Вернуться домой

Все кончилось. Этот мальчик снова победил. Только какой ценой? Сколько их — тех, кто вместе с Фредом и Колином, Ремусом и Тонкс так и останутся вечно молодыми? Сколько их — тех, кому не суждено, состарившись, умереть в собственной постели, в окружении внуков и правнуков? Ответа пока нет ни у кого. Цену победы еще предстоит определить. В суматохе собирают тела погибших. Уносят Ремуса и только собираются погрузить Тонкс на носилки, как один из колдомедиков улавливает тихий хриплый вздох… * * * Ветер трепал полы ярко-красного плаща, застегнутого на все пуговицы и, будто рыцарские латы, защищавшего от серости мира свою переменчивую хозяйку. Вокруг нее, в ней самой было слишком много горя, чтобы еще и надевать серое, быть серой. Это горе не отпускало ее уже почти два года, с того момента, как она очнулась в палате больницы святого Мунго, с того момента, как узнала, что надежды на то, что ее Ремус выжил, беспочвенны… Аврор Тонкс, некогда известная своей неуклюжестью, больше не аврор. Хватит, навоевалась. Теперь она преподает ЗОТИ в Хогвартсе и ведет бой только лишь с собственной памятью, что почти каждую ночь подкидывает ей сны из того страшного времени, где они с Ремусом были счастливы. Сны рисуют его смеющимся, влюбленным и счастливым, завершаясь всегда одинаково: картинкой обваливающейся на него стены. Она просыпается в холодном поту, съедает кусочек шоколадки и снова ложится в кровать, зная, что не заснет до утра. Сейчас, спустя два года после битвы, она стоит на кладбище и смотрит куда-то в даль пустым взглядом. Сюда она приходит нечасто, потому что цепкая память и без того мучает ее, не давая жить дальше. — Два года, два чертовых года без тебя, — она тихо шепчет, стоя у черного надгробия. — Зачем это все, Рем? Зачем, если Тедди и я остались без тебя? Знал бы ты, как это больно, предатель. Как страшно… Просыпаться и понимать, что тебя нет. Пытаться осознать, что ты не увидишь самых важных событий из жизни нашего сына. Она вытаскивает из кармана большущий носовой платок, который ей подарил на Рождество Хагрид, и утирает горькие слезы. Она плачет только здесь, потому что за кладбищенской оградой Тонкс должна быть сильной. Ради Тедди, ради мамы, ради Рема — он тоже не любил, когда Нимфадора плакала. — Мне так страшно и тяжело без тебя, будто без дома. Моим домом был ты, а теперь тебя нет. И дома нет. Есть только воспоминания о нем. Знаешь, каково это, просыпаться в холодном поту почти каждую ночь и понимать, что все, что от нас с тобой осталось — память? — горько спрашивает она. Она снова всхлипывает, даже не пытаясь удержать слезы скорби. Конечно, Ремус бы не одобрил, но какая к черту разница, если его рядом нет. Если он не видит, как его сын делает первые шаги и рассматривает первые книжки, не слышит звонкого голоса, произносящего «папа» каждый раз, когда крохотная ручка дотрагивается до рамки с маленькой колдографией. Колдографией Лунатика, которому суждено остаться вечно молодым. — Я не живу, понимаешь. Моя жизнь — прошлое. Настоящее — лишь существование. Мне кажется, что еще немного и я свихнусь. Сварюсь в собственном горе. Наверное, если бы не было Тедди, я чокнулась бы гораздо раньше. Тонкс отвлекается, смотрит в небо, набрякшее тяжелыми тучами, и тихо шепчет: — Я тебя не забуду, только отпусти, дай мне жить сегодня, не во вчера. Подари мне покой. Затем разворачивается и уходит. Едва выйдя за калитку старого кладбища, Тонкс аппарирует, не зная, что секундой позже первый в этом году ливень смоет боль, горечь и отчаяние, долгое время жившие в ее сердце. С того дня Ремус ей больше не снится. * * * — Чаий! — кричит мальчишка, бегущий навстречу. Тедди всегда счастлив, когда Чарли приезжает из Румынии и приходит в гости, чтобы рассказать что-нибудь страшно интересное. — Привет, Тед! — кружа ребенка в объятиях, говорит он. Он стал приходить к ним после очередного большого обеда в Норе, куда Гарри едва ли не силой притащил серую от тоски Тонкс. Чарли никогда не видел веселую задиристую хаффлпаффку такой угрюмой и молчаливой. Казалось, все ее чувства, вся жажда жизни были похоронены вместе с Ремусом. А ведь прошло уже два года. Обычные русые волосы, заплетенные в простенькую косу, усталые глаза и тихий голос — все это завязывало жалость тугим узлом где-то глубоко внутри. Только ярко-красный плащ напоминал о прежней Тонкс. Чарли знал: Тонкс ненавидит, когда ее жалеют, поэтому через пару дней просто ввалился в дом с подарками и маминым пирогом. Тонкс хотела было что-то сказать, но, отговариваясь тем, что немного устал от своей любимой, но очень шумной семьи, он просто остался до самого вечера. Так и повелось. С тех пор в каждый свой визит он обязательно бывает у Тонкс, которой, как Чарли хочется верить, его присутствие помогает постепенно оживать. Недавно она опять начала проявлять свои способности метаморфа, шутить и пререкаться. Тедди любит его безумно, всегда обижается, когда Чарли собирается уходить, но называет его только по имени, не «дядя Чарли», а просто «Чарли». Только с каждым разом уходить от них, возвращаться в Румынию становится все тяжелее. Будто сердце остается с ними. С каждым разом он все чаще стал ловить на себе задумчивые взгляды Тонкс, ее мимолетные прикосновения пускали мурашки по телу. Гуляя по Хосмиду с ней и Тедди, он понимал, что эти двое значат для него куда больше, чем все драконы мира. Только как сказать об этом ей? И стоит ли? Выйдет ли что-то из всего этого или лучше оставить все, как есть? Он, наконец, опускает Тедди на землю, берет за руку и ведет домой. Странно, но это место тоже стало для него домом, не менее родным, чем Нора. В уютной гостиной Тонкс пьет чай с Андромедой, и его, естественно, тут же приглашают за стол. Тедди носится вокруг, явно недовольный тем, что ему уделяют мало внимания. — Вы сегодня надолго к нам, Чарли? — До вечера время есть, мама затеяла уборку. — Тогда мы с Тедди пойдем погуляем. — Ну, ба-а-а… — тянет расстроенный таким поворотом событий Тедди. — Ничего, вечером еще наиграетесь, — ставит точку Андромеда. Наконец, проводив Тедди с бабушкой, Тонкс садится на диван рядом с Чарли и кладет голову ему на плечо. Такое знакомое действие, такое домашнее и привычное. — Когда ты возвращаешься в Румынию? — Должен был завтра, но мне дали еще неделю отпуска, можем сходить с Тедди в парк. — Или в Косой переулок, — подхватывает она. — Может, сегодня прогуляемся? — Давай останемся здесь. Побудь со мной, — нежно накрыв тонкой рукой его ручищу, просит она. Он несмело проводит пальцами по щеке и, придвинувшись так близко, что была видна каждая черточка радужки ее глаз, целует ее так, как ему давно хотелось, так, как виделось в глупых снах про счастье. С каждой секундой понимая, что это все: маленький домик на окраине Хогсмида, тихий летний вечер и она, давно ставшая наваждением, — реально. Растворяясь в прикосновениях нежных рук, торопливо расстегивающих рубашку, Чарли убеждается в том, что сиюминутный порыв двухлетней давности, приведший его сюда впервые, был самым верным и самым правильным. Он медленно проводит по узкой спине, стягивает ненужную майку, которая не хочет покидать своего места, открывать для Чарли всю красоту обнаженного тела любимой женщины… Все сходится в одной точке. Здесь и сейчас. В уютной гостиной маленького домика в Хогсмиде. На узком диване. Где двое узнают друг друга, теряются в ласке и нежности. Рассыпаются мельчайшими осколками и собираются вновь. В тонком вальсе поцелуев, касаний, объятий сгорает горькое прошлое, поддаваясь огню настоящего. От мягких губ, спускаясь все ниже и ниже, Чарли выцеловывает на теле Тонкс известные только ему узоры, подчиняя ее, делая своей. Чарли обводит языком чувствительный сосок, снова возвращается к губам, усаживает к себе на колени ее, такую красивую, такую страстную, нетерпеливо стонущую от его ласк, просящую, нет, требующую большего, но он слишком долго этого ждал, чтобы так быстро все закончить. Поэтому он дразнит Тонкс, впивается не то поцелуем, не то укусом над правой ключицей, а потом дует, наблюдая, как проявляется след на нежной коже. Затем пытается стянуть с нее брюки. Нет, ему всегда казалось, что Тонкс идут обтягивающие джинсы, но насколько же это сейчас неудобно. Она, кажется, даже не замечает его манипуляций, находясь в каком-то чувственном забытьи. И Чарли приходится немного приподнять Тонкс, чтобы избавить, наконец, от лишней одежды. Куда исчезла его собственная одежда, он не задумывается. Не выпуская ее из объятий, Чарли встает, несет в спальню, аккуратно опускает на кровать и наваливается всем телом. Он чувствует, как ее вроде бы короткие ногти оставляют следы на коже, и это только распаляет еще больше. Он входит плавно, мягко раздвигая податливую плоть. Сквозь душное марево возбуждения слышит стон, сладкий, тягучий, первобытно-женский. Чарли двигается все быстрее, стараясь проникнуть глубже. Он целует свою Тонкс, ловит каждый ее всхлип, каждое исступленное «Дааа». С каждым толчком он чувствует, что Тонкс старается прижаться к нему все крепче, будто врасти в него, стать единым целым. Не сдерживая себя, снова целует, прикусывая ее губу в почти грубом поцелуе, и чувствует, как сокращаются мышцы вокруг его члена — она со стоном кончает, так и не оторвавшись от его губ. Чарли срывается в оргазм, уже не понимая: сон ли это, явь? Поздний вечер, еще теплые сконы со сливочным маслом и ароматным клубничным джемом, рядом любимая женщина, немного растрепанная и уже потихоньку засыпающая — что еще нужно для счастья? Пожалуй, только отдать прошлое — прошлому, перевернуть страницу, оставив лишь светлую грусть и добрую память. — О чем ты думаешь? — спрашивает Тонкс. — О настоящем, — отвечает он, делая глоток чая. — И какое оно, твое настоящее? — Я хочу, чтобы оно было нашим. — Нашим? — Как думаешь, Румыния для нашего настоящего подойдет?