А без него ныряй

В последнее время казалось, что Макар встает еще раньше, чем прежде. Его можно было заметить везде, куда только ни натыкался взгляд, но чаще всего он сидел в деннике с Грозой, прикармливая её или лаская с грубой заботой старшего брата. Грозу он чистил усерднее и тщательнее обычного, с какой-то неспешной деловитостью, словно по привычке, уже без той маньячно-отцовской заботы, которая прослеживалась в его движениях раньше. Максимально скупые эмоции стали ещё и какими-то зависающими да и движения были теперь очень натужными, словно Макар находился где-то далеко от ШНыра, не замечая рядом с собой ничего и никого. Обычно не особо бережливый, он часами сидел около Грозы, сжимая в руках «свой» скребок. «Теперь его не нужно возвращать», – рассеянно думал Сашка. У него было предостаточно своих проблем, с которыми нужно было разобраться как можно скорее. И первой его проблемой-непроблемой был Уно. Мысли о Макаре Сашку посещали вначале сугубо циничные – Макар почему-то собрал скромные пожитки Дани и спрятал, не дав Кузепычу наложить на них лапы. «Сволочь», – думал Сашка, цинично решив, что для Макара уход Дани — отличный повод зажилить чужое. Однако Макар не эксплуатировал Данины вещички, напротив, Фреда утверждала, что он гладит Афродиту, бережно проводит пальцами по ШНыровкой куртке Дани, и Сашка вдруг с удивлением понял, что Макар скорбит. Для Сашки это было довольно странно — ему казалась, такой, как Макар, не может так тяжело переживать уход кого-то из ШНыров. Потом он понял — всё дело в том, что до этого уходил только старший ШНыр Родион, к которому Макар не успел толком привязаться. Как-то утром Сашка, безуспешно пытавшийся понять, как ему пересечься с Уно, зашел в Пегасню, чтобы проведать Сахара, и увидел сидящего на корточках Макара, неторопливо вычищающего гриву Грозы, и Влада Ганича, относительно удобно устроившегося на перевернутом железном ведре. Они оба не молчали, но не собачились, и это насторожило Сашку больше всего. Сашка не прятался, но ни Макар, ни Ганич его не замечали. Казалось, Макар больше всего на свете был увлечен перьями Грозы, а Влад своими цинично-будничными рассуждениями. Подойдя ближе, Сашка различил тяжелый с хрипотцой голос Макара и снова пораженно замер, понимая, что никогда не слышал, чтобы парень что-то о себе рассказывал, да еще и таким натужным голосом. – …Меня как будто нет, – говорил он тихо. – Типа и есть я, но не я — я. Типа вот я тут, а тут — это где? — и быть не должен. Типа, знаешь, как бывает? Ты заходишь, а чаво-то не хватает. И ты знаешь че, потому и не можешь себя заполнить. Получается, дырка внутри, и ничего не имеет ценности. Глаза Макара невидяще скользнули по спине Грозы, которая довольно фыркала и перестукивала копытцами. – За чо с ним так? – вздохнул Макар, проводя потной рукой по своим отросшим волосам, и Саша подумал, что вот он засмеется и скажет, что пора подстричься, но этого не случилось. – Я-то вроде в сто раз хуже, а всё равно тут. Влад Ганич сочувственно посмотрел на пега Макара, думая, наверное, как с нее до сих пор шкура клочьями не слезла от такой усиленной чистки. Гроза счастливо фыркала, радуясь повышенному вниманию, которое теперь доставалось ей целиком и полностью. Её и раньше купали в нежности и заботе, а сейчас Макар, которого она, наверное, считала по меньшей мере отцом, вообще не знал меры, отдавая ей все свое рассеянное внимание. – Может быть, это всё потому что он без ШНыра еще сможет как-нибудь. А ты вот загнешься совсем, – задумчиво произнес Влад. – А без него не загнусь? – хмыкнул Макар. – А без него ныряй. Ты заметил — только у нас, слабаков и циничных тварей, так? – Как «так»? – не понял Макар. – Ну, вот посмотри на себя. Ты самое настоящее ничтожество. Ноль без палочки, – проговорил Ганич, и Сашка испугался, что Макар сейчас его ударит, но этого не случилось. В который раз не случилось. Макар продолжал смотреть на Влада теми же слепыми глазами. – Откровенно говоря, Даня тебя, как ты сам говорил, раз в сто лучше, и? И в итоге та же самая Гроза выбрала именно тебя. Не Даню, не Сашу, не Афанасия, а тебя. Тебя, можешь ты это понять? Алиса ведь вроде не фея, но Хранительница Лабиринта. Ну, и я. Я вообще никому не нравлюсь: жмот, урод, тварь, но ведь пускает же меня Лабиринт дальше всех. Знаешь почему? Загнулись бы мы. Загнулись бы без всего этого, расползлись бы, передохли бы пчелы наши, как мухи. Нам нужна ответственность, которая каждый день доказывала бы нашу значимость. Гроза. Лабиринт. Нырки. А Даня... Даня чище. Даня справится. Сашка удивленно захлопал глазами. Не ожидал он от Ганича таких слов. Правду говорят, не суди книгу по обложке. Значит, Макар за Даню переживает. А Ганич переживает за Макара, раз в пять утра встал разговоры говорить. Значит, есть все-таки дружба, есть любовь, странная такая, непонятная, ни в чем абсолютно не выраженная, местами грубоватая даже, но любовь. А еще есть мудрость, есть терпение, есть внимание и есть красота, просто не видит он её почему-то, не замечает. И Макар. Без Дани. Больше. Ничего. Не Видит. – Только я без него не справлюсь, – повторил Макар, будто не слышал себя, не слышал Влада, не слышал ничего больше. Саша не видел лица Влада, но как-то понял, что на нем лишь бесконечное терпение человека, который уже горел раз в огне, но готов войти в пламя снова. – Только без него ныряй, – повторил Влад, и Сашка отступил в тень, кусая губы. Он понял: Влад тоже будет нырять. Нырять, нырять и нырять, нырять и нырять, и нырять, и нырять, пока боль в его сердце не заменит рвение, пока разбитое сердце не соберется хотя бы частями. Пока Макар не поймет, почему Влад пришел в денник в пять утра, чтобы поговорить с ним о Дане.