаешь, после того, как аркобалено перестали быть хранителями сосок, Фонг куда-то пропал и только с Хибари поддерживал связь. Цуна! То, что тот рассказал, просто потрясающе! Во-первых, омега — ну либо альфа — с очень сильным пламенем может влиять на сознание своей половины. Тут ты был прав, — несколько сконфужено добавляет Ямамото, но не успевает Цуна испугаться по новой, как Ямамото воодушевлённо продолжает: — Во-вторых, сопротивляться этому влиянию можно, но достаточно сложно. Это требует специальной подготовки. И этому можно научиться у тибетских монахов. Фонг, я так понял со слов Хибари, выяснил всё это, когда ещё был омегой, до того, как стал аркобалено. Сначала никому не успел рассказать, а потом забыл: аркобалено не альфы и не омеги, им это знать не нужно. Сейчас же, опять повзрослев, он вспомнил или заново выяснил, тут я не совсем понял, но короче, там всё непросто.
У Цуны от потока слов кружится голова, но он кивает, прося продолжать.
— В-третьих, контролировать свои эмоции, чтобы не допустить подобного влияния на вторую половину, тоже сложно, но вроде бы легче, чем сопротивляться. Так что в основном ответственность ложится на влияющего… — Ямамото запинается, вопросительно смотрит на Цуну. «Всё правильно, ответственность на мне», — тяжело думает Цуна и вновь кивает. — Потому что проще не допустить нежелательного эффекта, чем бороться с последствиями.
— Я буду учиться, — одними губами произносит Цуна, а Ямамото коротко хохочет.
— Не всё так плохо, Цуна! Хибари сказал, что бывают случаи, когда бороться не следует. Ведь было же что-то хорошее? — Ямамото так уверенно говорит, почти не спрашивает, а утверждает, что Цуна улыбается. — Ну вот! Тут опять же я так понял, ответственность на человеке, передающем эмоции, ему надо понимать, какую именно идею стоит транслировать, а какую лучше держать при себе. — Слова он явно пересказывает, Цуна почти слышит сухой, резкий и чуть насмешливый голос Хибари.
Ямамото хлопает Цуну по плечу:
— Но я уверен, ты справишься!
Цуна качает головой. Он осознаёт, что в плане ответственности ему придётся разбираться с собой.
— Почему Фонг сам не рассказал нам этого? Он же уже год, как вошёл в созревание, ведь так? Реборн за год вырастает на три. Им сейчас по четырнадцать.
— Ну, Хибари говорил, что Фонг просил о встрече ещё неделю назад, но тогда был взорван твой дом в Намимори, всё завертелось и стало как-то не до того. А потом он откуда-то услышал, что Гокудера начал встречаться с Бельфегором, а эти если чего напортачат, то мало никому не покажется. Вот он довольно резко потребовал всех собрать именно сейчас, потому что это важно и возможно напрямую связано с тем, что происходит у вас со Сквало. Короче, Хибари позвонил мне «прощупать почву», видимо, был не уверен, стоит ли всех собирать и мчаться к Фонгу, когда такое творится. Он, как Вария, должен быть уверен на девяносто девять процентов, чтобы во что-то лично ввязываться. Представляешь, он это «посоветоваться» назвал, — и смеётся так тепло, что Цуна вдруг подозревает, что Хибари неспроста позвонил именно Ямамото. Из всей их компании он, кажется, только Ямамото признаёт за своего, а может, как омега, даже испытывает к сильному и красивому альфе симпатию? Цуна вспоминает взгляд Хибари, когда тот смотрит на Ямамото, и подозрение перерастает в уверенность. Знает ли об этой симпатии сам Ямамото? Он проницательнее, чем кажется на первый взгляд, но интуиции Вонголы у него нет, а тут даже Цуна упустил такое из виду. С другой стороны, Цуна так замкнулся на Сквало, что явно упустил не только это.
Цуна несколько минут обдумывает услышанное.
— Получается, Хибари знал?
— Знал, — Ямамото откидывается на спинку стула и морщится: наверное, спина затекла. Цуна берёт его за руку и тянет на кровать. Ямамото скидывает кроссовки и вытягивается рядом. Совсем как позавчера, когда они ночевали вдвоём на диване. Цуна вспоминает, о чём хотел поговорить. Снова отложить? Ямамото кладёт под голову локоть и вдруг заправляет Цуне прядь за ухо. Цуна замирает — в жесте проскальзывает нечто интимное, не только дружеское.
— Наверное, Фонг объяснил всё это Хибари по дружбе, ну, вдруг пригодится. А Хибари довольно самоуверенный тип и мог считать, что ему всё это без надобности.
— Думаешь? Кажется, ты знаешь Хибари лучше остальных, — Цуна лукаво ухмыляется. Ямамото тихо смеётся, восклицает:
— Да что там думать! У него ведь нет альфы, вот он плохо представлял, какие масштабы проблема может принять в реальности, поэтому никому ничего не рассказал.
— Нет альфы… — медленно повторяет Цуна и заглядывает Ямамото в глаза. — Ямамото, почему у тебя нет омеги? Это всё из-за того, что ты в меня влюблён?
— Ну, не у всех есть пара, — Ямамото отводит взгляд. — Не всё так просто.
— Знаю. Но Мукуро с Хром, Рёхей с Ханой, она, правда, бета, но у них явно всё серьёзно. Гокудера давно заглядывается на Бельфегора… господи, я даже думать об этом не хочу!
— Кстати, у иллюзионистов, как думаешь, с этим контролем и эмпатией всё проще или сложнее? Они должны лучше остальных уметь…
— Ямамото.
Ямамото замолкает. Жуёт нижнюю губу, обветренную и сухую, и произносит серьёзно:
— Я был в тебя влюблён два года назад, но ты не хотел устанавливать связь ни с кем из хранителей. И я смирился.
— А сейчас?
— Ну, может, чуточку, — смущённо улыбается Ямамото. Глаза у него тёплые, как карамель. — Но ты не думай, Цуна. Я хочу, чтобы у вас со Сквало всё было хорошо. А я найду себе омегу. Или бету. Или вот Хибари ещё не занят, — отшучивается он, но в голосе проскальзывает тоска. Цуна сжимает запястье Ямамото, ему больно и горько вместе с ним, но он уверен: всё наладится.
— Ты насчёт Хибари серьёзно подумай. По-моему, ты ему нравишься.
— Думаешь? — Ямамото моргает, задумчиво хмурится, и тут же лицо его светлеет. — А-ха-ха, надо будет к нему подкатить! — и добавляет тихо: — Спасибо, Цуна.
Цуна снова поддается интуиции, придвигается и нежно целует Ямамото в губы. Это прощание, и оба они это понимают.
— С Фонгом всё же стоит встретиться, — бормочет он.
— Уже летит сюда. Занзас, как всё это услышал, решил собрать и нас, и Варию, которая ещё здесь, послушать, что тот расскажет.
— Угу, — Цуна переворачивается на спину. — Думаю, нам предстоит съездить в Тибет и поучиться у тамошних монахов.
А ещё надо навестить маму, Ламбо и девочек, как только поговорит с Фонгом.
Стоя у палаты интенсивной терапии, Цуна снова испытывает гнев и тщательно его усмиряет. Не хватало ещё поджечь больницу. Впрочем, не в течку опасности меньше… но Цуна уже сейчас учится контролировать свои мысли и эмоции. Всё-таки Сквало пострадал из-за его любви к этим женщинам и ребёнку.
Бэл рассказал, что даже с кишками наружу Сквало пытался ползти вперёд и угрожал расправой подрывнику. Цуна так чётко себе это представляет, что его мутит. Он прижимает ладонь к стеклу — за ним медсестра поправляет подушку под головой мамы. На тумбочке — цветы от отца. Он сообщил, что Цуну заказали и это дело рук Семьи, которая хотела протолкнуть на место босса Вонголы свою марионетку, слабое Небо, дальнего потомка со стороны Фабио, Седьмого.
Накатывает привычное сожаление, что он согласился стать Десятым. Но его сила не то, чем можно пожертвовать, когда она нужна, и остаться с чистой совестью. И у него есть шанс вывести Вонголу к свету. Может быть, глупая, но цель. И ответственность. Его друзья, его Семья.
И к этой ответственности теперь добавилась новая.
***
Цуна поднимается по трапу в частный самолёт Вонголы, щурясь на солнце. Ветер обдувает лицо и настроение приподнятое. Мама и остальные вышли из комы, и он даже успел с ними пообщаться, прежде чем улететь в Италию — дон Тимотео просил приехать. Сквало же выписали из больницы довольно быстро: после операции его лечением занялся Луссурия, Сквало пошёл на поправку и вскоре уехал в Варию. Поэтому толком они ещё не разговаривали, и Цуна очень ждал встречи.
В салоне слышится возня, потом между кресел появляется Дино, вскрикивает — Цуна успевает заметить, как нога в шнурованном ботинке ставит ему подножку, — и растягивается на полу.
— Ну принцесса! — недовольно тянет Дино, и Цуна невольно улыбается. Принцесса? Это он о Занзасе?
— Каваллоне, блядь, ещё раз назовёшь меня так!..
— Ещё раз меня уронишь! — упрямо говорит Дино и тут же меняет интонации, весело и легкомысленно здоровается: — Привет, Цуна! Рад тебя видеть!
— То что? — рука Занзаса с береттой направлена на Дино. Цуна уверен: всё это показуха, своеобразная игра. И к «принцессе» Занзас привык, только перед другими, конечно, не потерпит. Наверно, стесняется. Он машет рукой:
— Привет, Дино. Привет, принцесса. В смысле, здравствуй, Занзас, — серьёзно поправляется Цуна и хохочет, перепрыгивая через возмущённого Дино, потому что Занзас рычит и встаёт, а потом втаскивает Дино за пояс штанов в свой ряд кресел. Лицо у Дино при этом неописуемое. Полёт явно будет нескучным.
Звонит телефон. Больше не надо шифроваться, и Цуна, не глядя, нажимает кнопку «принять».
— Йо, Цуна! Вы уже летите?
— Ямамото! Нет, я только взошёл на борт, но, думаю, скоро. У вас там всё в порядке? Гокудера и Хибари не ссорятся? Как ты вообще уговорил Хибари ехать вместе с Гокудерой и Бельфегором?
Голос у Ямамото тёплый и весёлый.
— Да, Цуна, у нас всё тихо-спокойно. Гокудера пьёт кофе, Бэл показывает карточные фокусы, Хибари дремлет. Я сказал ему, что отправлять этих двоих вместе с тобой — нарушение дисциплины, а отправлять своим ходом — ещё большое нарушение.
— Почему?
— Потому что Сквало после серьёзного ранения, а у тебя стресс, — серьёзно говорит Ямамото, и Цуне хочется рассмеяться. Ямамото заботится о них. Возможно, ещё он не хочет их видеть вдвоём после всего случившегося. Или всё проще, и Ямамото решил принять предложение Хибари поехать вместе, потому что тот ему нравится. Цуна видит, что нравится. Ему немножко жалко Хибари, на чьих привычках так виртуозно сыграли. А может, Хибари просто не смог отказать Ямамото? Это влияние альфы на омегу или обаяние Ямамото?
— Цуна?
— А у Дино с Занзасом тут какие-то ролевые игры, — громко говорит Цуна, так чтобы эти двое его слышали. В ответ несётся ругань и предложение присоединиться. Ямамото на том конце одобряюще смеётся, пересказывает это Гокудере, и тот в ответ кричит, что так и знал, что нельзя оставлять Десятого с этими извращенцами. В ответ Бельфегор делает ленивое замечание, чтоб на босса не смели наезжать, и Гокудера замолкает, только что-то бубнит, слов не разобрать. Цуна понимающе ухмыляется. Всё-таки альфы перед омегами порой совсем беспомощны.
— Передавай Сквало привет, — просит Ямамото, а в голосе улыбка и ни грамма грусти, — до встречи в Тибете.
— Обязательно. До встречи.
Не успевает Цуна договорить, как из кабины пилотов выходит Сквало со словами:
— Через пять минут взлетим, так что оторвитесь на время друг от друга, босс, Пони… — и замечает Цуну. Лицо Сквало разглаживается, кривящийся рот расползается в улыбке, той, что предназначена только для Цуны, и в груди у того плещется радость.
А потом он вспоминает. Хмурится. Сжимает кулак. И, как и обещал себе, даёт Сквало в рожу.
Удар выходит что надо. Сквало отшатывается, глаза его расширяются, губа и нос разбиты — кровь яркая, алая, её тут же хочется слизать, а из-за спины доносится свист.
— Кажется, со взлётом придётся повременить, — мягко говорит Дино, а Занзас добавляет:
— Туалет не занят. Савада, ты компактный, вы там поместитесь, в отличие от нас. Давай, а то у тебя пробки горят.
Цуна вспыхивает — скорей потому, что и правда думал о том, чтобы уединиться во время полёта, Сквало чертыхается, хватает его за локоть и утягивает в другой конец салона.
— Объяснить? — хмуро и с вызовом спрашивает Цуна.
— Да что уж тут непонятного, — Сквало скалится, утирая кровь. Цуна закусывает губу, дотрагивается до плеча Сквало, до волос, до щеки. Тот перехватывает ладонь и целует её.
Всё ещё только начинается, впереди тренировки и, возможно, их ещё ждут сюрпризы, но одно Цуна знает точно: простое «я хочу быть со Сквало просто потому, что он мне нравится», медленно, но необратимо переплавляется в «я вместе со Сквало, поэтому я за него отвечаю».
