Рассвет

Рассвет прокрадывается в комнату на мягких лапах, переплетается с темнотой, высветляя черный до темно-серого. В комнате тишина. На кровати двое. Вчера они добрались до дома очень поздно, настолько уставшие, что уснули прямо в одежде. Свежая повязка на ноге одного из них, вероятно, объясняет, почему он ночует здесь вместо того, чтобы подняться в свою комнату. По крайней мере, это вполне приемлемый повод. Из двоих спит только один. Второй лежит, закрыв глаза, и слушает дыхание другого. Вдох. Выдох. Размеренный ритм - основа мироздания. В темно-серый тон рассвета потихоньку вливаются светло-серые языки. Светло-серые глаза открываются. Смотрят на спящего, заново изучают такое знакомое лицо. Сейчас это можно делать без помех, не скрываясь. Нет необходимости держать дистанцию. Морщинки, новые и старые. Складки у уголков рта. Пепельно-седая челка с редкими проблесками золотистого. Медленно, очень медленно он протягивает руку. Неверный свет обтекает родные черты, невесомо касаясь. Сам же он наяву коснуться этого лица не смеет. Кончики пальцев скользят недопустимо (недостаточно) близко, обрисовывают по воздуху, почти по памяти. Разгладившийся во сне лоб, висок (здесь седина появилась раньше всего), нос. Скула, щека, подбородок с тенью утренней щетины, золотистой с седым пятном посередине – он почти чувствует ее под пальцами, почти слышит шорох от соприкосновения с ней. Обрисовывает контур губ – сначала верхней, потом нижней. Горько-сладкое украденное удовольствие. Дань бездарно упущенным (никогда и не существовавшим) возможностям. Он неспешно поднимает взгляд и застывает. Синие глаза ошеломленно смотрят в ответ. Воздух с шумом выходит из груди пойманного с поличным, а потом его лицо закрывается. Губы высокомерно искривляются. Он задирает подбородок и обвиняющее заявляет: - Ты храпишь! И демонстративно отворачивается спиной. Двое молчат, каждый на своем месте. Обвинитель лежит, сжавшись в комок, зажмурившись, закусив губы и до боли сжав провинившиеся пальцы (идиот, идиот, идиот!) Тело того, кто и не храпит вовсе, все еще застыло на паузе, он потрясенно смотрит в напряженную спину прямо перед собой, словно перед ним – самое невероятное открытие в мире (и как раньше не разглядел, дурак?). Потом оттаивает, тянется вперед и благоговейно кладет ладонь на эту спину, рядом с выступающими позвонками. Лопатка под его ладонью дергается от неожиданности. Светлые глаза распахиваются, но перед ними нет объяснения происходящему, его надо искать там, за спиной. Очень медленно уже-не-высокомерный уже-не-обвинитель разворачивается. Их глаза встречаются – хрупкий момент выбора: назад, на привычную землю (закрыть глаза, сделать вид, что ничего не было) или вперед, в пропасть? Момент тянется, как стеклянное волокно. Жемчужный полусвет окутывает их мягким коконом. Над бездонной расселиной старых обид, разочарований и горьких решений ложатся тонкие мостки. Узкие, ненадежные. Засомневаешься – треснут под ногой. Не веришь – шагнешь мимо, ухнешь в пропасть. Синеглазый делает шаг вперед. Он - верит. Он берет руку, которая всего минуту назад почти касалась его лица, и подносит ее, все еще отчаянно стиснутую в кулак, к своей щеке. Из груди оставшегося на берегу вырывается задушенный звук. Он не двигается. Узкая доска скрипит под ногой. Здесь ужасно холодно одному. Но тут тонкие пальцы раскрываются, ложатся на щеку… Ложатся на щеку – теплую, колючую, реальную - кончики пальцев сами по себе забираются в коротко остриженные волосы, спускаются по щеке на шею, туда, где колотится, лихорадочно скачет пульс. Синие глаза совсем близко – кто из них придвинулся? И когда? Воздух в легких совсем заканчивается. Обладатель светлых глаз шагает навстречу, на шершавое дерево, и касается чужих (родных) губ своими. Чужие (родные) губы раскрываются, выдыхают полувздох-полузвук, и он ловит его, вбирает до капли. Он наполняет им легкие и заново учится дышать. Глаза закрываются – они сейчас не нужны, вместо них – губы, руки… Ближе… Снова губы, язык – о боже! Еще ближе… Они вжимаются друг друга, от плеч до стоп, и ближе уже практически невозможно. Поврежденная нога забыта (просто царапина, уже вчера не болела). Рассвет запускает в комнату первые золотистые искры. Двое на кровати пульсируют ярким светом. Смешивают дыхание, врастают друг в друга, наполняют ощущения звуками и запахами. Оборванные фразы, слова, имена подхватываются с губ губами. Одежда вытесняется за пределы мира, сузившегося до двух тел в неверном утреннем свете, кожа к коже, и больше не страшно, ведь несбыточное сбылось и стало их новым настоящим. Пусть расселина мелеет, зарастает травой. Пусть прошлое остается в прошлом. Двое на кровати взрываются сверхновой и тихо остывают, прижимая друг друга еще ближе, переплавляясь из «по-одиночке» и «не судьба» во «вместе», в «наконец-то!» и «где же мы были раньше?», и «больше никогда не отпускай меня». Потихоньку шепот затихает, и они засыпают. Золотые лучи заталкивают серые тени под кровать, разгоняют по дальним углам. Скользят по расслабленным лицам (разгладилась складка между бровей), по одеялу, слишком узкому для двоих (они купят новое), по сбившемуся бинту (достойный повод, как только раньше не догадался?), рисуют на стене золотые квадраты. За окном разгорается новый день, и эти двое шагнут в него вместе.